Появился броневик и тоже направил свои пулемёты на солдат. Солдаты растерялись и начали кричать, обвиняя командный состав в предательстве. Сопротивление было невозможно»[509].
Через несколько минут в казарму ворвались юнкера с криком:
— Выходи на улицу все до одного без оружия!
Когда все пять рот собрались на площади, юнкера с криками и площадной руганью построили их по-ротно, лицом к Чудову монастырю.
Тут же юнкера спешно начали устанавливать пулемёты: один — около царь-пушки, другой — около стены Чудова монастыря, третий — около входа в казарму и четвёртый — у стены арсенала.
Кроме этого, окружив солдат, юнкера стали производить тщательный обыск, шаря по карманам, за голенищами и т. д. При обыске солдат беспощадно избивали: кто прикладом, кто кулаком, били по лицу.
Солдатам стало ясно, что они вышли безоружными на улицу, чтобы умереть от рук бешеной белогвардейщины.
После тщательного обыска вся белая банда отошла в сторону. Подали команду открыть огонь по противнику.
Сразу затрещали пулемёты. Послышались крики:
— Спасайтесь! Убивают!
Кто-то крикнул:
— Ложись!
Все солдаты, как один, повалились на мостовую, но это не спасло их: стрельба продолжалась и по лежачим. Часть солдат пыталась спастись в казармах, но это им не удалось: им мешали бежать залёгшие солдаты, среди которых были убитые и раненые, а пулемёт в упор расстреливал их у входа в казармы.
Расстрел продолжался минут пятнадцать.
«Лёжа я слышал, — рассказывает тот же солдат, — как кричат и бьются в предсмертной агонии раненые товарищи. Часы на Спасской башне с перезвоном пробили девять часов утра. Стрельба прекратилась.
— Вставайте, сволочи! Чего лежите, негодяи!
Я поднял голову — чувствую, что жив и даже не ранен. Снял шапку, посмотрел на неё и тоже подумал: жива, одел её обратно. Передо мной открылась жуткая картина: корчащиеся в предсмертных судорогах, стоны и хрип раненых, ползающих по земле…»[510]
Другой солдат из арсенала Кремля дополнил эти воспоминания.
«Арсенальцев юнкера построили во дворе арсенала, произвели проверку по именному списку, а затем вывели на площадь между казармами 56-го полка и арсеналом.
Явился какой-то офицер — начальник. Не поздоровавшись с арсенальцами, он, приняв рапорт от старшего юнкера, прошёл дальше к царь-пушке.
После этого арсенальцы простояли около часу. Пришёл какой-то офицер. Команда: «Смирно!»
Юнкера вытащили из арсенала два пулемёта и поставили их справа и слева по направлению наших рядов. Никакой команды никто не подавал. Вдруг где-то раздался одиночный выстрел, и сейчас же, как по сигналу, заработали пулемёты.
Раненые и убитые стали падать, за ними попадали и все оставшиеся невредимыми.
Пулемёт остановился. Раздалась команда: «Встать!»
Арсенальцы встали и бросились было через калитку железных ворот арсенала обратно в казармы. Но у калитки стояли два юнкера, которые бросили в арсенальцев две ручных гранаты. Произошла паника и давка, во время которой многих затоптали.
В казармах арсенальцы нашли полный разгром: постели были изорваны штыками, сундуки разбиты, все вещи и амуниция разбросаны, в баки для еды нагажено»[511].
Вот ещё одно свидетельство дикого расстрела безоружных солдат. Это — сухой рапорт генерал-майора Кайгородова, отправленный по начальству 8 ноября 1917 года.
«В 8 часов утра 28 октября, — доносил генерал, — Троицкие ворота были отперты прапорщиком Берзиным и впущены в Кремль юнкера. Прапорщик Берзин был избит и арестован. Тотчас же юнкера заняли Кремль, поставили у Троицких ворот два пулемёта и броневой автомобиль и стали выгонять из казарм, склада и 56-го пехотного запасного полка солдат, понуждая прикладами и угрозами. Солдаты склада в числе 500 человек были построены без оружия перед воротами арсенала. Несколько юнкеров делали расчёт. В это время раздалось откуда-то несколько выстрелов, затем юнкера открыли огонь из пулемётов и орудия от Троицких ворот. Выстроенные без оружия солдаты склада падали, как подкошенные, раздались крики и вопли, все бросились обратно в ворота арсенала, но открыта была только узкая калитка, перед которой образовалась гора мёртвых тел, раненых, потоптанных и здоровых, старающихся перелезть в калитку, минут через пять огонь прекратился. Оставшиеся раненые стонали, лежали обезображенные трупы»[512].
Когда солдат перегоняли из казарм во двор окружного суда, юнкера приказали им идти с поднятыми руками. Победители боялись побеждённых, даже безоружных. Озверевшие палачи отказались накормить голодных солдат.
Кремль пал.
Торжествующая контрреволюция, захлебываясь, сообщала «Всем, всем, всем…»:
«Кремль занят. Главное сопротивление сломлено. Но в Москве ещё продолжается уличная борьба. Дабы, с одной стороны, избежать ненужных жертв и чтоб, с другой стороны, не стеснять выполнения всех боевых задач, по праву принадлежащему мне на основании военного положения, запрещающего всякие сборища и всякий выход на улицу без пропуска домовых комитетов»[513].
В радостной спешке Рябцев даже не потрудился отредактировать приказ. Соглашатели перепечатали его в своих газетах с ошибками. Впрочем жители Москвы и без того понимали, чем грозит появление на улицах безоружным: судьба солдат в Кремле стала широко известна.
РАССТРЕЛ СОЛДАТ 56-го ПОЛКА В КРЕМЛЕ.
Картина И. М. Лебедева.
«Комитет общественной безопасности», признавая «мятеж в Москве подавленным», подтверждал, что по улицам «будут ездить броневые автомобили в патрулями, которые в случае вооружённого сопротивления или стрельбы откроют огонь»[514].
Зачем броневики, раз мятеж подавлен? Кто будет сопротивляться, раз с восставшими покончено? Эти недоуменные вопросы вставали перед читателями хвастливых приказов.
О победе сообщили в Ставку.
«Мятежники потеряли почву, и восстание приняло неорганизованный характер, — докладывал помощник командующего войсками поручик Ровный. — Есть попытки собраться около здания Совета депутатов в генерал-губернаторском доме. По отношению к мятежникам, засевшим там, тоже предъявлен ультиматум»[515].
Генерал-квартирмейстер штаба верховного главнокомандующего генерал Дитерихс, старый опытный усмиритель, счёл нужным прочитать по проводу более молодому усмирителю целую лекцию: «Позвольте вам посоветовать в уличном мятеже меньше останавливаться на ультиматумах, так как это даёт время мятежникам оправляться и устраивать новые гнёзда. Уличный мятеж должен подавляться быстрыми, решительными действиями, не дробя своих сил по всему городу. Такой элемент, как вы имеете в юнкерах, исключительно благоприятный, не надо только утомлять их затяжкой дела ультиматумами. Дело ясное — мерзавцы должны быть уничтожены, никаких договоров с ними не может быть.
Дитерихс»[516].
В ответ на нотацию из Москвы ответили:
«Командующий войсками в полном согласии с комитетом общественной безопасности до последней минуты хотел избежать кровопролитной гражданской войны и предотвратить события путём мирного разрешения. Когда оказалось это невозможным, приступлено к подавлению мятежа самыми решительными мерами, и с мятежниками расправляются беспощадным образом»[517].
Чтобы облегчить беспощадную расправу, Ставка сообщила, что с Западного фронта выслана батарея Сибирского казачьего артиллерийского дивизиона с прикрытием в один взвод от Кавказской кавалерийской дивизии. Пушки подойдут, возможно, к вечеру 28 октября[518].
Итоги дня: тщательной подготовкой и решительностью контрреволюция добилась значительного успеха.
В Москве в первые дни борьбы руководители восстания допустили ряд ошибок, которые привели к затяжке борьбы.
Вот главные из них:
1. Партийный боевой центр был избран 25 октября — ещё до того, как Московскому комитету большевиков стало известно о переходе в Петрограде власти к Советам. Партийный центр приступил к работе сразу. Он быстро послал занять телеграф, телефонную станцию и Главный почтамт. Но он ее принял достаточных мер к тому, чтобы организовать в отряды и как следует вооружить лучших рабочих для наступления и окружения центров врага, как рекомендовал Ленин.
Необходимое для Красной гвардии и солдат гарнизона оружие имелось в кремлёвском арсенале, патроны — на Симоновских патронных и пороховых складах.
Руководители восстания в первый момент не обратили должного внимания на Симоновские склады. Кремль был занят только утром 26 октября. Коммуникации с Кремлём и его арсеналом не были обеспечены.
Между тем ночью юнкера заняли Манеж, находящийся у Троицких ворот Кремля. И когда 26-го утром в Кремль были направлены за оружием грузовики, то юнкера не пропустили их обратно, установив у кремлёвских ворот контроль.
Руководившие занятием почты и телеграфа товарищи не проявили достаточной бдительности. Оказалось, что служащие продолжали поддерживать контрреволюцию. Они доставляли городской думе и штабу военного округа телеграммы, предоставляли для переговоров прямые провода и систематически обслуживали телефонные разговоры врагов.
2. Военно-революционный комитет не арестовал Рябцева и чинов его штаба, не разоружил юнкеров и офицеров, не использовал полностью всех возможностей для приведения в боевой порядок верных революции кремлёвских частей, не назначил своей команды для броневиков, не вызвал невооружённых солдат гарнизона и отрядов Красной гвардии, чтобы, вооружив их, разгромить занявших Манеж юнкеров, — словом, не сделал всего необходимого, чтобы превратить Кремль в опорный