Ответ был тот, что царю так угодно почтить графа, который и надел на себя эту шапку, изъявляя свое удовольствие. Дворецкий, Б. И. Морозов, вообразил, что это ему на руку, подошел в другой раз и заговорил о Вере, в том мнении, что сослужит своему государю. Заметив и поняв из графского ответа, что такие речи надоедают, царь велел отойти боярину; спьяна этот было заупрямился, но тогда встал, наконец, царевич, схватил его за кафтан на груди и велел идти вон, а двое дворян тотчас же и увели его. По отправлении дворецкого, жалованье водкою все продолжалось. Царь казался очень милостивым особливо ко всем низшего разряда людям графа, стоявшим кругом беседки и прислуживавшим, и жаловал напитком каждого из своих рук. Между царем, царевичем и графом ничего нельзя было заметить другого, кроме великого расположения и дружбы, и особенной милости к графским служителям. Напоследок, так как была уже полночь, царь и царевич пожелали вернуться домой. Граф провожал их. Когда же царь был уже недалеко от ворот сада, где стояли и играли трубачи с литаврщиками, и увидал их, он остановился. Когда музыканты сыграли, он пожелал послушать еще, они снова играли по его желанию, а между тем принесли стул, на котором он и сел; направо от него стоял царевич, налево граф. Трубачи перестали. Тогда граф предложил царю, что в честь Его Царского Величества он сам будет бить в литавры, если только угодно ему послушать. Царь изъявил свое желание. Граф снял с себя шпагу, но, когда хотел было принять ее один из служителей, царь взял ее к себе и, оглядевши очень внимательно, обнажил, повертел ею в воздухе, вложил опять в ножны и отдал. Граф ударил потом в литавры, и это особенно понравилось царю: он благодарил его объятием и неоднократным дружеским поцелуем. То же сделал и царевич, после чего пили здоровье. Граф проводил царя высоким ходом до его дворца, где оба благодарили друг друга и потом расстались. На другой день явился к графу царевич и благодарил за оказанную вчера любовь, дружбу и честь, а через два часа простился немедленно».
Здесь мы приводим рассказ об этом обеде из подлинной записки о пребывании королевича в России, составленной участником-очевидцем этого пребывания. Подробности рассказа тем особенно любопытны, что описывают едва ли когда случившийся в царском быту обед Московского государя в гостях у своего же гостя, прибывшего в Москву королевича. Вместе с тем эти подробности раскрывают простоту царского обхождения с иноземцами и противоположность некоторых обычаев Европейских с Московскими, именно в отношениях к низшим служителям.
Прошло уже 9 месяцев, а свадебное дело не подвигалось ни на волос. 29 дек. 1644 г., по случаю приезда и приема Персидского посла, царевич Алексей Михайлович опять пришел к королевичу и позвал его посмотреть шествие Персиан, а потом пригласил его в свои хоромы на угощенье. К концу пированья вошел в комнату царевича и сам государь, дружелюбно обласкал гостя и снова повторил свою просьбу принять Русскую Веру и снова получил решительный отказ со стороны королевича. Заявив ему и с своей стороны, что свадьба ни в каком случае не состоится, если он не примет крещение, что и отпуску ему не будет, царь расстался с королевичем в неудовольствии.
Но на другой день царевич все-таки пришел опять к упрямому гостю и потешил его медвежьей травлей.
1 марта именинница царица Евдокия Лук. прислала по Русскому порядку обычный обед королевичу. Он сказался нездоровым и не принял кушанье самолично, оно было передано его дворецкому.
Сколько ни ухаживали за дорогим женихом, он не подавался и мыслил так, что готов в собственной крови креститься, чем согласиться на желание царя и принять Русское крещение.
Государь думал и все бояре, что королевича смущают и научают упорствовать его пастор и его приближенные, а потому время от времени и повторял свое желание. Но все было напрасно.
Пререкания и исповедные споры с Немцами перенеслись потом и на улицу в народную толпу. В это время, в конце февраля 1645 г., прибыли в Москву Донские казаки.
Они представлялись государю, были хорошо угощены и, возвращаясь очень веселыми из Кремля, встретили Немца, быть может, чем-либо оскорбившего их, напали на него и ограбили (обобрали). В другой раз, также поссорившись, казаки совершили далее кровавую расправу, двоих Немцев убили.
Как королевич проводил иногда на Борисовском дворе время, об этом есть, впрочем, случайное свидетельство.
25 июня 1645 г. было донесено государю, что королевич заболел сердечною болезнью, сердце щемит и болит, что скушает пищи или чего изопьет, то сейчас назад и если скорой помощи не подать, то может, пожалуй, умереть. Но на другой же день постельный сторож Русский рассказал, что 25 числа королевич кушал в саду, с ним были его придворные и были все веселы, ели и пили по-прежнему. После ужина королевич гулял в саду долго, а придворные ушли в хоромы и там пили вино и романею и рейнское и иное питье до второго часу ночи. Были все пьяны, играли в цымбалы.
Дело о свадьбе тянулось без пользы для обеих сторон. 12 июля 1645 г. царь Михаил Федорович помер. Перед самою кончиною государя, 4 июля, по настоянию Польского посла, назначено было опять богословское прение о вере, именно в присутствии посла. Где происходила эта беседа, неизвестно, но когда прибыли туда королевичевы придворные, то они должны были пройти через несколько тысяч народа, следовательно в прениях уже принимала участие улица или всенародное общество.
Беседа и прения по-прежнему окончились ничем, а потому в народе распространилось большое неудовольствие на пастора, так что государь принужден был уверить его в полной безопасности от всяких угроз.
С кончиною государя дело приняло другой оборот, очень благоприятный для королевича. Новый шестнадцатилетний царь Алексей Мих., всегда оказывавший самое дружелюбное расположение королевичу, очень скоро порешил вопрос и об его отпуске.
После неоднократных неудачных попыток упросить королевича перекреститься в Русскую Веру молодой государь и все общество бояр приговорили покончить дело почетным отпуском королевича к дому. Между тем в народе ходило большое негодование на Немцев по этому поводу. По свидетельству их записки, 24 июля было совещание в толпе, как бы половчее свернуть шею королевичу и его людям, но, к счастью, такие кровопролитные затеи не совершились.
Наконец, после торжественного приема в Золотой палате 13 августа, королевич 20 августа также торжественно выехал из Москвы, оставив Цареборисовский двор опустелым.
Ровно через семь лет, в августе 1652 г. 15 числа, Цареборисовский двор был пожалован царем Алексеем Михайловичем новопоставленному патриарху Никону в дом Пресв. Богородицы, в Успенский собор, почему с этого времени история Борисовского двора сливается уже с историей Патриаршего Дома, о котором будем говорить в особой статье.
Перед тем как состоялось пожалование двора патриарху, царь Алексей Мих. не один раз на Борисовском дворе увеселялся медвежьею потехою. В 1648 г. января 4 Ловчего пути охотник Тимофей Неверов возился со ступным медведем, который изодрал на нем однорядку и кафтан. То же повторилось с Неверовым и в 1649 г. февраля 3.
Оканчивая Цареборисовским двором, мы обозрели правую сторону Троицкой улицы, начиная от Троицких ворот.
Теперь возвратимся к этим воротам и пройдем по левой стороне Троицкой улицы. Как упомянуто, у самых ворот находился двор доктора Валентина Билса, потом следовало устье Житницкой улицы и расположенный на ней двор кн. Голицыных, после принадлежавший Стрешневу. Этот двор, занимавший на Житницкой улице 57 саж:., занимал и по Троицкой 55 саж:., выходя своим углом к св. воротам Троицкого подворья и оканчивая свою линию по Троицкой улице против Цареборисовского двора.
За межою этого двора находился каменный конюшенный двор патриарха, обозначенный и на Годуновском плане. Широта патриаршего быта, конечно, не умещалась уже в пределах древнего митрополичья двора и должна была распространиться от своей старинной межи и через Троицкую улицу, где рядом с Голицынским двором было занято место и для патриарших конюшен.
По улице этот Конюшенный двор занимал сажен 20, а внутрь двора 27 саж.; к Никольской улице он граничил с дворами попов, выходившими на эту улицу, в том числе с двором попа Владимира, находившимся на углу улицы, против угла Цареборисовского двора.
На этом Конюшенном дворе размещались не только конюшни, но также и каретные амбары и сараи. И лошадей, и карет у патриарха было не мало. Например, в 1630 году, в августе, на домовый патриарший обиход было куплено в табуне ногайских лошадей 23 лошади за 61 р. 27 алт. 4 деньги, все летами по 3 года; различной масти, – буланые, гнедые, чалые, серые, карие, бурые, каурые, пегие, рыжие, мухортые, иные со звездою во лбу.
Это было при патриархе Филарете Никитиче, когда патриарший двор мало-помалу только что приходил в должное устройство. Но с расширением патриаршего быта во второй половине XVII ст. представилась необходимость увеличить помещение Конюшенного двора, а потому патриарх в 1676 г. выпросил у государя присоединить к этому двору смежный и тогда пустой двор ключаря Благовещенского собора, объясняя, что «Конюшенный его двор гораздо тесен, никакими конюшенными обиходы убратца, обиходных и подъемных лошадей держать негде, а которые де по нужде для выходов лошади держатца на стойлах, и тем от утеснения чинится поруха великая».
По этому случаю был описан и двор ключаря Вас. Климонтова, о котором мы упоминали при обозрении Никольской улицы.
Однако и этим приращением земли патриарх не удовлетворился и в 1683 г. для округления межи своего Конюшенного двора выпросил у государя новую небольшую прибавку из двора Стрешнева в длину по всему Конюшенному двору, а поперек в переднем конце, по Троицкой улице, 3 саж., а в заднем 6 сажен, объясняя опять, что его Конюшенный двор тесен и каменного строения за утеснением построить негде и в пожарное время лошадей вывесть не успеть, а каменные запасы на то строение изготовлены.