стала знаменитым университетом, — учреждение которого, конечно, неосновательно, приписывается Карлу Великому, — в Иврее, Турине, Кремоне, Флоренции, Фермо (для герцогства сполетского), Вероне, Виченце и Форуме Юлия (Чивидаль Фриульский). Такое вполне определенное указание на повсеместное исчезновение школ доказывает, что обучение в Италии находилось в самом плачевном состоянии. О высших учебных учреждениях не было и помину, а то, что обозначалось именем «доктрины», включало только религиозные вопросы и, может быть, еще начатки кое-каких светских познаний, а именно грамматики.
Эдикт Лотаря относился к королевству Италии, но не касался Рима и церковных провинций. А здесь царило такое же, если еще не большее, невежество, как это доказывают некоторые постановления римских соборов. В 826 г. Евгений II предписал иметь во всех епископствах и приходах ученых, которые должны были обучать наукам и священным догматам. Эта классификация знаний указывает, что обращалось внимание также и на светские науки (artes liberates) и что между ними и теологией (sancta dogmata) делалось должное различие; но едва ли возможно было найти преподавателей светских наук. Науки эти были в полном упадке, и когда Лев IV в 853 г. подтвердил декрет Евгения, он должен был добавить следующее: «Хотя обыкновенно учители свободных наук в приходах встречаются редко, но в преподавателях Священного Писания и наставниках церковной службы недостатка не может быть». На то же самое приходилось жаловаться Риму. В нем не было ни одного ученого, ни одной школы, которые бы пользовались некоторой известностью. Правда, с того времени, как бенедиктинцы поселились в городе, в Риме существовали монастырские школы и, между прочим, древняя Латеранская, которая была учреждена теми же бенедиктинцами и дала образование многим папам. Но эти школы нельзя было и сравнивать со школами, существовавшими в Германии и Франции, как, например со школой в Фульде, С. Галлене, Туре, Корвее, или в Ломбардии, в Павии Рим не блистал именами таких выдающихся людей, как Иоанн Скот, Рабан Мавр, Агобард Лионский, шотландец Дунгал в Павии и Луп Феррьерский.
Из всех светских наук разве только юриспруденции еще могло уделяться в Риме некоторое внимание: по статуту Лотаря в Риме должны были быть преподаватели права; им были известны законы Юстиниана, и они излагали свой предмет по компендиуму; адвокаты же и нотариусы по необходимости должны были знать салические и лангобардские законы.
Многие папы селили в новых монастырях греческих монахов; последние обучали римское духовенство своему языку, и хотя эллинская литература ничего от этого не приобретала, тем не менее знакомство со всем греческим поддерживалось таким образом в Риме, а папы имели возможность в подобных семинариях готовить людей, которые затем могли быть посылаемы в качестве нунциев в Константинополь и служить секретарями и толмачами.
Некоторые церкви и монастыри были снабжены библиотеками. Латеранская библиотека существовала по-прежнему, и почтенный титул «библиотекаря» удержался в эпоху даже самого глубокого невежества. В папском архиве сохранялось бесчисленное множество церковных актов и регесты, или папские письма; то были драгоценные первоисточники и по истории, и по языку того времени — произведения подлинной римской литературы первой половины Средних веков; утрата всех этих сокровищ, погибших бесследно в XII и XIII веках, привела к тому, что в наших сведениях о том времени появился крупный и неизгладимый пробел.
Не может быть сомнения в том, что в церковных и монастырских библиотеках Рима находились также произведения латинской и греческой литератур. Такого рода списки (codies) должны были сохраняться то в том, то в другом месте еще с эпохи готов; с течением же времени к ним, конечно, присоединялись еще новые рукописи. Заграничные монастыри в IX в обладали многими литературными сокровищами; аббатство Центула или С. Рикьера в Галлии, где некогда был аббатом Ангильберт, славилось в 831 г. тем, что обладало 256 списками, и чрезвычайно интересно знать, какие именно книги называет летописец в числе светских; то были: Aethicus de mundi descriptione, история Гомера, включая Диктиса и Дареса фригийских, весь Иосиф Плиний Младший, Филон, басни Авиена, Виргилий, а из «грамматиков», на которых в ту эпоху было больше всего спроса, Цицерон, Донат, Присциан, Лонгин и Проспер. Но если такого рода книги встречались во Франции, то тем более они должны были быть и в Риме. В 855 г. аббат Луи Феррьерский обратился к Бенедикту III с просьбой прислать ему сочинение Цицерона de Oratore, Institutiones Квинтилиана, комментарий Доната к Теренцию, обещая, что все это будет возвращено в целости, как только будут сняты копии со всех этих произведений.
Но в римских отчетах ничего не говорится о светских списках, и если в жизнеописаниях пап и встречаются упоминания о книгах, то только о Евангелиях, антифонариях и миссалах, так как существовало обыкновение обзаводиться ими в церквях. Таким книгам по справедливости придавалось значение богатого приношения и о пожертвовании их даже упоминалось на надгробных надписях. Пергаментный список стоил больших денег; для того чтобы написать и разрисовать его, требовалось много утомительного труда и искусства, гораздо больше, чем для того, чтобы отлить подсвечник или вазу и вызолотить их.
Искусные монахи проводили всю свою уединенную жизнь в том, что работали над составлением таких списков Священного Писания и произведений отцов церкви. Эти списки скорее рисовались, чем писались, то кисточкой, то пером, частью римским полууставом, маюскулом или минускулом, частью мудреными лангобардскими буквами и затем местами еще украшались миниатюрами, причем первая миниатюра обыкновенно изображала писца или аббата-заказчика, а то и обоих вместе, держащих в руке список и приносящих его в дар какому-нибудь святому. Сложное очертание букв уже само по себе затрудняло писание и заставляло прибегать к вырисовыванию; кроме того, чрезвычайно искусные заглавные буквы списка разукрашивались еще золотом и красками. О той любви, прилежании и тщательном искусстве, с которыми все это проделывалось, свидетельствует поныне знаменитый Каролингский список Библии, который относится к IX веку и хранится в монастыре Св. Павла как величайшая драгоценность этого монастыря.
Такие рукописи выясняют вместе с тем и характер той эпохи. Искусству приходилось тогда бороться с глубоким варварством, и влияние последнего сказалось на произведениях искусства их неуклюжими и грубыми формами. Как у древних дорийцев, египтян и этруссков, дух IX и последующих веков преисполнен таинственности, загадочности и символизма, и об этом ясно свидетельствуют характер картин и письма, употребление монограмм на документах и монетах и любовь к арабескам. В особенности на монетах отразился облик общественной жизни эпохи; надписи и изображения на папских монетах этого времени имеют ужасный вид.
5. Невежество Рима. — liber pontificalis Анастасия. — Происхождение н характер этой книги. — Переводы Анастасия с греческого. — Житие Григория Великого, написанное Иоанном диаконом
Если б Аноним Салернский посетил Рим при Николае I, ему, конечно, никогда не удалось бы найти здесь многочисленную группу 32 философов, которых он насчитал в 870 г. в цветущем Беневенте. Эрхемперт, продолжатель истории лангобардов Павла Диакона, монах монастыря Монте-Касино (этот монастырь славился ученостью своих монахов; в то время аббатом был знаменитый Бертарий), пришел бы в ужас от невежества римских монахов и кардиналов, если б ему случилось быть в Риме, а отлученный от церкви Николаем I греческий патриарх Фотий по своим знаниям показался бы в Риме совершенным чудом, так как едва ли в городе нашелся бы хоть один схоласт, который мог бы назвать по имени еще стоявшие на развалившемся форуме Траяна почерневшие и изуродованные статуи мудрецов и поэтов.
Но город Цицерона был посрамлен научным образованием не только одних византийцев; те же арабы, которые разграбили сокровища Св. Петра и Св. Павла, могли с гордостью указать на свои университеты, на своих философов, теологов, грамматиков, астрономов и математиков, прославивших города Каирван, Севилью, Александрию, Бассору и Багдад — магометанские Афины Востока. В Константинополе, великом мировом городе теологов и софистов, грамматиков и ученых-педантов, нашелся свой могущественный меценат, тот самый кесарь — Варда, который низверг патриарха Игнатия. Константинопольские государи Лев Философ и позднее его сын, Константин Порфирородный, были великими ревнителями наук, а Фотий оказался новым Плинием и Аристотелем варварского времени и имел в своей знаменитой «библиотеке» извлечения из 280 авторов, составлявшие лишь малую часть всего им прочитанного.
Относительно сохранившаяся чистота греческого языка сделала возможным продолжение научной деятельности еще на много веков; византийцы, сознавая эту чистоту своего языка, относились с презрением к римлянам. Император Михаил в одном из своих писем к папе Николаю I издевается над латынью римлян и называет ее языком «варваров и скифов»; и действительно, латынь, на которой говорил тогда народ, которую знали нотариусы и даже на которой писали летописцы, давала ученым-грекам достаточно оснований для насмешек. Но папа — сам или через свою канцелярию, пока еще владевшую хорошим стилем, — отвечал вполне правильной латынью, и это был наилучший способ защиты от насмешек. Далее папа справедливо указывал Михаилу, что не может не быть смешным его притязание на титул императора римлян, на языке которых он не умеет говорить и только потому называет этот язык варварским. Тем не менее основания, на которых папа построил свою защиту языка Цезаря, Цицерона и Вергилия, были заимствованы исключительно только из христианской религии и выводились из того, что на кресте литеры I. N. R. I. были будто бы латинскими.
Между тем в знании латинского языка и наук совершенствовались даже те самые народы Германии и Галлии, которых римляне не переставали обзывать варварами. Какой-нибудь Гинкмар из Реймса казался римским кардиналам чудом. Поэзия, как духовная, так и светская, окончательно смолкла в Риме; у римлян не оказывалось таланта даже на то, чтобы сложить, хотя бы варварскими стихами, какую-нибудь надпись для мозаик в церквях, на городские ворота и на надгробные памятники, и в это же самое время франкские летописцы, как Эрмольд Нигеллус, писали свои истории латинскими с