У же много раз роптавшие римляне призывали его возвратиться. Сначала они предложили городской общине Перуджии, состоявшей с ними в одном оборонительном союзе, не держать дальше у себя папы, а потом пригрозили гражданам Ассизи явиться с войском, чтобы вывести его из их города. Он должен, дерзко кричали они, прийти или теперь, или никогда. «Мы очень удивляемся, – говорили папе их послы, — что ты, как бродяга, переезжаешь с одного места на другое, покидаешь Рим, местопребывание апостолов, бросаешь на съедение волкам твое стадо, за которое ты когда-нибудь должен будешь дать ответ Богу, и не думаешь ни о чем, кроме денежной прибыли. Папе следует быть не в Ананьи или в Лионе, не в Перуджии или в Ассизи, а в Риме». Эти речи внушил римлянам мужественный человек Бранкалеоне дельи Андало, тогдашний римский сенатор. Иннокентий прибыл со страхом и унынием; римляне встретили его холодно, выражая радость по предписанию сената. Бранкалеоне встретил и приветствовал его перед городом и сопровождал в Латеран, но о такой, имевшей вид триумфа встрече, какая была в Милане и других городах, не было и помина. Таким образом, курия возвратилась в Рим после более чем девятилетнего отсутствия и после десяти лет общего пребывания Иннокентия IV в сане папы, во время которого римляне видели папу в своем городе менее года. Как только они увидели его в своих стенах, то стали его так неотступно и нагло преследовать требованиями денег и всякого рода вознаграждений, что он вынужден был обратиться к защите могущественного сенатора, Бранкалеоне усмирил бурю, чтобы не портить своих отношений с папой, перед которым он, вероятно, ходатайствовал в пользу Конрада, так как он находился в дружественных сношениях с королем; он посылал к нему послов от сената и римского народа и публично принимал в Капитолии королевских посланников. Конрад тотчас же воспользовался пребыванием папы в Риме для вторичной попытки заключить мир. Но его уполномоченные, граф Монфор и граф Савойский, ничего не добились; Иннокентий поклялся погубить род Фридриха II и преследовал свою цель с таким неумолимым упорством, которое может быть свойственно только личной ненависти оскорбленного священника. Известия из Англии, уведомлявшие его о том, что Генрих III склонен принять сицилийскую корону для своего сына, придали ему бодрость. В великий четверг 1254 г. он произнес отлучение против Конрада и Эццелина и вскоре после того покинул ненадежный Рим и уехал в Умбрию. В Ассизи он утвердил ленную грамоту на Сицилию, которую его легат Альберт передал молодому Эдмунду. Сомнения английского короля были устранены, так как его племянник, юный Генрих, бывший до сих пор вице-королем Сицилии, внезапно умер в конце 1253 г. в Мельфи, куда он был вызван Конрадом, а два маленьких сына старшего сына Фридриха, несчастного Генриха, умерли еще раньше. Злобная клевета приписала Конраду убийство, и коварное благоразумие воспользовалось этим, чтобы склонить Англию к принятию предложения о сицилийском лене. Слабоумный Генрих III с детской радостью пошел в ловушку; он послал папе столько денег, сколько мог где-нибудь достать, а также дал ему неограниченную доверенность на учет векселей в итальянских банках. Это было все, чего желал Иннокентий; Англия должна была принести в жертву свое богатство за воображаемое королевство, а завоеванию Сицилии по повелению папы придан был характер крестового похода. Папа надеялся, что Конрад скоро будет побежден соединенными силами церкви и Англии; но молодой король неожиданно скончался от лихорадки, и это заставило Иннокентия скоро раскаяться в заключенном им с Англией договоре и забыть о нем.
Конрад IV вступил во владение Сицилией и Неаполем как своим наследием, вновь приобретенным мужественной войной, и уже готовился продолжать борьбу своего отца с папством. «Я, — уведомлял он гибеллинов, — скоро приду на север с двадцатитысячным войском, чтобы наказать мятежников и восстановить власть империи». Так писал он в апреле 1254 г., а 21 мая 1254 г. уже умер. Чрезмерное напряжение сил в жарком климате Южной Италии погубило сына Фридриха II; он умер в Лавелло в расцвете юношеских сил на 26-м году жизни в горьких жалобах на свою судьбу и на несчастье империи, разрушение которой он предвидел. Подобно его отцу и деду и всему сицилийскому роду Гогенштауфенов, он был погребен в роковой земле Италии.
Внезапное падение Гогенштауфенов принадлежит к числу тех трагических тайн, для раскрытия которых суеверное ханжество имеет всегда ключ под рукой; фактическая же история не дает его. Однако необходимость его может быть раскрыта разумом, проникающим в ее законы. Как некогда после смерти Генриха VI из дома Барбароссы остался лишь единственный наследник, ребенок, сам Фридрих II, так и теперь из многочисленного потомства этого императора оставался в живых лишь единственный законный отпрыск, сын Конрада, Конрадин, двухлетний ребенок, находившийся в Баварии. Из недоверия к Манфреду умирающий Конрад назначил опекуном этого ребенка самого папу, а наместником или управителем в королевстве маркграфа Бертольда фон Гогенбурга.
У гроба Конрада стоял Манфред, как незадолго перед тем он стоял у гроба Фридриха II. Результаты четырехлетних усилий лежали разрушенными перед ним. Будущее было снова темно и неизвестно. Кто мог не сознавать, что Италия хоронила с Конрадом IV великий период своей истории!
ГЛАВА VII
1. Бранкалеоне, римский сенатор, 1252 г. — Сведения относительно должности сенатора и устройства римской республики того времени. Сопротивление римских баронов и энергичное выступление нового сенатор
Во время возвращения в Рим Иннокентия IV один гражданин Болоньи своим великим умом и энергией вдруг возвел звание римского сенатора на высокую степень почета и дал самому городу временный блеск. Его управление и вообще положение римской республики в его время заслуживают внимательного рассмотрения.
Начиная с XIII века итальянские вольные города имели обыкновение избирать своих подест из аристократии других дружественных общин. Приглашенный на шесть месяцев для управления чужестранец представлял больше ручательства за его беспартийное управление и меньше вероятности укрепиться в качестве тирана, чем местный магнат. Такой обмен талантов и сил между демократиями, которые доставляли друг другу в качестве правителей своих известнейших граждан, являлся прекрасным свидетельством республиканского братства и общей национальной связи. Итальянцы приобрели этим очень большую славу. Так как на должность подесты приглашали обыкновенно только выдающихся людей, то этот призыв сам по себе служил лучшим доказательством высокой талантливости. Кто хочет познакомиться с настоящим цветом аристократии в великом республиканском веке Италии и узнать ее благороднейших рыцарей, полководцев, законодателей и судей, тот должен прочитать списки подест в отдельных демократиях; они в то же время дадут и перечень наиболее уважаемых фамилий, стоявших в XIII и XIV веках во главе исторической жизни общин. В то время как остальная Европа не выставила никаких достойных упоминания великих граждан, общины поражают таким обилием государственных людей и военачальников, какое было в Элладе и в Риме в их лучшие республиканские времена. В эту эпоху города поставили своей целью полное освобождение: их политического духа из-под власти церкви и развернули блестящую картину национального гражданства, существовавшую до тех пор, пока она не была после короткого процветания разрушена демонами партийности и необузданным управлением низших классов.
Римляне привыкли к тому, что торжественные посольства из многих городов, даже из Пизы и Флоренции, являлись в Капитолий, чтобы звать к себе в подесты кого-нибудь из римских аристократов; но сами они никогда не получали своего сенатора из чужого города. Если они поступили так в 1252 г., в то время, когда Иннокентий IV жил в Перуджии, то к этому их должно было принудить расстройство в делах их общины. И наверное, не завистливое дворянство, а угнетаемый им народ путем революции провел решение передать до сих пор разделенную власть сената одному справедливому и мудрому человеку, который бы соединил в себе должность сенатора и военачальника, и искать его вне Рима.
Римляне обратились в Болонью. Этот город блистал тогда своим училищем правоведения, пользовавшимся европейской славой; богатства Болоньи были велики, сила ее оружия после Фоссальты внушала страх; в ее стенах находился в плену король. Болонский совет рекомендовал римлянам Бранкалеоне дельи Андало, графа Казалеккио, человека древнего рода, богатого и пользовавшегося уважением, строго республиканского образа мыслей и основательного знатока права. По природе своей он принадлежал к таким сильным характерам эпохи Гогенштауфенов, как Салингверра, Палавичини, Бозо да Доара, Джакопо да Каррара, Аццо д'Эсте, Эццелин. Он обладал силой этих людей, но без присущего им коварства и без их страшного эгоизма. Он знал этих вождей, так как участвовал в ломбардской войне, будучи на стороне Фридриха даже и после его отлучения. Если болонцы предложили римлянам в сенаторы гибеллина, то из этого видно, что или партийная окраска для обоих городов сделалась безразличной, или римский народ снова склонился на сторону гибеллинов. Что это произошло после смерти Фридриха II, было понятно, так как римлянам надо было бояться уже не императора, а папы. Избрание Бранкалеоне, друга Палавичини и Эццелина, было действительным протестом против возвратившейся из Лиона светской власти папы. Едва ли Иннокентий IV утвердил тогда этот выбор; скорее он только поневоле признал его и должен был на время отказаться от достигнутого его преемниками права избрания сенаторов.
Бранкалеоне заявил свое согласие управлять Римом; но так как ему были достаточно известны страсти республиканцев, а также и неукротимая дикость римской знати, то он постарался оградить себя от этих опасностей. Он потребовал себе управления на целых три года с неограниченной властью; а для обеспечения своей личной безопасности — сыновей знатных римлян в качестве заложников. Римский народ должен был быть доведен тиранией аристократических партий до глубоко бедственного состояния, чтобы согласиться на такие неслыханные требования и передать трехлетн