куки называют ее полезность для зубов. О той силе, которую она придает тому, кто держит ее во рту, говорит вспомнившийся мне рассказ, который я слышал на моей земле от одного кабальеро по крови и по положению, именовавшего себе Родриго Пантоха; случилось так, что, направляясь из Коско в Римак, он повстречал одного бедного испанца (ибо там, как и здесь, имеются бедные [испанцы]), который шел пешком и нес на своей спине дочурку лет двух; он был знакомым Пантохи, и поэтому они оба вступили в разговор. Кабальеро сказал ему: «Почему ты идешь таким нагруженным?» Пехотинец ему ответил: «У меня нет возможности нанять индейца, который бы стал нести эту девочку, и поэтому я несу ее сам». Когда солдат заговорил, Пантоха взглянул на его рот и увидел, что он полон куки; а поскольку тогда испанцы презирали все, что ели и пили индейцы, словно бы то было идолопоклонство, в частности употребление куки, потому что им казалось это низким и грязным делом, он сказал: «Если даже все именно так, как ты говоришь о своей нужде, то почему ты ешь куку, как это делают индейцы, вызывающую отвращение и презрение у испанцев?» Солдат ответил: «По правде говоря, сеньор, я ее презирал не меньше, чем все остальные, однако нужда заставила меня подражать индейцам и держать ее во рту; потому что я скажу вам, что, если бы у меня ее не было бы, я не смог бы нести груз; ибо с ее помощью я чувствую в себе столько силы и мощи, что могу преодолеть этот труд». Пантоха удивился услышанному, и этот рассказ он повторял во многих местах, и с того случая и дальше они стали верить индейцам, что те ели ее из-за нужды, а не как лакомство; и этому следует верить, ибо трава невкусная. Дальше мы расскажем, как ее доставляют в Потоси, и торгуют ею, и перепродают ее.
О деревце, которое испанцы называют табаком, а индейцы – сайри, мы расскажем в другом месте. Доктор Монардес пишет о нем чудеса. Сарсапариль не нуждается в том, чтобы кто-нибудь его восхвалял, так как для его восхваления достаточно подвигов, которые он совершил в старом и новом мире против волдырей (buvas) и других тяжелых заболеваний. В Перу имеется много других трав таких же лечебных свойств для медицинских целей, что, как говорит отец Блас Валера, если бы их все знали, то не было бы нужды привозить их [лекарства] из Испании или из других мест; однако испанские врачи так мало знают о них, что даже о тех из них, о которых прежде знали индейцы, утрачены сведения, [по крайней мере] о большинстве из них. Затруднительно сообщать о травах из-за их многочисленности и малой значимости; достаточно сказать, что индейцы едят их все, сладкие и горькие, часть сырыми, как здесь – салат и редиску, часть в своих супах и горячих блюдах, потому что они – достояние простых людей, у которых нет в изобилии мяса и рыбы, как у могущественных; горькие травы, каковыми являются листья кустарника, который называют сунчу, и другие подобные они варят два, три раза в воде, и сушат на солнце, и хранят для зимы, когда их не будет; и так высоко мастерство, которое они вкладывают в поиск и в хранение трав для еды, что ни одна из них не получает прощения, ибо даже водоросли и тину (qusarapillos), которые растут в реках и ручьях, они достают и приспосабливают для своей еды.
Глава XVI. О ручном скоте и караванах, которые из него составлялись
Домашние животные, которых бог дал индейцам Перу, говорит отец Блас Валера, соответствовали мягкому характеру самих индейцев, потому что они были такими ручными, что любой ребенок мог отвести их куда бы он ни пожелал, особенно тех, которые служили для перевозки грузов. Их два вида, одни крупнее других. Всех вместе индейцы называют их этим словом льама, что значит скот; пастуха они называют льама мичек; это означает пастуший скот. Чтобы различать, крупный скот называют ванаку-льама по причине его полной схожести с диким животным, которое называют ванаку и которое отличается от него только лишь цветом, ибо ручной скот бывает всех цветов, как лошади в Испании, как уже говорилось в других местах, а дикий ванаку бывает только одного цвета, каковым является линялый каштановый цвет, светлеющий у брюха. Этот скот высотою с оленя в Испании; больше всего из животных он похож на верблюда, если с того снять горб и уменьшить на одну треть его тело; у него длинная и гладкая шея, мех с которой индейцы сдирали целиком (cerrado); они разминали его с салом, пока он не размягчится и не станет словно бы дубленым, [тогда] из него делали подошвы для обуви, которую носили; а так как они его не дубили, то снимали обувь, когда переходили ручьи и в очень дождливую погоду, потому что, намокнув, он становился, словно кишки. Испанцы делали из него очень красивую узду для своих лошадей, весьма похожую на ту, которую делают в Берберии; они делали из него также подпругу и ремни для дорожного седла, и кнуты, и ремни для подпруг и седел для всадников. Кроме того, этот скот используется индейцами и испанцами для перевозки на нем своих товаров в любое место, куда они хотят их доставить, однако наиболее обычной и удобной для них перевозкой, поскольку та земля является равнинной, была [поездка] из Коско в Потокчи, что составляет около двухсот лиг, и из многих разных мест они едут туда и обратно в те шахты, [груженые] всяческим продовольствием, индейской одеждой, товарами из Испании, вином и растительным маслом, вареньем и всем другим, что употребляется там; из Коско главным образом они везут траву, именуемую кука. В мое время для этих перевозок в том городе имелись караваны в шестьсот, в восемьсот, в тысячу и более голов того скота. Караваны в пятьсот голов и меньше ценились невысоко. [Льама] несет груз от трех до четырех арробов и проходит за день путь в три лиги, так как этот скот не способен на большой труд; его нельзя останавливать во время движения, так как он устает и ложится на землю и, чтобы с ним ни делали, нет сил, чтобы заставить его подняться и нельзя снимать с него груз; тогда можно с него хоть шкуру сдирать, ибо нет других средств. Когда делают попытку поднять их и к ним подходят [люди], чтобы поставить их на ноги, они защищаются слюной, которую держат в зобу, и они изо рта выплевывают ее в того, кто находится ближе всего к ним, и стараются попасть ему прежде всего в лицо, а не куда-либо в другое место. У них нет другого оружия для защиты, даже рогов, как у ланей; несмотря на все это, испанцы называют их баранами и овцами, хотя имеется столь огромная разница между одним и другим скотом, о котором мы рассказали. Чтобы они не доходили бы до [такой степени] усталости, с караваном идет сорок или пятьдесят лам без груза, и когда [погонщики] чувствуют, что какое-то животное с грузом слабеет, его снимают с него и навьючивают на другое прежде, чем оно упадет; потому что, когда оно упало, остается только одно средство – убить его. Мясо этого крупного скота – самое лучшее из того, что едят в мире; оно нежное, полезное и вкусное; мясо ламят четырех, пяти месяцев врачи приказывают давать больным, отдавая ему предпочтение перед курицей и цыпленком.
Во время вице-короля Бласко Нуньеса Вела – годы тысяча пятьсот сорок четвертый и сорок пятый – среди других болезней, которые распространились тогда в Перу, у этого скота возродилось заболевание, которое индейцы называют караче, это чесотка; то была жесточайшая болезнь, до того никогда не виданная; она возникала на брюхе и оттуда распространялась по всему телу, покрывая его струпьями в два, три пальца высотой; особенно на брюхе, где всегда больше всего сосредотачивалась болезнь, оставляя там трещины в два и три пальца глубиной, т. е. в толщину струпьев, доходя прямо до мяса; из них так текли кровь и гной, что за несколько дней животное высыхало и погибало. Это была очень заразная болезнь; она распространилась, к величайшему удивлению и ужасу индейцев и испанцев, на две трети крупного и мелкого скота: ванаку и пако. От них она перешла на дикий скот, именуемый ванаку и викуньа, однако для них она оказалась не столь жестокой, поскольку местность, где они водятся, является более холодной, а еще потому, что они не ходят так близко друг к другу, как ручной скот. Болезнь не пощадила лис; скорее, она обошлась с ними наижесточайшим образом, ибо я видел в 1548 году, когда в Коско находился Гонсало Писарро, радовавшийся победе в сражении в Варина, множество лис, которые были поражены той чумой; они ночью пробирались в город, и их живых и мертвых находили на улицах и площадях, [с] телами, рассеченными двумя, тремя и более трещинами, проходившими вдоль всего тела, причиной которых была чесотка; и я вспоминаю, что индейцы, будучи такими прорицателями, предсказывали по [случившемуся] с лисами поражение и смерть Гонсало Писарро, что [действительно] случилось вскоре после этого. Когда началась эта болезнь, среди других отчаянных средств, которые применялись, были убиение и закапывание живьем животных, у которых она начиналась, как об этом также рассказывает отец Акоста, книга четвертая, глава сорок первая, однако, поскольку вскоре болезнь так сильно распространилась, индейцы и испанцы, не зная, что предпринимать, чтобы остановить ее, стали лечить жгучим составом; они готовили варево из сулемы, и комовой серы, и других сильно действующих веществ, которые, как они воображали, могут оказаться кстати, но скотина погибала еще быстрее; они обливали [пораженные места] кипящим свиным салом – животные также очень скоро погибали. Они делали многие другие вещи, которые я не могу вспомнить, однако все заканчивалось плохо, пока мало-помалу, пробуя одну вещь и другую, они на опыте обнаружили, что лучшим средством было натирание мест, пораженных чесоткой, теплым свиным салом, и еще нужно было следить, чтобы животные не расчесывали себе брюхо, ибо там начиналась болезнь, чтобы лечить ее прежде, чем она распространится дальше; это во многом излечивало болезнь, и поэтому ее дурное воздействие должно было начать утихать, потому что позже она уже не проявляла себя так жестоко, как первоначально. По причине полезности, которую обнаружили в сале, свиньи стали цениться дороже, ибо, поскольку они так быстро размножаются, они почти ничего не стоили [раньше]; следует отметить, что, хотя болезнь была такой всеобщей, она не коснулась оленей, косуль и ланей; должно быть, они имеют другую комплекцию. Я вспоминаю также, что в Коско призвали в качестве защитника и ходатая против этой болезни святого Антония, вытянутого по жребию, и каждый год в его честь отмечался большой праздник; то же самое происходит сейчас.