Лето 1864 года выдалось исключительно тяжким. Провал кампании Гранта в Виргинии и сомнения в возможности переизбрания Линкольна на второй срок усугубили все остальные проблемы и подводили многих думающих людей к мысли о том, что игра может быть проиграна. Губернатор штата Огайо Джон Бро 14 марта 1864 года писал Стэнтону, что расценивает финансовое положение как критическое: каждый солдат, которого призвали в армию, обходится куда больше, чем в 300 долларов, и приходится влезать в долги, которые нельзя будет отдать без сокращения расходов, но такая мера будет означать крах. Примерно тогда же у Чейза спросили: «Какова, округленно, сумма нашего долга?» Он ответил: «Около двух с половиной миллиардов долларов». – «Сколько еще может выдержать страна?» – «Если не подавим мятеж, – сказал Чейз, – то когда он достигнет трех миллиардов долларов, нам придется отступиться». Фессенден вскоре после вступления на пост министра финансов[690] писал своему другу сенатору Граймсу: «Ситуацию надо принимать такой, какова она есть, а она достаточно плоха, чтобы привести в ужас любого, кроме такого отчаянного парня, как я». Уид откровенно описывал обстановку своему английскому другу. «Мы окружены опасностями, – писал он, – и самая главная из них – грядущие президентские выборы… Полки возвращаются домой, изнуренные, усталые, искалеченные, обессиленные. В городах и селениях полно прячущихся по углам, деморализованных солдат». Англичанин написал в ответ: «Мой дорогой друг, вам нужно уладить ваши дела раньше, чем наступит крах. Может быть, ваше правительство на некоторое время объединится; но оно не продержится долго в эту эпоху огромных страстей… Мне бы очень хотелось приехать в Соединенные Штаты, хотя бы взглянуть на Линкольна. Но не окажется ли он раньше в форте Лафайетт или у нас, в изгнании?» «Если страна в конце концов выйдет, – писал Фрэнсис Либер в частном письме, – живой и сильной, не важно, с каким количеством шрамов, из великой Гражданской войны, в разгар которой проходят президентские выборы (а противник избавлен от такого бедствия), то я сочту это величайшим чудом в ряду всех событий». Воспоминания о бунте 1863 года в Нью-Йорке во время призывной кампании, который продлился четыре дня, были свежи в памяти каждого, и существовали серьезные опасения по поводу возможного насильственного сопротивления призыву в Нью-Йорке, Пенсильвании, Огайо, Индиане, Иллинойсе и Висконсине; различные представители властей этих штатов обращались к федеральному правительству с просьбой прислать войска для обеспечения порядка. Но Грант крайне нуждался в подкреплениях, чтобы пополнить свои поредевшие ряды: повиноваться требованиям военной необходимости и в то же время удовлетворить губернаторов было действительно непросто.
Президент и военный министр были обязаны работать в рамках федеральной системы, недостатки которой в военное время в основном компенсировались сотрудничеством с благожелательно настроенными губернаторами, состоявшими, за малым исключением, в одной партии с президентом. Многие из них были способными людьми и знали местные возможности и недостатки. Самыми заметными среди них, как можно судить по «Официальным документам», были губернаторы Индианы Мортон, Массачусетса – Эндрю, Пенсильвании – Кертин, Огайо – Тод и сменивший его Бро. Тем не менее в отношениях с ними и другими губернаторами северных штатов следовало проявлять терпение и осмотрительность, чтобы не задевать их чувство достоинства. Они все были патриотично настроены, готовы всеми силами поддерживать федеральное правительство, но у каждого была собственная гордость, и каждый ревностно отстаивал интересы своих штатов. Они старательно поддерживали контакты с военным министерством, точно рассчитывали количество людей, какое должны были предоставить, и часто сообщали, что заполняют выделенные им квоты либо даже предоставляют в войска по тому или иному призыву людей сверх нормы. Статистики в своем стремлении включить в списки каждого пригодного к военной службе человека были настолько искусны в своих подсчетах, что однажды Линкольн отметил следующее: «общее количество включенных в списки по всем штатам очень сильно превышает количество призванных». Это раздражение было неприятно, поскольку важнейшим условием успеха в войне являлась действенная и ревностная поддержка губернаторами президента. Когда он говорил комитету легислатуры Род-Айленда, что целью набора в армию являются «люди, а не подгонка баланса», он в характерной для себя манере ясно и логично отвечал на претензии, которые предъявляли Стэнтону и начальнику военной полиции; тем не менее он стремился не победить в споре, а убедить комитет и всю страну, что ему нужны солдаты. Несмотря на острую необходимость, он предпочитал действовать максимально честно. Губернаторы выдвигали свои предложения, и большинство из них считало, что кое-что следовало бы делать иначе. Мэриленд, Пенсильвания, Огайо, Индиана и Иллинойс постоянно находились под угрозой вторжения; опасность налетов из Канады и других британских провинций держала в тревоге власти Нью-Йорка, Вермонта и Мэна. Все эти и подобные проблемы вынуждали местные власти обращаться в военное министерство с просьбами о защите и поддержке. Сдержанность Стэнтона, отвечавшего на просьбы и жалобы губернаторов, демонстрируют другую сторону характера этого человека, который в иных ситуациях часто бывал невероятно вспыльчив. Это была сдержанность человека, который всем своим поведением демонстрировал, что в последние два года войны деятельность департаментов армейского снаряжения и снабжения его министерства безупречна и что при транспортировке и обеспечении войск не возникает никаких проблем. После Линкольна именно Стэнтон лучше других способствовал губернаторам в их стремлении энергично поддерживать федеральное правительство, оказывая помощь военному министру в вопросах, входящих в их компетенцию.
Традиция рисует Стэнтона суровым человеком, занимающим высокий пост, занятым, усталым, ворчливым, сердитым сквернословом, перед которым каждый подчиненный испытывал страх, каждый чиновник, за исключением самых высокопоставленных, – беспокойство, каждый провинившийся – трепет. А в «Официальных документах» Стэнтон предстает как терпеливый, тактичный, скромный человек, который, будучи облечен огромной ответственностью, способен быстро принимать решения, держать в голове множество разнообразных фактов и условий, приспосабливаться к обстоятельствам и всегда иметь в виду великие цели, к которым надо стремиться. Изучая корреспонденцию лета 1864 года, нельзя не оценить высочайшим образом исполнительские способности Стэнтона. Он был терпелив и уважителен с теми, к кому следовало проявлять терпение и уважение, но, когда чувствовал свою правоту, был непоколебим и решителен. Он очень разумно вел все дела, но, все же удивительно, что после трех лет тяжких испытаний и он, и Линкольн не оказались сломлены разочарованиями и заботами, выпавшими на их долю с мая по сентябрь 1864 года.
Тяготы войны заметно сказались на Линкольне. Его «заливистый смех, – как писал Джон Хэй, – с годами слышался все реже и реже. Взгляд затуманивали постоянные раздумья о серьезных проблемах; сдержанность и отстраненность от окружения усиливались. Он очень быстро старел». Изменения, происходившие с Линкольном, видны по двум прижизненным маскам, сделанным в 1860-м и весной 1865 года. Лицо 1860 года принадлежит сильному, здоровому человеку, оно «полно жизни, энергии, вдохновения. Другое, – продолжал Хэй, – настолько печально и умиротворенно в своем бесконечном покое, что когда Сент-Годенс увидел его, то решил, что это посмертная маска. Морщины прорезаны так, словно это не живое лицо, а копия, отлитая в бронзе; нос тонкий и вытянувшийся из-за впалых щек, рот сжат, словно у античной статуи; все черты выдают человека, над которым оказались не властны все скорби и заботы; остается ощущение невыразимой печали и самодостаточной силы».
Мы на Севере были уверены, что после обстрела форта Самтер война неизбежна и стоит на пороге; но лето 1864 года преподало нам такой урок: учитывая нашу систему правления с распределением власти между государством и штатами и разделением властей в Вашингтоне, учитывая наши частые выборы, учитывая независимость и индивидуализм нашего народа, – становится ясно, что мы очень мало годимся для ведения войны. Дух американского народа – в мире.[691]
XII
Народ Южной Конфедерации попал в неожиданную для себя ситуацию, поскольку блокада пресекла большинство его связей с внешним миром. Поскольку Север был сильнее в военно-морском отношении, необходимость установления блокады была очевидной. Президент объявил о ней буквально через неделю после обстрела форта Самтер. Поначалу она была неплотной, но со временем эффективность повысилась, и блокада стала одним из важных факторов при решении исхода войны. Впрочем, Линкольн и Грант прекрасно понимали, что мира не достичь, пока армии южан не будут полностью разбиты или не капитулируют. В этом смысле терпеливая деятельность флота по осуществлению блокады южных портов была желанной и необходимой подмогой Гранту и Шерману в их решающих операциях. Но блокада сама по себе могла длиться до скончания веков, если бы армии Ли и Джонстона оставались целыми и невредимыми на своих плодородных землях, а также были обеспечены хорошим питанием и одеждой из неограниченных запасов хлопка и ограниченных запасов шерсти. Отношения между нашей армией и флотом во время Гражданской войны аналогичны отношениям между британской армией и флотом в 1914 году, когда английский флот фактически блокировал немецкие порты, не давая немецким кораблям выходить в открытое море. Тогда лондонская Times писала, что «флот – наш щит, армия – наш меч».[692]
Блокада стала источником острых неудобств для южан, лишив их большинства предметов роскоши и многих предметов первой необходимости. Соль, кофе, чай, мыло, свечи, спички, клей резко п