еру 29 августа, когда Фримонт собирался отойти ко сну с несомненным представлением о силе антирабовладельческих настроений на Севере и необходимости как-то переключить внимание общества, чтобы сохранить свою власть. Вероятно, ночью его посетило вдохновение. Из всех возможных вариантов он выбрал обнародование прокламации об освобождении рабов. На следующий день он опубликовал ее, заявив, что рабы всех граждан штата Миссури, поднявших оружие против Соединенных Штатов, становятся свободными. Что это игра ради сохранения власти, было очевидно для всех трезвомыслящих граждан. «Суть в том, – писал Монтгомери Блэр, – что в окружении Фримонта, состоящем из мерзавцев, которые только и имели влияние на него, эта прокламация, утверждающая высший закон, все равно что накрашенная женщина, цитирующая Священное писание».
Линкольн из газет узнал о прокламации Фримонта и о его «бюро аболиционизма», созданном с целью решать проблемы освобожденных рабов. Несмотря на то что его генерал-майор, находящийся два месяца в должности, без глубокого изучения проблемы, без оценки значимых и разнообразных интересов, которые затрагивает, повинуясь внезапному импульсу, предположил, что в состоянии решить вопрос, к которому президент, его кабинет и конгресс только подступались, причем очень осторожно и осмотрительно, письмо Линкольна Фримонту от 2 сентября, отправленное со специальным курьером, было полно доброжелательности и мудрости. «Освобождение рабов от их изменников-владельцев, – писал он, – встревожит наших друзей в Южном союзе и настроит их против нас; возможно, испортит наши весьма неплохие перспективы в Кентукки. Таким образом, позвольте мне просить вас в качестве вашего собственного шага модифицировать этот параграф[112]» в соответствии с законом конгресса о конфискации. «Это письмо написано в духе осторожности, а не осуждения». Фримонт не пожелал удалить положение, которое вызвало возражение, и попросил, чтобы президент открыто дал ему указание внести изменение. Президент с удовольствием сделал это официальным порядком.
Прокламация Фримонта всколыхнула антирабовладельческие настроения в стране до самых глубин и получила активное одобрение во многих штатах. Сенатор Самнер писал: «Наш президент теперь диктатор, император – как вам угодно. Но как расточительно обладать властью бога и не распоряжаться ею по-божески!» Большое количество людей в Огайо пришло в ярость; их мнение хорошо выражают слова одного известного юриста и судьи: «Наш народ в состоянии ужаса и глубокого возмущения по поводу ссоры между Фримонтом и администрацией. Общественное мнение целиком на стороне генерала Фримонта… Если бы выборы состоялись следующей осенью, его смещение сделало бы его президентом». Херндон, давний компаньон Линкольна по адвокатской практике и впоследствии его биограф, живший в Иллинойсе, сказал: «Прокламация Фримонта была правильной. Модификация Линкольна была ошибочной». Сенатор Граймс из Айовы написал: «Народ с Фримонтом и будет поддерживать его “и в горе и в радости”. Во всех фракциях, партиях, люди разного пола и цвета кожи на Северо-Западе одобряют его прокламацию, и не дело администрации беспричинно оказывать давление на человека, который проявил величайшее нравственное мужество, чтобы опубликовать ее».[113]
Эти фразы из частных писем характеризуют период интеллигентских умонастроений, которые тревожили Линкольна, что видно из его конфиденциального письма считавшемуся консерватором сенатору от Иллинойса Браунингу, который одобрительно отнесся к прокламации Фримонта. Это угрожает потерей Кентукки, писал президент 22 сентября. «Считаю, потеря Кентукки почти то же самое, что поражение в войне. Если не станет Кентукки, мы не сможем удержать ни Миссури, ни, я полагаю, Мэриленд. Они все против нас, и задача, которая стоит перед нами, слишком сложна. С тем же успехом мы могли бы сразу согласиться на разделение и заодно на сдачу столицы». Линкольн очень заботился о мнении тех людей, которые работали с ним, и только выдержав надлежащую паузу, делал следующий шаг. У него никогда не возникало мысли уволить Фримонта из-за его прокламации, но он чувствовал, что с плохим управлением и коррупцией в Миссури надо бороться. Действуя с осторожностью, он направил в Сент-Луис Монтгомери Блэра и Мейгса, генерал-квартирмейстера армии, а затем министра Кэмерона и генерал-адъютанта Томаса. Вчетвером они провели глубокое и объективное расследование.
До Мейгса дошел слух, что Фримонт задумал проект, напоминающий заговор Аарона Бёрра. Примерно два года спустя Линкольн, пребывая в общительном настроении, разоткровенничался перед личными секретарями и двумя друзьями и сообщил, что миссис Фримонт (которая привезла письмо от генерала, оправдывающее его прокламацию)«добилась аудиенции со мной в полночь[114] и так яростно принялась обвинять меня во многих вещах, что мне пришлось применить весь свой неуклюжий такт, чтобы с ней не поссориться… Она неоднократно намекала, что если бы генерал Фримонт принял решение вступить со мной в состязание, он бы сделал это сам». На это старый иллинойский друг Линкольна, посланник Соединенных Штатов в Пруссии ответил: «Это совершенно ясно доказывает: Фримонт в тот момент пришел к выводу, что Союз окончательно разрушен и ему следует создать независимое правительство, как только он возьмет Мемфис и организует тамошнюю армию».[115] То, что Линкольн почувствовал некоторую основательность этого предположения, подтверждает документ, который Николай оставил в запечатанном конверте с надписью: «Частный документ, разговор с президентом, 2 октября 1861 года», в котором один из заголовков гласит: «Фримонт готов к бунту».[116] Тем не менее маловероятно, что Линкольн был слишком обеспокоен сообщением и оно оказало хотя бы малейшее влияние на его действия. Гораздо важнее в этом смысле то, что Монтгомери Блэр рекомендовал уволить Фримонта за неэффективность, а заключения Кэмерона и Томаса сделали это необходимым. Эти двое сообщили, что Фримонт «некомпетентен и не соответствует своей важной и влиятельной должности» и что «среди его ближайших сотрудников есть личности, прямо или косвенно заинтересованные в распределении подрядов». 24 октября президент издал указ, освобождающий его от должности. Прежде чем отставка свершилась, Э. Б. Уошберн, близкий друг Линкольна и председатель подкомитета Палаты представителей по государственным контрактам, который провел две недели в Сент-Луисе, собрал большое количество показаний, имеющих отношение к деятельности Фримонта и его приятелей, после чего написал Чейзу:[117] «Такое воровство, мошенничество, мотовство, казнокрадство, какие сформировались в департаменте Фримонта, даже трудно представить. На его глазах существовала организованная система разграбления… Он действительно узурпировал власть и требует не выполнять правительственные распоряжения. Правительство не в состоянии противостоять Фримонту и его пиратской шайке и признает свою неудачу». Линкольн должен был видеть это письмо, и если для отстранения Фримонта от должности нужны были еще какие-то доводы, этот стал решающим.
Народ в стране, конечно, ничего не знал об этих конфиденциальных письмах и докладах, хотя известно было достаточно, чтобы действия Линкольна получили активную поддержку. Но значительное меньшинство видело в Фримонте мученика в борьбе с рабством. Вот два из множества случаев, когда достойные люди оказались введены в заблуждение шарлатаном, потому что он знал, как сыграть на идее, чрезвычайно близкой их сердцу. Генри Уорд Бичер говорил в своей церкви: «Не могу не выразить глубочайшее убеждение, что наше правительство и в значительной степени общество совершили великую несправедливость в Миссури по отношению к благородному человеку, генералу Фримонту». А Ричард Смит, редактор Cincinnati Gazette, очень значимого и влиятельного издания республиканцев, в частном письме задавался вопросом: «Известно ли администрации, что Запад угрожает революцией?.. Что означает это сжигание чучела президента гражданами, которые до недавнего времени искренне и с энтузиазмом поддерживали войну?.. Откуда эта внезапная остановка набора в армию?.. Общество считает, что из Фримонта сделали мученика… Соответственно, сейчас он, когда речь идет о Западе, самый популярный человек в стране. Для Запада он то же, чем Наполеон был для Франции, а президент потерял народное доверие».[118]
Тем временем Макклеллан талантливо и энергично взялся за дело, возводя фортификационные сооружения вокруг Вашингтона и формируя Потомакскую армию. У него были хорошие организаторские способности, склонность к систематичности и благодаря крепкому здоровью огромная работоспособность. Все эти качества он без остатка отдавал службе. В седле с утра до позднего вечера, он посещал лагеря, общался с бригадами и полками и хорошо узнал своих офицеров и солдат. Прибыв в Вашингтон с чувством уважения и восхищения к этим воинам и будучи джентльменом безукоризненных нравственных принципов, он вскоре завоевал их любовь своим обаянием и вызывал преклонение, какого ни один генерал-северянин, командующий большой армией, никогда не удостаивался (за единственным исключением). Его успехи в Западной Виргинии переоценивали, называя «молодым Наполеоном»; армия, администрация и вся страна считали, что он обладает исключительным полководческим талантом. И поначалу казалось, что Макклеллан адекватно воспринимает то, что от него требуется. Например, 4 августа он написал президенту: «Военные действия правительства должны быть быстрыми и неотразимыми. Мятежники выбрали своим полем битвы Виргинию, и нас вполне устраивает дать там первое большое сражение».[119]