К 7 часам вечера явился на заседание Ленин. Перед входом снял свой парик и спрятал в карман.
М.И.Калинин.
Ленин уселся на табурет, вынул из кармана пачку исписанных листов, бегло просмотрел их и начал доклад Он огласил резолюцию, принятую Центральным Комитетом большевиков 10 октября, и сообщил, что против высказались только два человека. Сжато, коротко Ленин дал оценку общему положению. Приведя цифровые данные о выборах в городские думы Петрограда и Москвы, Ленин показал, что массы шли за большевиками ещё до корниловского восстания.
«Корниловщина же ещё решительнее толкнула массы к нам», — говорил Ленин. И, разобрав соотношение сил на Демократическом совещании, добавил: «Положение ясное: либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства»[152].
В комнате стояла напряжённая тишина. Временами Владимир Ильич повышал голос, словно вдавливая в сознание слушателей свои доводы. Иногда, заложив пальцы рук за вырезы жилета, он поднимался и прохаживался по комнате, продолжая речь. Местами, когда он отвечал противникам восстания, голос его становился резче, глаза темнее. Поглаживая голову, он язвительно высмеивал доводы тех, кто возражал против восстания.
Обрисовав внутреннее положение в стране, Ленин перешёл к оценке международного положения. Он доказывал, что в Европе начать революцию труднее, чем у нас. Но если в такой стране, как Германия, начались восстания во флоте, — это показатель того, как далеко зашло революционное движение. Выступив сейчас, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу, «… буржуазия хочет сдать Питер. От этого мы можем спасти, только взяв Петроград в свои руки. Из всего этого ясен вывод, что на очереди то вооружённое восстание, о котором говорится в резолюции Центрального Комитета… Из политического анализа классовой борьбы в России и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооружённое восстание»[153], — так закончил свой доклад Ленин.
Все слушали его, затаив дыхание. Несколько минут никто не брал слова. Но вот раздался спокойный громкий голос Свердлова, приглашающий перейти к докладам представителей с мест. Первый доклад от имени секретариата Центрального Комитета сделал Свердлов. Он сообщил о колоссальном росте большевистской партии, насчитывающей уже не менее 400 тысяч членов. Гигантски возросло влияние большевиков в армии, во флоте, в Советах. Свой доклад Свердлов закончил сообщением относительно мобилизации контрреволюционных сил.
После Свердлова выступали товарищи от имени Петроградского комитета большевиков и от военной организации. Затем заслушали сообщения от профсоюзов и фабрично-заводских комитетов. Особо остановились на настроениях железнодорожников и почтово-телеграфных служащих. Докладчики рассказывали, что низшие служащие идут за большевиками, почтальоны, например, готовы в решающий момент овладеть почтамтом. Железнодорожники говорили, что массы транспортников озлоблены против буржуазного правительства. Доклады с мест полностью подтвердили анализ Ленина: в массах созрела готовность к восстанию. В заключение Свердлов добавил:
«В Москве в связи с резолюцией Центрального Комитета предприняты шаги для выяснения положения о возможном восстании»[154].
Начались прения. Некоторые из выступавших приводили примеры слабой технической подготовленности к восстанию, но по существу не возражали Ленину.
Только Каменев и Зиновьев вновь принялись за свои «предостережения». Зиновьев, не осмеливаясь открыто защищать сохранение капитализма, начал речь с провокационного вопроса: обеспечен ли успех восстания?
«Вопрос решится первым же днём, — продолжал он, — и в Питере, ибо в противном случае начнётся деморализация. На подкрепления из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится. А в Питере мы не имеем уже такой силы. Кроме того у наших врагов громадный организационный штаб»[155].
За окном шумели деревья в саду. В мокрые стёкла стучал дождь. Жидкий голос Зиновьева звучал на одной и той же пискливой ноте. Зиновьев монотонно и упрямо повторял всё те же доводы: враг силен, спешить нам нечего.
Слушатели досадливо отмахивались и переходили к другому краю стола. Постепенно вокруг Зиновьева образовалось пустое пространство. Почти все сгрудились вокруг Ленина, Сталина. Только один Каменев поддержал Зиновьева.
Пользуясь тем, что соображения конспирации не позволяли Ленину, Сталину, Свердлову рассказать, что именно сделано за истекшую неделю, Каменев совсем распоясался. Он стал клеветать на руководство партии:
«С принятия резолюции прошла неделя, и эта резолюция потому и показывает, как нельзя делать восстания: за эту неделю ничего не было сделано, и только испорчена та диспозиция, которая должна была бы быть. Недельные результаты говорят за то, что данных за восстание теперь нет»[156].
Двумя днями позже Ленин писал по поводу наглой выходки Каменева:
«Опровергать я не мог, ибо сказать, что именно сделано, нельзя»[157].
Выступая, по существу, за сохранение буржуазной демократии, Каменев занял открыто меньшевистскую позицию. Он подошёл к восстанию как школьный учитель к урокам чистописания: всё по линеечке, по порядку, чтобы под рукой было все оружие, чтобы все планы противника были заранее нам известны, чтобы в руках были все гарантии победы… Как и меньшевики, он клеветнически обвинял Ленина в бланкизме, в заговорщичестве.
«Социально говоря, — бубнил Каменев, — кризис назрел, но нет никаких доказательств, что мы должны дать бой до 20-го. Вопрос не стоит так: или сейчас или никогда… Мы недостаточно сильны, чтобы с уверенностью в победе идти на восстание… Здесь борются две тактики: тактика заговора и тактика веры в движущие силы русской революции»[158].
Из-за стола уверенно поднялся Сталин. Спокойно разбирая доводы Зиновьева и Каменева, он дал резкий отпор капитулянтам:
«Можно говорить, что нужно задержать нападение, но надо понимать, что такое нападение, повышение цен на хлеб, посылка казаков в Донской район и т. п., — всё это уже нападение. До каких же пор ждать, если не будет военного нападения? То, что предлагают Каменев и Зиновьев, это объективно приводит к возможности для контрреволюции сорганизоваться. Мы без конца будем отступать, и проиграем всю революцию. Почему бы нам не обеспечить себе возможности выбора дня и условий, чтобы не давать возможности сорганизоваться контрреволюции»[159].
Петроград. Городская управа Лесного подрайона, где происходило заседание Центрального Комитета большевиков 16 октября 1917 года.
Гневные, обличающие доводы Сталина как бы пригвождали трусов к позорному столбу. Слова Сталина падали, точно удары хлыста. Каменев, нервно пощипывая бородку, ёжился. Зиновьев суетился в углу, порываясь перебить разоблачающую речь оратора.
Сталин перешёл к международному положению. Доказав, что международные отношения сложились крайне благоприятно для нас, Сталин уверенно закончил:
«Тут две линии: одна линия держит курс на победу революции и озирается на Европу, вторая — не верит в революцию и рассчитывает быть только оппозицией.
Петроградский Совет уже встал на путь восстания, отказав санкционировать вывод войск. Флот уже восстал, поскольку пошёл против Керенского»[160].
Один за другим выступали члены Центрального Комитета против Зиновьева и Каменева. Дело было не в том, чтобы убедить двух растерявшихся капитулянтов. Спорили вовсе не с ними. Нужно было рассеять возможные сомнения у рядовых работников. Отвечали на вопросы, которые могли задать на митингах. Надо было подготовить к бою всю большевистскую партию. В наступающем решительном сражении не должно быть колеблющихся — таково было содержание выступлений.
Товарищ Свердлов развивал мысль Ленина о том, что вопрос о восстании из области политической перешёл теперь в область техническую. Связанный со всеми крупными районами страны, лично переговорив до заседания с большинством ответственных работников, Свердлов великолепно знал положение. Он подробно рассказал собранию о той лихорадочной подготовке, которую тайком ведёт контрреволюция. Он доказывал, что контрреволюционные генералы спешат предупредить революцию. Свердлов высмеивал Каменева, сделавшего вывод, что резолюция Центрального Комитета от 10 октября практически не осуществлялась.
«Соотношение сил в нашу пользу, — говорил Свердлов. — Резолюции отменять не приходится, но внести коррективы, что техническая подготовка должна быть энергичнее»[161], — так закончил свою речь Свердлов.
После Свердлова поднялся взволнованный Дзержинский. Широкий, открытый лоб его как будто стал ещё больше. Чувствовалось, что Дзержинский весь наэлектризован. Голос дрожал. Поднимая руку, Дзержинский страстно защищал резолюцию Ленина. Он разъяснял, почему именно сейчас большевики зовут к восстанию. Он яростно обрушился на Каменева, обвинявшего Ленина в заговорщической тактике.
Ф.Э.Дзержинский.
Великолепно усвоив классические идеи марксизма о восстании, Дзержинский вскрыл меньшевистский характер рассуждений Зиновьева и Каменева. Казалось, он снимает с капитулянтов их одежды, и перед слушателями выступали в разоблачённом виде мелкие трусливые людишки, лишь случайно попавшие в ряды революционеров.
«Заговорщичеством именно и является требование, чтобы к восстанию было всё технически подготовлено, — иронически объяснял им Дзержинский. — Когда будет восстание, тогда будут и технические силы. Так же и с продовольствием»