[752] При таких настроениях командиров неудивительно, что рядовой состав считал совершенно нормальным грабить противника и жечь его жилища; однако большую часть этих беззаконий совершали отстававшие от своих частей солдаты. Приказы Шермана, возможно, были оправданны с военной точки зрения, но они оставляли лазейки для мании уничтожения; неотложные дела и груз ответственности, лежащий на нем, возможно, вынуждали его закрывать глаза на разорение, причиняемое его армией. Впрочем, есть свидетельства, подтверждающие, что многие старшие офицеры старались по мере сил прекращать мародерство солдат и даже за него наказывали. Бросающееся в глаза исключение – тот же Килпатрик, подчиненные которого не знали никакого удержу и всегда были первыми в погромах и грабежах.
Наиболее драматичным случаем за время этого похода было частичное уничтожение в огне Колумбии, столицы Южной Каролины. Но ни Шерман, ни Уэйд Хэмптон и никто из офицеров армии Севера или Юга к этому отношения не имел.[753]
Занятие Колумбии Шерманом вынудило конфедератов 18 февраля оставить Чарлстон. Предпринимались попытки собрать силы, которые могли бы противостоять армии Союза, но в свете неуклонного наступления противника они были судорожными и недостаточными. Дэвис, узнав о необходимости эвакуации Чарлстона, написал: «Я надеялся на другие и лучшие результаты, а это вызывает у меня крайнее разочарование».[754]
В Чарлстоне было уничтожено много недвижимости, к чему, случайно или сознательно, приложили руку сами конфедераты. Федеральные войска, войдя в город, обнаружили пылающие или уже сгоревшие общественные здания, магазины, склады, железнодорожные мосты, частные дома и запасы хлопка, но затем и они выместили свою ненависть к этой колыбели сецессионизма мародерством и грабежами. Вероятно, в то время большинство северян полагало, что Чарлстон вполне заслуживает тех бедствий, которые на него обрушились, но страдания и нужда в этом бывшем оплоте богатства и утонченности сейчас могут вызвать у нас сочувствие к жителям, испытавшим на себе ужасы войны.
Для правильного понимания специфики марша по Южной Каролине надо постоянно иметь в виду ненависть солдат и офицеров к штату, который возглавил движение сецессионизма. Это, несомненно, многих из них подталкивало к проступкам, которых они не совершали в Джорджии и от которых впоследствии воздерживались в Северной Каролине, но давало легкое оправдание грабежам и злодеяниям. Генерал Блэр 7 марта сообщал, что «сегодня каждый дом на пути продвижения его частей разграблен, сундуки взломаны, разворованы ювелирные изделия, серебро и пр.».[755] Кокс после войны располагал свидетельствами об ограблениях и даже пытках людей с целью заставить их выдать, где спрятаны деньги и ценности. «Отбившиеся от своих частей, дезертиры обеих армий, мародеры, бродяги разного сорта, черные и белые, совершали злодеяния по отношению к местным жителям»; было известно о «трех произошедших изнасилованиях и одном убийстве».[756] В некоторых случаях следовало наказание. Одному солдату, который отнял часы у гражданского лица, Ховард приказал обрить голову и выгнать из армии. Кокс, командующий Двадцать третьим корпусом в армии Скофилда,[757] привел в исполнение смертный приговор, вынесенный военно-полевым судом за изнасилование; виновным, судя по его воспоминаниям, был «баунти-джампер». Военная комиссия, признав одного рядового виновным в убийстве гражданина Северной Каролины, приговорила его к расстрелу; через два дня приговор был приведен в исполнение.[758] Шерман утверждал, что в принципе все, уличенные в воровстве, подвергались наказанию, но если обратиться к свидетельствам, нельзя не видеть, как много было преступлений и сколь мало – наказаний. Тем не менее, несмотря на масштаб беззаконий, о которых мы время от времени узнаем что-то новое, злодеяния в отношении женщин были редкостью. Шерман показал под присягой, что на протяжении всего похода он слышал только о двух случаях сексуального насилия.
Впоследствии офицеры федеральной армии были склонны преуменьшать злодеяния, а многие авторы с Севера – вообще о них умалчивать, так что если даже собрать все случаи, упоминаемые в свидетельствах северян, то получится, что армии Союза не чинили ничего несправедливого, какие бы факты ни становились известны. А поскольку большинство свидетельств южан отличаются неконкретностью и пронизаны сильными эмоциями, я предпочел раскрывать эту тему по источникам со стороны Севера, оставляя возможность для естественного вывода: если бы рассказано было все, то свидетельств против армии Шермана оказалось бы намного больше.[759] Солдаты, которые шли за Шерманом, вели себя, вероятно, более гуманно, чем солдаты почти любой из европейских армий, сражавшихся до нашей Гражданской войны; но вторгнувшееся на территорию противника воинство – это всегда ужасающее бедствие.
Шерман подошел к Фейетвиллу (Северная Каролина) 11 марта и при помощи парового буксира, который поднялся по реке Кейп-Фир из Уилмингтона, наладил сообщение со Скофилдом,[760] а затем – с Грантом и Стэнтоном. Вплоть до 22 февраля Грант из ричмондских газет получал достаточное представление о действиях Шермана, но в этот день власти потребовали от газетчиков перестать публиковать любые известия, связанные с угрожающим военным положением в обеих Каролинах, после чего он мог вылавливать только уклончивые и неудовлетворительные сведения. В письме Гранту Шерман отметил: «Армия в прекрасном здравии, состоянии и духе, хотя у нас была отвратительная погода и дороги, которые помешали бы продвижению почти любых людских масс, о которых мне доводилось читать».[761]
Скофилд 21 марта подошел к Голдсборо (Северная Каролина), где через двое суток произошло желанное воссоединение с армией Шермана. «Если сравнивать относительную значимость похода к морю и похода от Саванны на север, – написал Шерман, – я бы поставил первому единицу, а второму – десятку или максимальный балл».[762] Он мог бы продолжить словами Наполеона, сказанными во время австрийской кампании: «Я победил врага одними маршами».[763]
Шерман прибыл в Сити-Пойнт для совещания с Грантом и там встретился с президентом Линкольном. Между ними состоялись две беседы, одна – во второй половине дня 27 марта, другая – на следующий день; они обсуждали прошлые операции, предвестия своего успеха и приближающееся окончание войны. В основном говорили Линкольн и Шерман, а Грант слушал и размышлял. Судя по воспоминаниям Шермана, оба генерала сошлись во мнении, что кому-то из них «придется провести еще одно кровопролитное сражение, и оно должно стать последним». Линкольн не раз повторил, что крови пролито уже достаточно, и вопрошал, «нельзя ли избежать новой битвы», на что Шерман ответствовал, что «это не в их власти»: только от Джефферсона Дэвиса и генерала Ли зависит, сойдутся ли снова две армии в «отчаянной и кровопролитной схватке».[764]
Конечно, эти титаны власти и войны – три человека, которым более чем кому-то иному мы обязаны успешным завершением конфликта, – не без удовольствия вспоминали военные успехи последнего года и с уверенностью смотрели в будущее; но они слишком хорошо сознавали значимость возложенного на них дела, чтобы предаваться неуместным восторгам. Как и в мае 1864 года, Гранту противостоял Ли, Шерману – Джонстон;[765] но Грант с боями прошел от Рапидана до Джеймса и Аппоматтокса, в то время как Шерман, после непростого похода от Далтона до Атланты, совершил легкую прогулку к морю, после чего отправился на север, и в этом походе его главнейшим противником была погода. Он добился своей цели и сейчас находился у Голдсборо (Северная Каролина) с армией в 80 000 человек, готовой перейти в наступление против Джонстона, который со своими 33 000 бойцов располагался между ним и городом Роли. На других участках театра военных действий находились крупные и хорошо оснащенные войска Союза, готовые к наступательным операциям под общим руководством Гранта с целью нанесения противнику решающего удара. Но все с уверенностью полагали, что если Ли и Джонстон будут вынуждены сложить оружие, то остальное сопротивление немедленно прекратится.
В этом последнем столкновении полководцы по своим интеллектуальным способностям не уступали один другому, но в распоряжении Союза были гораздо более значительные материальные ресурсы. Впрочем, помимо мастерского и честного руководства следует дать высокую оценку и воле к сопротивлению солдат Конфедерации, убежденных, что ведут борьбу против порабощения своего народа; история знает множество подобных примеров. Чем глубже изучаешь последние дни Конфедерации, тем больше убеждаешься, что для победы в войне весной 1865 года от Севера требовалась максимальная концентрация всех усилий. В одном аспекте фортуна оказалась явно благосклонной к Союзу. В последние два года она в более-менее равной степени благоволила полководцам противоборствующих сторон, но в то же время подарила Союзу великого лидера. У Дэвиса были явные преимущества в части происхождения, воспитания, образования и опыта, но он значительно уступал Линкольну в способности вести людей за собой. Мы видели Линкольна в периоды бедствий и отчаяния, восхищались его стремлением оставаться в тени, видели, что он прислушивается к советам, предупреждениям и даже упрекам так, как редко можно ожидать от человека, обладающего огромной властью; и при всем при этом он сохранял прирожденное чувство достоинств