н заключить при посредстве Одона Клюнийского мир с Альбериком. Имея в виду усыпить осторожность своего непобедимого пасынка, Гуго решил выдать за него замуж свою дочь Альду, но обманулся сам, так как Альберик принял свою невесту и дал в Риме убежище возмутившимся вассалам Гуго, но его самого не допустил в город. Брак с Альдой состоялся потому, что надежды Альберика получить руку греческой принцессы не сбылись. По словам сорактского летописца, Альберик отправил послом в Константинополь Бенедикта из Кампаньи и приготовил свой дворец к приему невесты, но, говорит далее летописец, этот брак не состоялся. Без сомнения, Альберик искал сближения с греческим двором, желая получить признание своего сана со стороны этого двора и имея в виду придать себе внешний блеск таким высоким родством. С падением Западной империи византийский император снова стал внушать опасения. Успехи греков все более приближали их к Риму, и восточные императоры никогда не переставали считать себя законными римскими императорами. Союз с ними мог бы служить поддержкой Альберику в его борьбе с Гуго; но византийцы намерены были заключить этот союз только при условии, чтобы повелитель Рима был подчинен им как патриций. Время этих переговоров с Византией нам неизвестно точно так же, как мало известно, в чем они заключались. Мы знаем только, что Альберик добивался благосклонности императора Романа и принудил папу признать за византийским патриархом Феофилактом, сыном императора, право ношения паллия и распространения этого права на всех преемников патриарха независимо от особого на каждый раз разрешения папы. Этот образ действий, несогласный с каноническими законами, дает нам понять, какова была политика Альберика, но не доказывает, что последний ставил себе задачей снова подчинить Рим игу греков. Причиной неудачи переговоров скорее были интриги Гуго и нежелание самого Альберика изменить Риму.
Ограниченный в своем правлении одними церковными делами, папа Иоанн XI умер в январе 936 г. после 5 лет бесцветного существования под бдительным надзором своего брата. Тогда папская тиара была возложена властителем Рима на бенедиктинского монаха. Уступчивый Лев VII был вполне подходящим для Альберика папой, и с отказом последнего от светской власти между тем и другим не могло быть недоразумений. С затаенным вздохом Лев называет своего покровителя и тирана милосердным Альбериком, своим духовным сыном и достославным государем римлян. Летописец Флодоард посвятил этому папе несколько стихов в знак своей признательности за то, что был им дружественно принят. В этих стихах автор прославляет папу как человека благочестивого, стремящегося к божественному и презирающего земное, но ни одним словом не упоминает об Альберике. Таким образом то, что делалось по необходимости, возводилось в добродетель.
Умный государь римлян возвел на престол Петра благочестивого монаха и предоставил ему блистать апостольскими добродетелями. Затем рука об руку с папой Альберик приложил старания к тому, чтоб восстановить дисциплину в монастырях. Мы таким образом должны сказать несколько слов о монашестве.
За четыре века установление Бенедикта выполняло свое культурно-историческое назначение, но затем пришло в упадок. Назначение это заключалось в создании нового христианского общества. Окруженные варварскими народами, бенедиктинские монахи представляли своими союзами организованное общество, хотя, может быть, и преследовавшее односторонние задачи; это общество имело форму семьи; его глава был облечен авторитетом отца, а связующим общество звеном была любовь. Законы гражданской жизни были утрачены, но бенедиктинцы создали вновь кодекс гражданских законов; устав Бенедикта был самым древним законодательным актом Средних веков. Таким образом в среде варварства были посеяны семена общественности, основанной на христианской любви к ближнему. В то время как весь мир представлял собой дымящееся пожарище, бенедиктинские братства вели жизнь мирную, трудолюбивую и благочестивую и являлись для варварских народов свободным от гнета нужды царством нравственного идеала, где процветали повиновение и смирение. С апостольской энергией эти братства обращали язычников в христиан, Евангелием помогали мечу Карла завоевывать провинции и расширяли сферу действия церкви. Будучи убежищем для людей, постигнутых несчастием, и для людей, впавших в преступление, бенедиктинские монастыри были, с другой стороны, рассадником науки, единственной школой духовно обедневшего человечества, приютом последних остатков классической культуры. Теряясь мыслями и мечтами в беспредельной дали небес, бенедиктинцы в то же время сеяли хлеб, собирали жатву и складывали плоды земные в просторных житницах. Обладая сами поместьями и занимаясь земледелием, что предписывалось уставом Бенедикта, монахи явились основателями городов и колоний, и бесчисленное множество местностей обязано этим людям своим заселением и процветанием. Великая культурно-историческая задача бенедиктинского монашества заключалась в том, чтобы победить варварство принципом общественности, основанной на христианской любви, школами, земледелием, основанием городов, постоянным мирным посредничеством в борьбе грубых сил и согласованием светского начала с церковью; выполнение этой великой задачи обеспечило институту Бенедикта выдающееся значение в истории человечества. Каким реформам ни подвергалось позднее монашество, сколько новых и отчасти знаменитых монашеских орденов ни было впоследствии учреждаемо, ни один из них не достиг ни христианской доблести, ни общественного значения бенедиктинцев той эпохи, ибо все позднейшие ордена преследовали особые цели, состояли на службе у церкви и следовали известному направлению своего времени.
Быстрый упадок бенедиктинского ордена стоял, однако, в самой тесной связи с падением империи и папства. И там, и здесь причины были одни и те же. Но принципиально монашество больше, чем империя и папство, заключало в себе зародыши разложения. Как только с новым государственным строем, созданным Карлом, светские элементы были выдвинуты вперед, со всей силой сказалось противоречие между интересами божественными, с одной стороны, и земными — с другой, — противоречие, остававшееся до того скрытым. Человеческий дух, отрешившийся от всего земного и долгое время следовавший этому отречению, теперь снова устремился к обладанию земными благами, так презиравшимися монашеством. Предъявившая свои права действительность встала в полное противоречие с религиозной добродетелью и породила ужасающие несообразности. В X веке так же, как и в XV, совершался процесс сильнейшего общественного брожения. Проследить ход волновавших общество идей не составляет, однако, задачи историка. Он мог бы скорее указать, как упадок монашества начался с обогащением монастырей и с получением монахами высоких должностей в государстве и церкви; эти должности развивали честолюбие монахов, приобретавших огромное влияние при королевских дворах и иногда вступавших на престол Петра. Одаренные огромными владениями, монастыри превращались во владетельные княжества, аббаты — в графов. Уже Карл Великий дал пагубный пример раздачи аббатств светским баронам. Щедро раздаваемые племянникам, друзьям и вассалам аббатов, эти имения вскоре оказались во власти тысячи хищных разбойников. Распущенность обусловливалась, однако, не столько эгоизмом, всевозраставшей жаждой наслаждений и невероятными партийными раздорами, сколько неопределенностью государственного строя. Наконец, смертельный удар монастырям нанесло и постоянно повторявшееся разорение их венграми и сарацинами. Многие аббатства были разрушены и их монахи разогнаны; там же, где монастыри еще существовали, устав более не соблюдался и монастырский строй исчез так же, как исчез канонический строй белого духовенства, некогда составлявший предмет забот Людовика Благочестивого.
Но когда упадок монашеских учреждений достиг крайнего предела, возникла замечательная религиозная реакция, и заглохшие христианские чувства были внезапно пробуждены несколькими святыми людьми, которые, казалось, восстали из праха св. Бенедикта. Среди людей, объятых страхом скорой кончины мира, снова пробудилось стремление к аскетизму, среди хаоса необузданных страстей опять выступила неодолимая потребность покаяния; повсюду появились учредители орденов, пустынники и кающиеся, такие же фанатичные, как в древней Фиваиде. Миссионеры и мученики направлялись в страны диких славян; государи и тираны стали опять со стенаниями одеваться в монашескую рясу, и только благочестие некоторых людей озаряло своим кротким светом одну из самых мрачных эпох церкви, как непроглядную ночь озаряют мерцающие звезды.
Начало реформ бенедиктинцев было положено во Франции, где в 910 г. Бернон учредил в Клюни свой знаменитый монастырь после того, как герцог Вильгельм
Аквитанский подарил ему для этой цели клюнийскую виллу. Созданный им монастырский орден, в основу которого был положен устав Бенедикта, быстро распространился по Европе. Самого Бернона вскоре превзошел его ученик Одон; это был аббат, отдавший себя проповеди монастырской реформы в разных странах. С той поры клюнийская конгрегация получила над миром преобладающую духовную власть; совершенно справедливо сравнивали эту конгрегацию с позднейшим орденом иезуитов, имевших такое большое влияние при королевских дворах. Система клюнийской конгрегации сводилась тоже к тому, чтобы подчинить весь нравственный мир человечества власти папы. Таким образом, в самые безнадежные времена церкви в ней все-таки не было недостатка в силах, которые могли вдохнуть в нее новую жизнь. Клюнийский орден — это первое звено в длинном ряде духовных воинствующих корпораций, сохранившихся до самого последнего времени.
Пользовавшийся высоким уважением как короля Гуго, так и Альберика Одон много раз бывал в Риме и принимал деятельное участие в заботах Альберика и Льва VII, старавшихся восстановить в монастырях дисциплину. В самом Риме Одону было уступлено в 936 г. аббатство Св. Павла, здания которого представляли развалины, а монахи были в бегах и вели развратную жизнь. Одон привел сюда других братьев, назначил настоятелем над ними Балдуина из Монте-Касино, который уже был реформирован. В 939 г. Альберик передал Одону суппонтинский монастырь Св. Илии в римской Тусции и затем