Отметим также ряд случаев, когда в курсе Лурье подхвачены и развиты модные в свое время, но весьма спорные идеи — о возникновении форм рабства типа илотии не столько вследствие покорения завоевателями местного населения, сколько поначалу спонтанным путем, за счет разорения и закабаления соплеменников (гл. IV, § 1—3, точка зрения Эд. Мейера); о становлении Спартанского государства в его классическом, «законсервированном» виде не в раннеархаическое время, в результате реформ, связанных с именем Ликурга, а лишь в VI столетии, после Мессенских войн, ради подавления ставшего уже многочисленным класса илотов (гл. IV, § 3, развитие концепции переворота VI в., разработанной Г. Дикинсом, Г. Т. Уэйд-Джери и В. Эренбергом); о деятелях конца V в. Алкивиаде, Лисандре и Кире Младшем, бывших и в самом деле политиками нетрадиционного плана, как о подлинных предтечах эллинизма (гл. X, § 1 и 4; гл. XI, § 1).
Кроме того, в книге Лурье есть много неточных или незащитимых утверждений по отдельным частным поводам. Такова парадоксальная трактовка завершившего Греко-персидские войны Каллиева мира (447 г.) как успеха скорее персов, чем афинян, а фиксировавшего передышку в борьбе Афин со Спартой Тридцатилетнего мира (445 г.) — как крупной дипломатической победы афинян, а не их вынужденной уступки (гл. VII, § 6). Столь же парадоксальным выглядит признание самостоятельного характера Архидамовой и Декелейской войн (соответственно 431—421 и 415—404 гг.) и отвержение Фукидидовой концепции единой, целостной Пелопоннесской войны (гл. IX, § 1). Едва ли убедительно отнесение восстания рабов в Сиракузах, о котором рассказывает Полиэн (I, 43, 1), ко времени первого, морского вторжения афинян в Сицилию (427—424, см. гл. IX, § 5), а не к годам непосредственной осады ими города Сиракуз (415—413 гг.), как это обычно принимается специалистами (Ад. Гольмом, Эд. Фрименом и др.). Необоснованным представляется нам и «смешливое» переложение Лурье депеши, посланной бедствующими спартанскими воинами на родину после неудачного сражения при Кизике в 410 г. (гл. X, § 3). Фразеология предлагаемого перевода — «Деревяшки (это о боевых кораблях!) погибли. Миндар приказал долго жить (это о погибшем главнокомандующем!) и т. д.» — представляется совершенно неуместной в официальном обращении подчиненных к своему правительству, да и лексика оригинала (Ксенофонт. Греческая история, I, 1, 23), как кажется, не дает повода к осуществленному Лурье перетолкованию.
Указанные недостатки не должны, однако, затемнять главного положительного качества книги С. Я. Лурье — ее большой добротности, позволяющей ей и поныне оставаться ценным университетским пособием. Более того, если можно так сказать, своя сила заключена даже в слабостях этого труда: шероховатость стиля, нарочитая заостренность или видимая неубедительность отдельных положений, даже раздражающая иных манера ссылаться от первого лица на собственные работы и достижения могут возбудить внимание, вызвать желание поспорить и самостоятельно поразмышлять гораздо больше, чем некоторые хорошо отглаженные и выверенные в словах и мыслях произведения, вызывающие мертвую скуку от одного лишь соприкосновения с ними.
Нам остается сказать еще несколько слов о предлагаемом вниманию читателей сочинении. В целом это — труд, изготовленный, что называется, собственноручно самим С. Я. Лурье, за одним или двумя исключениями: глава XI («Кризис IV в.») была просмотрена и частично переработана учеником Лурье К. П. Лампсаковым, а глава XII («Конец свободной Греции») была написана другим его учеником В. Г. Боруховичем. Все это было оговорено (как оговаривается и теперь) в помещенной перед второй частью заметке «Вместо предисловия». В настоящем издании было признано целесообразным снять как эту заметку, так и главу «Греческие колонии северного побережья Черного моря», составленную также учеником Лурье Б. И. Надэлем. Сделано это было отчасти по соображениям экономии, а еще больше ввиду совершенной устарелости очерка, посвященного столь интенсивно разрабатываемому в нашей стране сюжету, как Античное Причерноморье. Зато добавлены «Хронологическая таблица», «Библиография» и «Указатель имен», позволяющие лучше ориентироваться как в событиях и персонажах древнегреческой истории, так и в посвященной ей специальной литературе.
Часть IС ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО ОБРАЗОВАНИЯ АФИНСКОГО МОРСКОГО СОЮЗА
ВВЕДЕНИЕ
Древняя история, т. е. история древнего Востока, древней Греции и древнего Рима, охватывает весь огромный промежуток истории от первого появления государств в третьем тысячелетии до н. э. до образования феодального общества в IV — V вв. н. э. В курсах древней истории приходится говорить по общей связи и об истории более ранних периодов, но, по существу говоря, та эпоха, в которой родовой строй еще находится в стадии расцвета и разложение его только начинается, относится к истории доклассового общества. Характерным определяющим моментом всей древней истории является рабовладение. Это рабовладение в различных местах очень различно; можно выделить, однако, четыре основных типа рабовладения.
1. Рабовладение патриархальное. В эпоху господства этого типа рабовладения резкой грани между свободным и рабом еще нет. Бесправное положение раба есть еще результат того случайного несчастья, которое его постигло; к нему относятся сплошь и рядом как к члену семьи, и положение его в доме хозяина часто лучше и почетнее, чем положение свободного поденщика.
2. Дальнейшей стадией развития рабства является рабство древневосточное. Источником рабства в этом обществе является чаще всего долговая кабала и продажа детей родителями. Формы рабства еще очень различны и неустойчивы: встречается рабство временное, рабство добровольное и т. д. Раб еще не является вещью, он сохранил с древнейших времен право участвовать в культе и пользуется известными правами. Так, его в ряде обществ нельзя убить или изуродовать; он должен быть в определенное время освобождаем от работы, а в определенные периоды даже отпущен на волю и т. д. Обычно рабы этого типа платят определенный оброк, и этот оброк нельзя повышать беспредельно. Раба нельзя согнать с земли, на которой он работает, нельзя отобрать у него имущество и т. д. Он может жениться на свободной; рабыня, прижившая детей от хозяина, становится по смерти его свободной вместе с детьми. Такое рабство,[13] имеющее, как указывает Энгельс, некоторое внешнее сходство со средневековым крепостным состоянием, мы находим и в некоторых отсталых общинах Греции, например, на Крите, в Спарте, в Фессалии.
3. Еще более высоким типом рабства было рабство в древней Греции. Греческие рабы приобретались обычно путем грабежа и покупки большими массами на рынках Востока. Они имели обычно другие привычки и обычаи, чем господа, и говорили на другом языке. Эти рабы считались вещью; их можно было безнаказанно подвергнуть насилию, убить, ограбить; их можно было также лишить их земли и инструмента и продать на сторону, разлучив членов одной и той же семьи. Рабы этого типа часто работают на рудниках, в мастерских и ни в каком отношении членами семьи их хозяина не являются. Они подвергаются очень тяжелой эксплуатации, но, тем не менее, каждый хозяин озабочен, чтобы его рабы были живы и здоровы. Так как мастерские в эту эпоху еще мелкие, исключающие сплочения больших масс рабов, а метод и размеры эксплуатации их еще не делают их жизнь абсолютно невозможной, то восстания в эту эпоху — сравнительно редкое, случайное явление. Уже в это время рабам иногда удается (по большей части разными обходными путями) выйти на свободу, но это явление для Греции не типичное.
4. Наиболее развитой формой рабства было римское рабство. Здесь рабы работали сплошь и рядом большими массами и подвергались бесчеловечной эксплуатации: часто заранее делалась ставка на то, что раб через определенный промежуток времени умрет от усталости и истощения. Поэтому восстания рабов были в Риме обычным, закономерным явлением; с другой стороны, здесь рабы целыми массами выходили на свободу, часто становились богатыми людьми и даже занимали видное положение в римском обществе.
Наша книга посвящена только одному отделу древней истории — истории независимой Греции.
В самых общих чертах ход исторического развития в Греции представляется в следующем виде.
Древнейшая эпоха греческой культуры носит название крито-микенской. Это название обусловлено тем, что ведущим культурным центром в эту эпоху был сначала остров Крит на Эгейском море, а затем город Микены на восточном побережье Пелопоннеса. Уже в начале второго тысячелетия плодородный Крит делается объектом нападения культурных народов Востока — Ассирии, Вавилонии, а может быть и Египта, стремящихся присоединить его к своим владениям. Это заставляет маленькие общины на Крите, жившие примитивным родовым бытом, объединиться в одну сплоченную общину. Население Крита не было родственно грекам, а принадлежало, по-видимому, к числу яфетических племен, живших и в более позднее время в Малой Азии и на Кавказе. Могущественные монархи города Кноса объединили под своей властью весь Крит и создали могущественный флот, господствовавший на Эгейском море. Они вели оживленную торговлю со всеми культурными странами древнего Востока, а также с полудикой материковой Грецией, где в это время впервые появились орды поселенцев с севера — греков; критянам удалось подчинить некоторые племена Греции и заставить их даже платить себе дань.
Большинство греческого населения жило в это время еще первобытным родовым строем, но жители отдельных поселений — главным образом, на восточном побережье Греции — быстро усваивали критскую культуру и сами переходили к занятию ремеслами, мореходством и торговлей с культурными странами древнего Востока. Необходимость общими силами отражать новые натиски переселенцев с севера привела к тому, что все они объединились под общей властью сильного монарха, имевшего резиденцией Микены, на восточном побережье Пелопоннеса. Микенские греки (принадлежавшие, главным образом, к племени ахейцев) имели уже не только сильный флот, как критяне, но и сильное сухопутное войско, состоявшее из конницы (на колесницах) и пехоты в медных доспехах (железо появляется лишь в следующую, гомеровскую, эпоху). Благодаря этому ахейцам удалось покорить остров Крит, разрушить его города, образовать сильное ахейское государство на южном берегу Малой Азии и уничтожить могущественную Трою, лежавшую у входа в Геллеспонт.
Однако эти «микенские общества» оказались не в состоянии выдержать натиск новых масс греческих переселенцев из племени дорян, пришедших на Балканский полуостров примерно в XI в. Дорянам удалось разрушить почти все центры микенской культуры. Наступает глубокий культурный упадок.
Эта эпоха носит в истории название гомеровской (приблизительно 1000—750 гг.), так как в эту эпоху окончательно сформировались поэмы Гомера. Как ни низок был экономический строй и культурный уровень этой эпохи, она таила в себе зародыши дальнейшего прогресса. Залогом этого прогресса было железо, которого не имели микенские греки. «Железо сделало возможным полеводство на более крупных площадях, расчистку под пашню широких лесных пространств; оно дало ремесленнику орудия такой твердости и остроты, которым не мог противостоять ни один камень, ни один из других известных тогда металлов».[14]
В результате освоения морского дела, в результате торговли и колонизации греческие племена перестают жить замкнутым хозяйством и все более расширяют обмен. В связи с этим прогрессирует классовое расслоение, и родовое общество начинает переходить в классовое. Культурными центрами в эту архаическую эпоху (750—480 гг.) были сначала Фокея и Милет в Малой Азии, затем Коринф и остров Евбея, и, наконец, в самом конце этой эпохи на первое место выдвигаются Афины. Появляется ряд государств, которые уже не могут существовать без привозного хлеба. Хлеб привозится, главным образом, с северного берега Черного моря (Крым и нынешняя южная Украина), из Сицилии и Италии. К концу VI в. Персия завладевает проливами, ведущими в Черное море, следствием чего был тяжелый экономический кризис в Греции.
Естественно поэтому, что эта эпоха заканчивается греко-персидскими войнами. В результате победы над персами в 480 г. греческие ремесло и торговля получили невиданный для того времени размах, и начинается эпоха расцвета (480 — 338 гг.). Теперь не только хлеб, ткани и изделия Востока, но и огромные массы рабов наводнили греческие рынки. Рабовладение достигает высокого развития, появляются мастерские с десятками и даже сотнями рабов. Культура Греции достигает в эту эпоху наивысшего уровня. Эксплуатация рабов и организация власти в греческих государствах в это время приобретают две типичные формы: в одних государствах (самое значительное из них Афины) устанавливается демократический строй, т. е. такой строй, при котором бедные граждане участвуют в управлении государством формально на равных правах с богатыми. В этих государствах доходы от эксплуатации рабов путем обложения налогами богатых людей распределяются и между бедными гражданами.
В ряде других государств существовало аристократическое устройство, т. е. доход от эксплуатации рабов поступал только в карманы кучки аристократов, которым принадлежала и вся государственная власть. Наиболее резко эта форма правления выступает в Спарте, где огромное большинство населения было обращено в зависимое состояние, близкое к рабству. Эти зависимые люди, так называемые илоты, были прикреплены к земле, принуждены были отдавать небольшой группе аристократов (спартиатам) половину всего урожая и услуживать им; малейшая попытка неповиновения каралась жестокими наказаниями, а часто и смертной казнью.
Понятно, что такие две системы не могли существовать рядом; к этому присоединялась еще и торговая конкуренция между Афинами и Коринфом. В 460 г. в Афинах власть окончательно переходит к демократам, и с этого же года начинается вооруженная борьба между Афинами и аристократическими государствами Пелопоннеса, тянувшаяся с перерывами до 371 г. В 404 г. Афины принуждены были сдаться, передать власть кучке насильников и фактически стать зависимыми от Спарты. Но это положение продолжается недолго; вскоре вершителем судеб в Греции становится Персия, а затем бывшие союзники Спарты, испугавшись ее чрезмерного усиления, объединяются для борьбы с ней. С 378 г. выдвигается на первое место Беотийский союз, возглавляемый Фивами. Фивам удается нанести сокрушительный удар Спарте, но теперь Афины, испугавшись усиления Фив, объединяются со Спартой.
Начинается бесконечная междоусобная война, приводящая к тому, что лежащее к северу от Греции примитивное монархическое государство, Македония, приобретает решающее влияние на греческие дела и в 338 г. фактически подчиняет себе всю Грецию. Начинается новая эпоха, носящая название эпохи эллинизма (338—146 гг.).
Эта эпоха открывается походом македонского царя Александра на персов. Александру удается в короткий срок покорить всю персидскую державу, включая Египет, южный Туркестан и даже западную Индию. Однако после смерти Александра в 323 г. это огромное государство перестало существовать, распавшись на несколько больших монархий, возглавляемых неограниченными правителями, так называемыми диадохами: в Египте образовалась монархия Птолемеев (столица Александрия), в Передней Азии — монархия Селевкидов (столицы — Антиохия и Селевкия в Малой Азии), Македония с значительной частью материковой Греции образовала македонское государство.
Об основных отличиях эллинизма от уклада эпохи расцвета будет сказано ниже.
1. СТРАНА И НАСЕЛЕНИЕ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ
Само собой понятно, что чем ниже стадия развития общетва, чем меньше оно приспособлено к борьбе со стихийными явлениями, тем большую роль играют в его жизни географические и климатические условия. Поэтому, если никак не следует ссылаться на географические условия при объяснении процесса развития античного общества, то влияния географических условий в процессе его первоначального формирования нельзя недооценивать.
Одним из древнейших культурных очагов человечества было Средиземное море. К Средиземному морю примыкают материки с различными географическими условиями и с различной экономической и общественной структурой населения. При отсутствии искусственных путей реки и морское побережье являются наилучшими средствами сообщения. В бассейне Средиземного моря уже в очень раннюю эпоху имел место обмен товарами и культурными ценностями между жителями бассейна Нила, Передней Азии и, может быть, отдельных частей Европы, а такой обмен является важнейшей предпосылкой для быстрого культурного прогресса.
Из всех частей Средиземного моря особенно благоприятными условиями отличалось Эгейское море, лежащее между Балканским полуостровом и Малой Азией. Все это море усыпано островами так, что если плыть с Балканского полуострова к берегам Малой Азии, передвигаясь от острова к острову, то путешественник с каждого из этих островов всегда видит следующий и, таким образом, никогда не теряет из вида земли и не оказывается в открытом море. Между тем в древние времена люди путешествовали на лодках сравнительно небольшой величины и неглубоко сидящих. Пускаться на таких лодках в открытое море было бы безумным риском, и если ветер случайно уносил лодку в открытое море, то путешественники считали себя почти обреченными на смерть и им оставалось только молиться морскому богу о спасении. Плавание в эту эпоху было каботажным, т. е. совершалось вдоль берегов.
Густая сеть островов в Эгейском море дала впервые возможность оторваться от суши и направиться прямым путем к противоположному берегу моря. Это было чрезвычайно важным шагом в области международных отношений.
Острова южной части Эгейского моря делятся на две группы: юго-западную, так называемые Киклады, и остальные острова — Спорады. Самые важные из Киклад представляли собою когда-то в доисторические времена длинный гористый полуостров, бывший продолжением горного массива Фессалии. Впоследствии море разорвало эту узкую гористую ленту на ряд отдельных островов, отделенных друг от друга по большей части сравнительно узкими проливами. Непосредственным продолжением Фессалийского массива служит самый большой из всех этих островов — Евбея. Евбея отделяется от материка Евбейским проливом, а в одном месте подходит к материку совсем близко, причем остается лишь узкий проход, называемый Еврипом. Через этот пролив можно было переправляться и на совсем небольших лодках. За Евбеей следуют Андрос, Тенос, миниатюрный островок Делос, имеющий всего несколько километров в окружности; он лежит в географическом центре архипелага и приобрел впоследствии огромное культурное и религиозное значение. Продолжением той же каменной гряды являются острова Наксос и Парос. Несколько южнее указанного горного массива расположены два вулканических островка — Мелос и Фера.
Из других островов большое значение имели Самос, Кос (с храмом бога медицины Асклепия и знаменитой школой врачей) и Родос. Все эти острова находятся у малоазиатского побережья, и сообщение с ними с берега не представляло никаких трудностей. К северу от Самоса лежат также расположенные вдоль берега Малой Азии Хиос и Лесбос. Еще далее к северу разбросаны в море Скирос, Лемнос и Фасос (последний у берегов Фракии). Все эти острова лежат довольно далеко от берегов, на которых поселялись греки; поэтому последние проникли юда значительно позднее, чем на указанные выше острова. Наконец, надо указать еще на остров Киферу, расположенный недалеко от берегов Пелопоннеса, к югу от него.
В открытом Средиземном море, к югу от архипелага, лежит большой и очень плодородный остров Крит, центр одной из древнейших культур; далее, недалеко от южных берегов Малой Азии и берегов Сирии находится остров Кипр.
Мореходство по Эгейскому морю делали удобным не только густая сеть островов, но и чрезвычайно изрезанный берег как со стороны Балканского полуострова, так и со стороны Малой Азии. Берег образовывал целый ряд небольших бухточек, защищенных горами от ветров, с песчаным неглубоким дном и таким же берегом. В древнейшее время к гавани предъявляли совсем другие требования, чем в наше время. Теперь мелкие бухты не считаются удобными для стоянки кораблей. Древние греки обычно во время стоянки вытаскивали корабли на берег, и поэтому мелководные бухты с песчаным невязким грунтом считались наиболее удобными.
Западный берег Балканского полуострова не представлял таких удобств, как восточный: он был мало изрезан, и островов здесь было немного. Самые крупные из них: Итака (родина Одиссея) и Керкира. Море, омывающее этот берег, называется Ионийским.
Значительно затрудняли навигацию в древнейшее время ветры, дувшие в Эгейском море. С ноября до февраля, или «от захода до восхода Плеяд», как говорили греки, определявшие время по звездам, дули сильные ветры в различных направлениях, и в это время навигация была крайне опасной. Точно так же в древнейшее время считалось непригодным для навигации наиболее жаркое время года после летнего солнцестояния: июль—сентябрь. В это время дули сильные северные ветры: поэтому, когда мореходство уже значительно подвинулось вперед, в эти месяцы можно было очень быстро плыть из Греции в Египет или из Черного моря и Фракии в Грецию, но не наооборот. В более древнее время плыть в эти месяцы вообще не решались. Наиболее удобным и безопасным временем для судоходства считались осенние месяцы — с конца сентября по ноябрь. Более отважные люди путешествовали и весной, с февраля по май, но погода в это время была очень капризной и ненадежной. Всю эту информацию мы заимствуем у беотийского поэта VIII—VII вв. Гесиода:
Если же по морю хочешь опасному плавать, то помни:
После того, как ужасная мощь Ориона погонит
С неба Плеяд и падут они в мглисто-туманное море,
С яростной силою дуть начинают различные ветры.
На море темном не вздумай держать корабли в это время,
Не забывай о совете моем и работай на суше.
Черный корабль из воды извлеки, обложи отовсюду
Камнем его, чтобы ветра выдерживал влажную силу,
Вытащи втулку — иначе сгниет он от зевсовых ливней.
После того отнесешь к себе в дом корабельные снасти,
Да поладнее свернешь корабля мореходного крылья,
Прочно сработанный руль корабельный повесишь над дымом,
И дожидайся, пока не настанет для плаванья время.
В море тогда свой корабль быстроходный спускай и такою
Кладью его нагружай, чтоб домой с барышом воротиться...
Вот пятьдесят уже минуло дней после солнцеворота,
И наступает конец многотрудному, знойному лету.
Самое здесь-то и время для плаванья: ни корабля ты
Не разобьешь, ни людей не поглотит пучина морская.
Разве нарочно кого Посейдон, сотрясающий землю,
Или же царь небожителей Зевс погубить пожелают,
Ибо в руке их кончина людей и дурных и хороших.
Море тогда безопасно, а воздух прозрачен и ясен.
Ветру доверив без страха, теперь свой корабль быстроходный
В море спускай и товаром его нагружай всевозможным.
Но воротиться обратно старайся как можно скорее:
Не дожидайся вина молодого и ливней осенних,
И наступленья зимы и дыханья ужасного Нота.[15]
Яро вздымает он волны и зевсовым их поливает
Частым осенним дождем и тягостным делает море.
Плавают по морю люди нередко еще и весною,
Только что первые листья на кончиках веток смоковниц
Станут равны по длине отпечатку вороньего следа,
Станет тогда же и море для плаванья снова доступным.
В это-то время весною и плавают. Но не хвалю я
Плаванья этого. Очень не по сердцу как-то оно мне:
Краденым кажется. Трудно при нем от беды уберечься.
Таким образом, в VIII в. морские путешествия считались более или менее безопасными только в течение двух-трех осенних месяцев. В V в., с прогрессом мореходства, уже путешествовали не менее восьми месяцев в году, но и теперь мореходство зимой прекращалось, а в случае дальних путешествий приходилось зимовать где-нибудь в пути. Как сообщает историк V в. Геродот, так поступали даже такие опытные мореходы, как финикияне: «При наступлении осени они приставали к берегу и, в каком бы месте Ливии ни высаживались, засевали землю и дожидались жатвы, а по уборке хлеба плыли дальше».
Во время прихода на Балканский полуостров греки были сухопутным народом, так долго жившим вдали от моря, что они уже утратили общеиндоевропейское слово «море», «mare» и заменили его карийским словом «талатта».
Еще в эпоху Гесиода, как мы видим, греки были в достаточной мере беспомощными на море. Однако им удалось очень быстро освоиться с морем, с направлением ветров, с временем бури и затишья, и морские путешествия стали пугать их гораздо меньше, чем путешествия по суше в неизвестные им страны. Уже в начале VII в. фокейцы, жившие на малоазиатском побережье, решаются путешествовать к берегам нынешней южной Франции и Испании; но когда спартанский царь Клеомен узнал, что его войску придется путешествовать три месяца по суше, он резко оборвал своего собеседника, сказав ему: «Прежде чем зайдет солнце, уходи из Спарты. Предложение твое совершенно невыполнимо, если ты желаешь, чтобы лакедемоняне отошли от моря на три месяца пути». Когда воины Ксенофонта, долго пространствовав на суше, наконец приблизились к морю, и передовые отряды его войска, взойдя на высокую гору, неожиданно увидели море, они подняли такой крик, что Ксенофонт решил, будто на них напали неприятели и поспешил к ним на помощь. Оказалось, они кричали: «талатта, талатта!». Даже находясь в неизвестной им стране, окруженные со всех сторон врагами, они почувствовали себя почти дома, увидев перед собою море.
Действительно, сухопутные сообщения в Греции никак нельзя назвать удобными. Вся Греция изрезана горными хребтами, подчас довольно высокими, и все сообщение происходило по узким горным тропинкам, часто проложенным по крутым склонам, обрывающимся далеко внизу в горную речку. Если небольшой отряд заберется на такую гору и станет сверху бросать камни или стрелять из луков, то он будет в состоянии задержать многочисленное войско. Путешествовали обыкновенно пешком, нагрузив вьюк на осла, или верхом. На повозках ехали только богатые люди, и такое путешествие возможно было далеко не всюду. Как показали данные раскопок, дороги были очень узки — настолько узки, что если повозка встречалась с пешеходом, то он должен был сойти с дороги. (Такой случай описывается, например, в трагедии Софокла «Эдип-царь».) Этот вид сообщения легко может представить себе тот, кому случалось бывать в горных районах нашего Кавказа.
Горные хребты, идущие с севера на юг, делят Грецию на западную и восточную: в северной части Греции — Пинд, в южной части (в Пелопоннесе) — широкая Ахейско-Аркадская возвышенность, разветвляющаяся на юге на два горных хребта: восточный — Парнон, выходящий в море Малейским мысом, и западный — Тайгет, выходящий в море Тенарским мысом. Поперечными же хребтами Греция делится на северную, среднюю и южную.
В восточной части северная Греция отделена от лежащей к северу от нее Македонии хребтом, часть которого, выходящая к Эгейскому морю, называется Олимпом. Это одна из высочайших горных вершин Греции. В древнейшее время греки предполагали, что Олимп достигает вершиной до неба, и думали, что там живут боги. В более позднее время небесный Олимп был отделен от земного. Стало ясным, что для того, чтобы оказаться на небе, недостаточно взобраться на Олимп. К югу от Олимпа вдоль морского берега расположены еще две горы — Осса и Пелион. По греческому преданию, когда жившие на земле гиганты, взобравшись на небо, захотели свергнуть власть Зевса, им пришлось поставить все эти три горы одну на другую.
Северная Греция разделяется Пиндом на две области: на западе находится Эпир, область, остававшаяся полудикой вплоть до IV в. В греческой жизни эта область имела значение прежде всего потому, что здесь, близ Додоны, находился знаменитый старинный храм Зевса с босоногими жрецами, «седлами». Здесь давались предсказания по шелесту листьев священного дуба. К востоку от Пинда расположена Фессалия, плодородная область, чрезвычайно удобная для скотоводства, и коневодства в частности. Она орошается самой большой из греческих рек — Пенеем, одной из четырех греческих рек, не высыхающих летом. Нижняя часть долины Пенея называлась Темпейской. В средней Греции к западу от Пинда лежали также полудикие области Акарнания и Этолия, отделенные друг от друга невысыхающей же рекой Ахелоем. На западе средняя Греция отделяется от северной горным хребтом, к югу от которого протекает река Сперхей и лежит Малийская область, ограниченная с юга заливом того же имени. Далее хребет Эта отделяет эту область от Локриды Опунтской, а Парнас — Локриду Опунтскую от Фокиды и Локриды Озольской. Хребет Эта подходил к самому Малийскому заливу, свергаясь к морю. Путь из долины Сперхея в Локриду Опунтскую вел через узкое ущелье Фермопилы; сообщение по этому ущелью легко было сделать невозможным, расположив вооруженные отряды на нависающих над ним горах. Между Опунтской и Озольской Локридами лежала маленькая область Дорида, имевшая лишь то значение, что дорийцы, населявшие значительную часть Греции, считали себя выходцами из этой маленькой области. К югу от Акарнании, Этолии и Озольской Локриды находится узкий и длинный Коринфский залив, отделяющий эти области от Пелопоннеса. Расположенная к юго-востоку от Локриды Фокида выходит и на Коринфский и на Евбейский заливы, как и лежащая за Фокидой Беотия. Фокида была замечательна лежащим недалеко от Коринфского залива городом Дельфами с знаменитым храмом и оракулом Аполлона Пифийского. Беотия (главный город Фивы) отделяется от Фокиды хребтом Геликоном, который, как и указанный выше Парнас, считался местопребыванием муз, богинь музыки и изящных искусств. Беотийская равнина отличалась чрезвычайным плодородием. В центре ее находится Копаидское озеро.
Горный хребет Киферон отделяет Беотию от Аттики (главный город Афины). Наиболее плодородные части Аттики — западная часть, равнина с городом Элевсином, где находился знаменитый храм Деметры, богини плодородия, и равнина близ Афин. Остальная часть Аттики перерезана горными хребтами: Пентеликоном и Лаврионом. Аттика делилась на три больших района: Педиэю с городом Афинами, северную гористую область Диакрию (самое крупное поселение — Марафон) и южную часть Паралию, населенную преимущественно мореходами, так как здесь был ряд удобных гаваней. Впрочем, самыми удобными гаванями были Фалер близ Афин, а в более позднее время Пирей, соединенный с Афинами «длинными стенами».
Против Афин на море (в так называемом Сароническом заливе) лежит большой остров Саламин, за обладание которым афиняне в течение VII и VI вв. вели войну с соседним государством — Мегарами, лежавшим на перешейке, который соединяет Аттику с Пелопоннесом. Другой остров — Эгина, лежащий на том же Сароническом заливе, был независимым государством.
Перешеек между Коринфским и Сароническим заливами в южной части назывался Истмом. Здесь он имел в ширину всего несколько километров, и через него перетаскивали волоком суда. Несколько к югу лежал крупный торговый город Коринф. За Истмом начинается уже южная Греция, или Пелопоннес.
Пелопоннес делился на следующие области: северную часть центральной возвышенности вместе с побережьем Коринфского залива занимает Ахайя; южную часть этого плоскогорья занимает Аркадия (крупнейшие города Мантинея и Тегея); к востоку от Аркадии лежит Арголида. В древнейшее время крупными городами здесь были Микены и Тиринф; в более позднее — Аргос и Эпидавр (в последнем находился знаменитый храм бога медицины Асклепия). Лакония лежала на юге Пелопоннеса в долине реки Еврота, между Парноном и Тайгетом. Сообщение с Аркадией возможно было только по крутым гористым тропинкам, вьющимся над обрывистым крутым берегом Еврота. Главным городом Лаконии была Спарта, или Лакедемон. На западном берегу Пелопоннеса лежат: к западу от Аркадии Элида, к западу от Лаконии, за Тайгетом, Мессения. Через Элиду протекает невысыхающая летом река Алфей. У Алфея находился знаменитый храм Зевса Олимпийского, где каждые четыре года происходили конные и гимнастические состязания (так называемые Олимпийские игры).
Кроме перечисленных трех рек — Пенея, Ахелоя и Алфея — и еще одной реки, Памиса в Мессении, все остальные представляют собой маловодные горные ручьи, наполняющиеся водой и бурно разливающиеся в дождливый сезон и совершенно высыхающие летом. Не удивительно поэтому, что в древней Греции источникам и горным ключам воздавались божеские почести и что рытье колодцев и оросительных канавок здесь имело большое значение для земледелия.
Климат Греции чрезвычайно благоприятен. Снег, выпадающий здесь, обыкновенно сейчас же тает, морозов никогда не бывает. Густой снег в северной Скифии так поразил греческих путешественников, что возникла легенда о птичьих перьях, густо падающих с неба в Скифии. Геродот рассказывает как о чуде, о том, что в Скифии, если разжигать зимой костер (на снегу), то вокруг него становится мокро и грязно, а если налить воду, то сухо; естественно было бы, чтобы огонь сушил, а вода мочила. Геродот рассказывал даже, будто скифы едут зимой на повозках по льду. Но греки считали этот столь обычный для нас факт явной ложью, а Лукиан приводит этот рассказ как образец фантастических выдумок путешественников. Вообще греки относились к климату северного Причерноморья (например нынешних Одессы и Севастополя), как мы относимся к климату Якутска или Вилюйска — они считали эту страну предельно холодной и суровой. Отсюда мы можем видеть, насколько мягок климат Греции. Однако идеальным он бывает только с марта по июнь и с сентября по декабрь. В зимнее время, с декабря по февраль, дуют мучительные ледяные ветры, переходящие нередко в ураганы; в горных местностях иногда выпадает на короткое время снег, засыпающий дороги и делающий их непроходимыми. Зимой не только мореходство или война, но и простые путешествия из города в город были затруднительны вследствие непрерывного ветра; люди предпочитали сидеть дома и заниматься домашними работами. Зимой древний грек надевал, как мы читаем у Гесиода, рубашку, доходящую до земли, поверх ее шерстяной плащ, войлочную шляпу и обувь, выстланную изнутри войлоком (меховой одежды греки не носили, считая ее отличительным признаком дикарей). По словам Гесиода
...выглядят люди тогда, точно старцы
С сгорбленной круто спиной, с головою, к земле обращенной.
Бродят, как старцы, они, избегая блестящего снега.
В летние месяцы, с июля по сентябрь, в Греции стоит нестерпимая жара; средняя температура июля в Афинах 27°, причем нередко она достигает 40° в тени. В течение этих месяцев не только не бывает ни разу дождя, но даже не показывается на небе ни малейшего облачка. Вся трава выгорает. Работы по хозяйству начинаются с раннего утра и прекращаются к десяти—одиннадцати, когда люди прячутся в тень или спят до наступления вечерней прохлады. Все ручьи высыхают, в воздухе носится сухая, разъедающая глаза пыль. Впрочем, иногда эта жара умеряется прохладными ветрами, дующими с моря.
В древнейшие времена Греция была в значительной части покрыта лесом и кустарником. Охота, скотоводство и рыболовство, как можно заключить из греческих мифов, были главными занятиями населения. Однако уже в древнейшую эпоху большое значение имело и примитивное земледелие. По мере роста населения и перехода к земледельческим занятиям все больше стал ощущаться недостаток плодородной земли, так как почвы, пригодной для земледелия, в Греции немного. Значительная часть страны не только в древнейшее время, но и позже была покрыта лесами, колючими кустарниками, нагромождением камней или представляла собой скалистые обрывы. Даже там, где почва была плодородной, слой ее был очень тонким. Так, на горных склонах в результате дождей и разливающихся ручьев почву нередко смывало дочиста, и обнажалась голая скала. Приходилось делать специальные заграждения и террасы, чтобы вода не сносила почвы. Не меньшим бичом земледелия было отсутствие невысыхающих рек и летних дождей. Отсутствие дождей не только приводило к неурожаям, но и вызывало разного рода эпидемии и эпизоотии. Насколько неравномерно выпадают осадки в Греции, видно из того, что в Афинах бывают такие годы, когда в какой-нибудь один день выпадает восьмая или даже четвертая часть годового количества осадков, бывают такие ливни, когда в один час выпадает одиннадцатая часть всего количества осадков за год. Эту, так неэкономно расходуемую небом воду необходимо было попытаться как-то распределить на весь год. Это делает понятным, какое огромное значение имела в греческих государствах организация правильного водоснабжения.
С того момента, как в Грецию стал ввозиться хлеб из других более плодородных мест, культура хлебных злаков стала невыгодной: при тех огромных трудах и затратах, которые приходилось расходовать на обработку земли, было более выгодным делом разведение трудоемких культур — винограда и оливы, в обмен на которые можно было получить значительно больше хлеба, чем могло родиться на данном участке.
Однако таких мест, на которых даже при большой затрате труда можно было выращивать виноград, оливу или плодовые деревья, было также сравнительно немного; в ряде греческих общин уже очень рано стал остро ощущаться недостаток земли. В тех местах, где несмотря на все принимаемые меры земледелие не обещало доходов, например, на крутых горных склонах и на плоскогорьях (в Аркадии), каменистых и покрытых кустарником пространствах, было и в более позднюю эпоху широко развито скотоводство, в первую голову разведение коз и овец. В ряде других мест в связи с увеличением числа жителей населению ничего не оставалось, как заняться ремеслами и морской торговлей. Занятию ремеслами благоприятствовало наличие в Греции большого числа ископаемых. На Пентеликонских горах в Аттике, на острове Паросе и ряде других мест добывался мрамор. В очень многих местах были залежи замечательной гончарной глины, например, в Аттике, в Коринфе, на Евбее. На побережье Беотии, примыкавшем к острову Евбее, было много пластической глины (терракоты), из которой лепили изящные статуэтки, известные под названием «танагрских». На острове Кеосе, лежавшем недалеко от Аттики, добывался сурик, прибавлявшийся к глине и придававший ей красный цвет; эта прибавка сурика дала аттической посуде победу над ее конкурентами. Железо привозилось в Аттику главным образом из Малой Азии; в небольших количествах железную руду добывали и в различных частях Греции, например в Лаконии. Медь добывалась на острове Евбее, в районе города Халкиды (Халкида означает по-гречески «медный город»), но наиболее богатые медные рудники находились на острове Кипре. Серебряные рудники разрабатывались в Аттике, на горном хребте Лаврион, и во Фракии, в долине реки Стримона. Золотые россыпи находились на побережье Фракии, против острова Фасоса, которому и принадлежали.
Сырьем для ремесла служили в Греции не только ископаемые, но и продукты сельского хозяйства и скотоводства. Масло, добывавшееся из оливы, употреблялось не только в пищу: различные сорта его употреблялись и для смазывания тела, и для изготовления благовоний. Из овечьей шерсти изготовлялась одежда, начиная от самых грубых и кончая высокими сортами. Сырьем для изготовления одежды служил также разводившийся в различных местах Греции лен. Из дерева вырабатывался уголь, употреблявшийся и в кузнечном производстве, и для отопления помещений — жаровни с углем были наиболее распространенным способом обогревания.
Уже очень скоро недостаток хлеба в ряде греческих государств вынудил их жителей изготовлять ремесленные изделия не только для личных потребностей и потребностей сограждан, но и на вывоз в обмен на хлеб.
Греческие государства разделялись в общем на три типа. К первому относились государства, вполне обеспеченные хлебом, с мало развитыми ремеслом и торговлей (например, Фессалия, Беотия, Лакония); ко второму — государства, в которых земледелие было сравнительно слабо развито и само положение обусловливало значительное развитие в них торговли и ремесла (таковыми были ряд общин малоазиатского побережья, большая часть островов Эгейского моря и Коринф,[16] лежавший у перешейка Истма); наконец, к третьему типу относились общины, где и земледелие, и торговля, и ремесло были высоко развиты. Наиболее известное из таких государств — Афины. Остров Евбея (на котором находились медные рудники и два крупных торговых города, Халкида и Эретрия) в то же время был настолько богат хлебом, что не ввозил, а вывозил его; кроме того, здесь были и замечательные пастбища крупного рогатого скота и конских табунов. Равным образом и остров Хиос имел лучшие в Греции виноградники и в то же время был важным торговым центром (прежде всего по торговле рабами). Высоко развитое виноделие было также на островах Наксосе и Лесбосе.
Скотоводство достигло большого развития в Аркадии и Фессалии. Из Фессалии вывозились в большом количестве шерсть и мясо; так, Афины в IV в. в значительной мере снабжались фессалийским мясом.
Хлебные излишки на Евбее были незначительны, причем хлеб оттуда вывозился почти исключительно в Аттику. Главными же источниками хлебного снабжения были окраины греческого мира: северное Причерноморье, Фракия, Сицилия с Италией и Египет. Черноморским хлебом кормились преимущественно жители малоазиатского побережья, островов Эгейского моря, Аттики, Эгины и Мегар; государства Пелопоннеса, испытывавшие недостаток в хлебе, получали хлеб из Сицилии и Италии. Египет был богатейшей в мире житницей хлеба, но в эпоху расцвета Греции Египет был преимущественно под властью Персии и обслуживал, главным образом, не-греческие государства древнего Востока. Поэтому афиняне были заинтересованы в поддержке восстаний египтян против власти персов. От времени до времени в Афины приходили крупные транспорты хлеба из Египта, но, пока Египет находился под властью персов, нельзя было наладить этот транспорт регулярно. Важной статьей торговли был также строевой лес, получавшийся из Македонии, Фракии и города Антандра в северной части малоазиатского побережья, а также сушеная рыба из Причерноморья.
Греция во всех направлениях изрезана трудно проходимыми горными хребтами; исключая лишь Фессалию, в Греции нет ни одной равнины, которая бы имела в длину более двадцати, а в ширину более двенадцати километров. Вполне понятно, что здесь не было условий для образования крупных племенных организаций. Наоборот, так как отразить нападение соседей при этих условиях было нетрудно, здесь были налицо все условия Для образования множества совершенно политически независимых карликовых общин. Такой характер действительно носила Греция в древнейшую эпоху.
Греция состояла из сотен таких «государств». Были государства, состоявшие из одной небольшой деревни; так, например, по произведенному мною вычислению население беотийского государства Корсий в III в. составляли 64 человека. Каждое из этих государств цепко держалось за свою политическую и хозяйственную независимость, и многие из жителей этих государств, не задумываясь, отдавали жизнь за эту независимость. Хозяйственные нужды властно требовали объединения этих карликовых государств в большие образования,[17] тем не менее все попытки таких образований разбивались о косную партикуляристическую психологию греков.
2. ЭТНИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ
Вопрос об этническом характере населения Греции для советского историка не имеет того значения, какой он имеет, например, для немецких историков, стоящих на расовой точке зрения. Мы знаем, что «чистых» рас не существует и никогда не существовало — они созданы лишь воображением историков-расистов. Переселения и смешения различных племен имели место уже в глубокой древности. Язык — еще более необходимое орудие в человеческом обиходе, чем огонь, топор или лук. Язык, лучше и проще выражающий необходимые в общежитии понятия, чрезвычайно быстро заимствуется людьми самого различного происхождения.
Нас этническая проблема интересует не потому, что мы хотим противопоставить друг другу низшие и высшие расы или обосновать право одних рас на господство над другими, на «ущемление», притеснение или уничтожение других рас. Нас эта проблема интересует только для установления хронологии и пути передвижения тех или иных этнических групп, так как эти передвижения часто проясняют нам важнейшие исторические факты.
Уже в середине XIX в. ряд ученых пришел к выводу, что большая часть языков Европы и Передней Азии (греческий, латинский и другие романские языки, т. е. французский, итальянский, испанский, португальский и румынский; германские языки, т. е. немецкий, английский, голландский и скандинавские; русский и другие славянские языки, т. е. чешский, польский, сербский, украинский, белорусский; балтийские языки, т. е. латышский и литовский, наконец, персидский, индийский и некоторые другие) сходны между собой и составляют одну группу индоевропейских языков.
В самом деле, целый ряд слов во всех этих языках звучит почти одинаково, напр. mater, «мать», tri, «три» и т. д. В ряде других случаев совпадение в звуковом составе выражается не тождественностью, а соответствием (корреспонденцией) звуков в разных языках, которое можно установить на ряде примеров как постоянный закон. Особенно часто наблюдается такое явление в тех случаях, когда звук, существующий в одном языке, отсутствует в другом и не может не быть заменен близким к нему. Так, например, в древнеиндийском и персидском языках существует звук dh; в греческом, латинском, русском и немецком его нет. Греки заменили его звуком th, русские и немцы — звуком d, например:
Точно так же в древнеиндийском и древнеперсидском существует звук bh; в греческом, латинском, русском и немецком его нет. Греки заменили его звуком ph, римляне — звуком t, русские и немцы — звуком b, например:
Такие же совпадения существуют в области образования падежей, лиц, времен и т. д. Например, третье лицо единственного числа в различных индоевропейских языках кончается на t: bhara-ti (санскр.), бере-т (рус), phere-tai (греч.), fer-t (лат.), bring-t (нем.) и т. д.; им. падеж ед. числа женского рода — на а: стран-а (рус), chora (греч.), terra (лат.) и т. д.; им. падеж мн. числа среднего рода кончается тоже на а: имен-а (рус), onomat-a (греч.), nomin-a (лат.) и т. д.
Такое сходство называется морфологическим. Есть между этими языками и большое синтаксическое сходство. Например, для обозначения принадлежности во всех индоевропейских языках употребляется родительный падеж, от глагола можно образовать прилагательное, сохраняющее особенности времени и залога (причастие) и т. д.
Итак, на основании ряда замечательных совпадений в словарном запасе, фонетике, морфологии и синтаксисе удалось установить взаимную близость указанных выше языков. Все эти языки мы называем индоевропейскими; немецкие ученые националистического направления называют эти языки арийскими или индогерманскими, полагая, что все эти народы разветвились из одного «праиндогерманского» народа, имеющего белокурые волосы, подобно нынешним германцам. Поскольку эти индоевропейские ученые относятся с презрением к современным им не-индоевропейским племенам, являющимся в основной своей массе объектом эксплуатации индоевропейцев, они наделяют этих праарийцев всевозможными совершенствами: храбростью, честностью, супружеской верностью, упорством, высоким эстетическим чувством, привычкой управлять другими и т. д., а также врожденным презрением к не-индоевропейцам. Шовинистический и антинаучный характер этой теории бросается в глаза (подробнее мы покажем несостоятельность ее ниже).
Изучив сравнительную грамматику индоевропейских языков, мы можем в ряде случаев выделить в греческом языке элементы, чуждые индоевропейским языкам и заимствованные или у более древнего населения Греции, или у других народов. Это дает возможность судить о том, что принесли с собой греки на Балканский полуостров и чего у них не было, что им пришлось заимствовать у других народов. Так, например, имена целого ряда греческих городов, как и отдельные слова, имеют суффиксы -nth-, -SS-, -en- и т. д., чуждые индоевропейским языкам, но имеющиеся в сохранившихся словах критского языка и в языках народов Малой Азии. Отсюда можно сделать заключение, что эти слова заимствованы греками у народа, жившего до него в Греции и родственного жителям Крита и Малой Азии. И действительно, города с такими названиями оказываются существовавшими еще в микенскую эпоху. Далее, слово, означающее «вино» (греч. voinos, позже oinos, лат. vinum), заимствовано, как полагают, у семитов — очевидно, у финикийцев, игравших роль культуртрегеров в Греции в мрачные XI — VIII века (у семитов это слово звучит: jajin).
Кроме того, было еще обращено внимание на сходство мифологических представлений у различных индоевропейских народов.
Из всего этого был сделан вывод, что некогда Европа была заселена племенами, говорившими не на индоевропейских языках, но наряду с ними где-то в Европе или в Азии жил великий и добродетельный праарийский народ, затем покоривший эти племена. К сожалению, относительно места, где проживали эти праарийцы, ученые никак не могли договориться: Передняя, или центральная, Азия, как родина праарийцев оскорбляла национальную гордость европейских ученых: поэтому, например, немцы полагали, что эти праарийцы жили на севере («nordisch»), т. е. в Германии; русский ученый А. А. Шахматов считал, что праарийцы жили в Новгородской области, и т. д.
Соображения, основанные на сходстве мифов, уже очень скоро должны были отпасть; так называемая «сравнительная индоевропейская мифология» была дискредитирована в концу XIX в. Те мифы, которые считались характерной особенностью индоевропейских народов, оказались налицо не только у народов Средиземноморского бассейна и средней Европы, но и у народов Азии вплоть до Индо-Китая. Попытка видеть в этих мифах только разнообразные варианты солнечного мифа также совершенно дискредитирована.
Гораздо серьезнее соображения языкового характера. Однако, несмотря на сходство и в словаре, и в словообразовании, и в грамматике различных индоевропейских языков, говорить о едином праязыке уже не приходится, особенно после работ Н. Я. Марра. И исторические, и географические наблюдения показывают, что на низкой ступени развития, при отсутствии регулярного обмена и сношений, чуть ли не каждая деревня имеет свой язык. На почве экономических взаимоотношений и культуры происходит заимствование слов одним племенем у другого, языки сближаются друг с другом, и получается так, что большие многолюдные племена говорят на одном и том же яызке. Для того чтобы колонизовать всю Европу и Переднюю Азию, переселившиеся сюда орды должны были быть очень многолюдными. Они, несомненно, находились еще на низкой ступени развития и, следовательно, не могли говорить все на одном языке. С другой стороны, язык не есть кабинетная выдумка, а живой продукт экономических и социальных отношений. У народов, живущих в различных уголках мира, на почве сходных экономических и классовых взаимоотношений нередко возникают одинаковые обычаи и одинаковые общественные формы. Почему же у различных народов не могут на почве одинаковых бытовых условий возникнуть и одинаковые языковые формы? Исходя из таких предпосылок, некоторые советские ученые и предполагали, что различные индоевропейские языки возникли в разных местах независимо друг от друга.
Яфетическая теория справедливо критикует буржуазные конструкции, выводящие сходные явления в различных языках из одного и того же праязыка. Несомненно, люди независимо друг от друга могут в результате определенных общественных потребностей прийти к тому, чтобы выражать определенные понятия одними и теми же средствами. Таковы, например, принципы передачи различных оттенков мысли при помощи различных способов расстановки слов в предложении, принцип изменения значения слова при помощи изменения гласных, согласных или разного рода приставок (предлогов, послеслогов и инфиксов, т. е. вставки звуков или слогов внутри слова). Благодаря таким приемам язык переходит на высшую ступень, так называемую флективную, тогда как на самой первобытной стадии речь состоит только из отдельных совершенно неизменяемых слов с неизменяемым значением, просто нанизываемых друг на друга, и не дает возможности с достаточной ясностью выражать состояния, отвлеченные понятия и т. д. Понятно точно так же, что первые слова, произносимые ребенком, состоят из губных звуков и что поэтому названия отца, матери, няни и ближайших родственников обозначаются у различных народов независимо друг от друга сходным комплексом губных и носовых звуков, легче всего произносимых («папа», «мама», «баба», «няня» и т. д.); независимо друг от друга могли возникнуть у разных народов и звукоподражательные названия («кукушка» и т. п.). Но вся остальная масса корней слов и тех или иных конкретных окончаний склонений и спряжений обязана своим происхождением случайным фактам чисто местного характера. Совершенно невозможно предполагать, что индусы, персы, русские, греки, римляне, немцы и т. д. независимо друг от друга пришли к идее называть число 3 одним и тем же словом «tri», слово «тереть» корнем ter или tr. Таких примеров, совершенно несомненных, можно привести много сотен: очевидно, считать, что все эти совпадения возникли случайно, на почве одинаковых условий, невозможно.
Невозможно объяснить их и сношениями между различными племенами, если в то же время допускать, что эти племена всегда сидели на тех местах, на которых они находились и впоследствии. В самом деле, можно ли допустить, чтобы между жителями Индии и Англии за тысячи лет до новой эры существовали столь оживленные сношения, что они привели к заимствованию друг у друга названий для обыденнейших понятий и предметов первой необходимости, к заимствованию падежных и глагольных окончаний? Это, конечно, исключено.
Отсюда неизбежный вывод: индоевропейские племена, расселившиеся по всей Европе, первоначально жили на небольшом пространстве близко друг от друга.
К числу индоевропейских языков принадлежат и различные диалекты греческого языка. Это заставляет нас отнестись с большим доверием к античной традиции, по которой различные греческие племена пришли в позднейшую Грецию из северной части Балканского полуострова.
Но единого греческого племени с единым греческим языком не существовало: существовал ряд греческих племен, говоривших на различных диалектах.
В Аргосе, Лаконии и Мессении говорили на диалекте, называвшемся дорийским. На этом же диалекте говорили в ряде колоний, выведенных из Пелопоннеса: в дорийских городах южного и юго-западного побережья Малой Азии с прилегающими островами Родосом и Косом, а также на островах Крите, Мелосе и Фере. В остальных частях Пелопоннеса, кроме Аркадии, а также в средней Греции, исключая Беотию, Аттику и остров Евбею, говорили на так называемых западно-греческих диалектах, близких к дорийскому. Но хотя на северном побережье Пелопоннеса и говорили на дорийском диалекте, оно называлось Ахайей, а население Сикиона (в Ахайе) делилось на четыре филы, из которых три считали себя дорийскими, а четвертая ионийской. Точно так же жители Трезены в Арголиде считали себя ионянами и родственниками афинян. Ионийское происхождение этих племен подтверждается и религиозными обрядами и пережитками. Таким образом, из языка, на котором говорит та или иная группа, еще нельзя сделать никакого вывода о ее происхождении, так как язык легко заимствуется одним племенем у другого.[18]
В Аркадии и на острове Кипре говорили на особом наречии, существенно отличавшемся от других наречий. Большое сходство с этими наречиями имеет и язык Памфилии на южном берегу Малой Азии. У греков эта группа диалектов особого названия не имела; нынешние ученые называют этот диалект ахейским.
К ахейскому диалекту близок эолийский диалект, на котором говорили в эолийских колониях Малой Азии, занимавших северную часть ее западного побережья, и на острове Лесбосе. Языки Беотии и Фессалии представляли собой смесь эолийского и дорийского диалектов.
В ионийских колониях Малой Азии, занимавших среднюю часть ее западного побережья, а также на всех островах Эгейского моря, исключая перечисленные выше, говорили на ионийском диалекте. К ионийскому диалекту был очень близок диалект Аттики.
Нам для дальнейших выводов важно ответить на вопрос: пришли ли ионяне, ахейцы, эолийцы и дорийцы в Грецию одновременно (на рубеже третьего и второго тысячелетия), или одно из этих племен — дорийцы — пришло позже других (в конце второго тысячелетия)?
В пользу предположения о более позднем приходе дорян в Пелопоннес говорит целый ряд фактов.
1. В поэмах Гомера дорийцы, как правило, не упоминаются — очевидно Гомер знает, что в описываемую им микенскую эпоху дорийцев в Пелопоннесе еще не было. Дорийцы встречаются у него только в одном позднем месте, при описании Крита, но и то лишь в качестве одного из многих племен, населяющих Крит (между тем как в историческое время на Крите жили только дорийцы):
Остров есть Крит посреди виноцветного моря, прекрасный,
Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный,
Там девяносто они городов населяют великих.
Разные слышатся там языки; там находишь ахеян
С первоплеменной породой воинственных критян, кидонян,
Там обитают дорийцы кудрявые, племя пеласгов,
В городе Кносе живущих великом.
Жителей Пелопоннеса Гомер называет ахейцами, прежде всего аргивян и лакедемонян. Имя ахейцев сохранилось в названиях местностей (Ахайя на северном побережье Пелопоннеса, Ахайя Фтиотидская в средней Греции); жрецы Афродиты на Крите назывались ахейскими жрецами. Ахейцы упоминаются в хеттских и египетских текстах, где никогда не упоминаются доряне.
2. Античная мифологическая традиция единодушно говорит о переселении дорян с севера в Пелопоннес, населенный ахейцами, и об ожесточенной борьбе пришельцев с коренным ахейским населением. Этот рассказ содержался уже в одной из поэм Гесиода, относящейся к VIII—VII вв.; об этом же говорит и спартанский поэт Тиртей, живший в конце VII в. Конечно, мифологическая традиция не то же самое, что историческая, она обычно построена на бродячих фольклорных сюжетах. Однако игнорирование исторического элемента, содержащегося в мифах, приводит к очень неприятным для историка последствиям, как мы покажем ниже.
3. Наиболее важный довод: в историческое время на всем побережье Пелопоннеса говорили на дорийском наречии. В центре Пелопоннеса — в Аркадии, не имеющей выхода к морю, говорили на другом наречии; на этом же наречии говорили на острове Кипре; на близком диалекте говорили в Памфилии (южный берег Малой Азии). Далее, на Кипре в V и IV вв. был в употреблении только силлабический (слоговой) шрифт, т. е. каждый знак обозначал не отдельный звук, а слог, — шрифт, сходный с тем, который нашли на Крите и, как думают Перссон и Нильссон, тождественный с тем, которым сделана одна надпись из Арголиды микенской эпохи. В Памфилии же, судя по хеттским надписям, жили «Ахийава», которых виднейшие ученые отождествили с ахейцами. Из Аркадии не могли быть отправлены колонии на Кипр и в Памфилию, так как Аркадия не имела выхода к морю. Очевидно, в эпоху высылки колоний за море, на побережье Пелопоннеса жили не доряне, а еще ахеяне; затем пришедшие доряне оттеснили их в глубь Пелопоннеса, на Аркадскую возвышенность.
Разумеется, установление факта последовательных переселений греков ни в каком случае не приводит к тем антинаучным расистским выводам, к которым пришли некоторые немецкие ученые. Противопоставление «арийских» и «неарийских» черт в греческом национальном складе совершенно праздное занятие: мы видели уже, что все национальности смешанные, что язык легко заимствуется, и потому по языку никак нельзя заключать о национальном происхождении тех или иных групп. Не только ионяне и ахейцы возникли в результате постоянного скрещивания и смешения до-греческого населения с греческим, но не в меньшей степени и дорийцы, которых некоторые немецкие ученые считают «чистокровными» «арийцами» или «северянами» (nordisch), т. е. немцами чистейшей воды. Именно изучение дорийской спартанской культуры покажет нам, что в быте этих племен сохранилось особенно много черт, заимствованных у до-греческого населения. Вдобавок и вся эта «арийская» греческая культура, являющаяся родоначальницей нынешней культуры, в своих основных чертах восходила к культуре критского народа, а отчасти и к египетской культуре; однако, по общему мнению всех ученых, ни критяне, ни египтяне индоевропейцами не были.
3. УСТАНОВЛЕНИЕ ОСНОВНЫХ ФАКТОВ ГРЕЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Связную картину античной истории мы можем дать только потому, что до нас дошли сочинения древних историков. Одни из них жили во время описываемых ими событий и являются, таким образом, очевидцами; другие жили позже описываемых ими событий, но пользовались устными распросами современников, трудами современных авторов, нам уже недоступными, и документами. Из этих сочинений мы знаем, какова была хронологическая последовательность этих событий, как они влияли друг на друга, как их расценивали современники.
Такие источники мы имеем для событий греческой истории, начиная с VI в. до н. э. Правда, для VI в. дело обстоит не очень хорошо, так как собственно историков в ту эпоху еще не было, писались только краткие официальные хроники и лишь начинали появляться первые исторические труды; однако в следующем, V в. сохранилось еще немало живых воспоминаний об этом времени. Поэтому, несмотря на то, что значительная часть дошедших до нас сведений имеет сказочный, недостоверный характер, общий ход истории VI в. (а отчасти уже и VII) нам известен хорошо.
Еще лучше обстоит дело с V в. до н. э. Основные события этого века — Греко-персидские войны (500—479), образование Афинского морского союза, т. е. союза государств Малой Азии и островов Эгейского моря под руководством Афин (479—460), эпоха правления Перикла (460—431) и Пелопоннесская война (431—404). Греко-персидские войны подробно описаны Геродотом, жившим в эпоху Перикла, но еще имевшим возможность лично беседовать с современниками этих войн. Пелопоннесская война описана ее современником, одним из руководителей Афинского государства и афинским военачальником — Фукидидом. Тот же Фукидид дает в виде введения к своему труду краткий очерк событий с 479 по 431 г., основанный на показаниях очевидцев. Фукидид успел довести свое описание Пелопоннесской войны только до 411 г.; события с 411 по 362 г. описал Ксенофонт, будучи также современником излагаемых событий, И т. д.
Наряду с сочинениями этих современных или почти современных событиям авторов до нас дошел и ряд более поздних сочинений, основанных на недошедших до нас трудах V и IV вв. Из них самые важные — «Афинская политая» Аристотеля (386—322), дающая краткий очерк истории афинского государственного устройства в VI и V вв., и биографии греческих государственных деятелей VI—IV вв., написанные уже в начале II в. нашей эры Плутархом.[19]
Имея твердую схему греческой истории, данную этими авторами, мы можем уже дополнять ее из других источников. Такими источниками являются прежде всего произведения изящной литературы. Пока запомним только знаменитых сценических поэтов V в. — Эсхила, современника греко-персидских войн, Софокла — современника Перикла, и Еврипида, писавшего частью в эпоху Перикла, частью в эпоху Пелопоннесской войны. Эти три поэта писали трагедии. Сюжеты их трагедий, взятые из сказочной мифологической эпохи, содержат тем не менее немало политических намеков. Эсхил написал также трагедию «Персы» с сюжетом не из мифологии, а из современности (здесь описана битва при Саламине 480 г.). Еще большее значение имеют комедии Аристофана, написанные во время Пелопоннесской войны, так как основным содержанием этих комедий является современная им политическая борьба.
Другим очень важным источником для пополнения наших сведений, почерпнутых из сочинений античных историков, являются надписи. Греки имели обыкновение вырезывать законы и постановления народных собраний на мраморных или известняковых таблицах. Многие из этих надписей до нас дошли (некоторые в поврежденном виде); они обогащают нас целым рядом фактов из античной истории. Для более поздней эпохи (начиная с III в. до н. э.) такую же роль играют папирусы, раскопанные в большом количестве в Египте.[20] Это частью различные документы, частою отрывки из произведений научной и изящной литературы древности.
Меньшее историческое значение, чем надписи и папирусы, имеют для VI и последующих веков античные монеты и археологические памятники, т. е. памятники неписьменные, как, например, орудия производства, произведения искусства, постройки, предметы быта и т. д.
В значительно худшем положении мы находимся, когда нам приходится излагать историю Греции до VI века. Греческие авторы сплошь и рядом начинали свои исторические труды с незапамятных времен, доводя непрерывное и систематическое изложение событий вплоть до их времени. Так, например, «Историческая библиотека» Диодора из Сицилии, жившего в I в. до н. э., начинается с сотворения мира. Но эта «древнейшая история Греции» не заслуживает никакого доверия: она имеет источником народные сказки и легенды (мифы), искусно фальсифицированные родословные таблицы знатных греческих родов, считавших своими предками богов, и скудные воспоминания об исторических событиях, искаженные при устной передаче. Уже Фукидид подвергал сомнению эти источники и впервые применил другой способ восстановления древнейших событий — метод обратного умозаключения: из пережитков, сохранившихся в его время, он пытался заключать об общественном строе древнейших эпох. При помощи этого гениального метода ему действительно удалось получить несколько верных выводов; однако связной исторической картины и таким путем нельзя получить.
Огромное же большинство греческих авторов считали эти мифологические рассказы таким же историческим источником, как и сообщения историков, и в их трудах нет никакой грани между мифологической и подлинной историей. Основным письменным источником для древнейшей эпохи служили большие эпические поэмы, впервые записанные, по-видимому, только в VI и V вв. Из них наиболее популярными были поэмы «Илиада» и «Одиссея», легшие в основу школьного воспитания. Греки были убеждены, что обе эти поэмы от начала до конца были написаны гениальным поэтом древности Гомером и что они с документальной точностью описывают Троянскую войну и последовавшие за ней события, имевшие место в XI в. до н. э.
Содержание рассказа о Троянской войне Следующее. Вся материковая Греция представляла собой некогда ряд могущественных царств. Во главе каждого государства стоял богатый и могущественный царь (басилей), окруженный богатырями («героями») и начальствующий над большой ратью. Богатыри сражаются на колесницах, а простой народ в пешем строю; богатыри во много раз сильнее простых людей, и поэтому решающую роль в сражениях играют они. И в мирное время эти богатыри имеют больше прав и влияния, чем простые люди, образуя аристократию общины.
Над всеми этими царями стоит верховный царь Агамемнон, живущий в крепком замке в Микенах. Его верховная власть простирается не только на весь Пелопоннес и острова, но, по-видимому, также и на северную Грецию. По его зову все греческие цари обязаны явиться со своими отрядами в общегреческое войско; уклонившегося ждет тяжелый штраф. Из руководимых им царей наиболее могущественными были Менелай, царь Спарты, брат Агамемнона; Ахилл, царь мирмидонов в Фессалии, самый сильный греческий богатырь, и Одиссей, царь острова Итаки на Ионийском море.
На другом берегу Эгейского моря, в северной части Малой Азии, находилось могущественное Троянское царство. Оно возглавлялось богатым городом Троей с неприступным кремлем — Пергамом. Царем Трои был старец Приам, имевший множество сыновей. Из них самым сильным и храбрым был Гектор, а самым красивым — Парис-Александр.
Парис приплыл в Спарту, соблазнил жену царя Менелая, прекрасную Елену, и увез ее в Трою. Чтобы вернуть Менелаю жену, Агамемнон объявил общий поход греков на Трою.
«Илиада» описывает события десятого года осады Трои. После долгой осады греки, вероятно, взяли бы Трою, если бы не поссорились между собою Агамемнон и Ахилл. Поссорились же они по следующей причине. В греческом войске началась чума. Эта чума была наслана на греков богом Аполлоном в наказание за захват Агамемноном Хрисеиды, дочери жреца Аполлона. Узнав о гневе бога, Агамемнон возвращает Хрисеиду, но зато отбирает у Ахилла его возлюбленную Брисеиду, также полученную Ахиллом из военной добычи. Разгневанный Ахилл не участвует больше в сражениях и обращается к богам с мольбой, чтобы троянцы одерживали победы над греками до тех пор, пока Агамемнон не даст ему удовлетворения и пока сам Ахилл не вернется в бой. Зевс исполняет просьбу Ахилла. Описание этого «гнева Ахилла» и составляет содержание двадцати четырех песен «Илиады». Не только земля, но и небо разделилось на два лагеря: из богов Аполлон и Афродита сочувствуют троянцам, Афина и Гера — грекам. Боги даже сражаются между собой и ранят друг друга.
В конце конце, согласно обещанию Зевса, троянцы наносят решающее поражение грекам и отгоняют их к кораблям. Тогда Ахилл склоняется к просьбам греческих вождей и посылает вместо себя своего друга Патрокла. Дела греков быстро поправляются, но в бою Гектор убивает Патрокла. Ахилл, приведенный в отчаяние смертью друга, сам бросается в сражение, хотя ему и было предсказано, что в этом случае он должен погибнуть. Ахилл убивает Гектора и издевается над его трупом. Старик Приам является в ставку Ахилла просить выдачи трупа Гектора. Ахилл, преисполненный жалости к старику, возвращает ему тело. На этом кончается «Илиада».
В других эпических поэмах, не дошедших до нас, рассказывалось, как Ахилл был убит Парисом и как, в конце концов, Троя была взята хитростью. Греки соорудили огромного деревянного коня и посадили внутрь его храбрейших воинов, а затем отплыли. Троянцы втащили в город коня, не зная, что внутри него сидят богатыри, и думая, что греки уплыли навсегда. Однако ночью греки незаметно вернулись; богатыри, заключенные в коне, открыли им ворота, и таким образом Троя была взята и разрушена.
Вторая поэма, «Одиссея», описывает странствования Одиссея после взятия Трои, продолжавшиеся также десять лет. Действие «Одиссеи» происходит в десятый — последний год этих странствований; однако в уста Одиссею вложен рассказ и о предшествующих его странствованиях.
Знаменитейшие жители острова Итаки, где царствовал Одиссей, и смежных с нею островов требуют, чтобы жена Одиссея, добродетельная Пенелопа, вышла замуж за одного из них (в древнейшие времена рука царицы давала право на престол). Эти женихи ежедневно собираются во дворце Одиссея, поедают его запасы и развращают служанок. Но Пенелопа остается верна мужу и терпеливо ждет его возвращения. Она обещает женихам выйти замуж за одного из них, когда будет соткан ею плащ, но каждую ночь она распускает сотканную за день ткань. Сын Одиссея, Телемах, возмущенный насилием женихов, отправляется путешествовать, чтобы узнать о местопребывании отца; он прибывает к царю мессенского Пилоса мудрому Нестору и к царю Спарты Менелаю. В это же время возвращается и Одиссей. Ему пришлось перенести ряд тяжелых испытаний: его корабль с трудом прошел между двумя скалами, Скиллой и Харибдой, сдвигающимися, когда между ними проходят корабли, и раздавливающими их; вместе со своими спутниками он попал к одноглазому великану-киклопу Полифему, который съел нескольких из них и собирался пожрать остальных; только благодаря хитрости Одиссею удалось ослепить киклопа и спастись. Далее Одиссей попал к волшебнице Кирке, обратившей его товарищей в свиней. С трудом ему удалось заставить ее вернуть им человеческий вид. После долгих странствований, лишенный всех своих спутников, Одиссей был выброшен на остров Схерию, населенный счастливыми людьми, феаками. Царь феаков Алкиной и его супруга радушно принимают Одиссея. Феаки замечательные мореходы; они отправляют Одиссея на Итаку. Здесь Одиссей встречается с возвращающимся Телемахом и составляет с ним общий план действия. Никем не узнанный, в образе нищего, он проникает в свой дворец. С помощью Телемаха и верного раба Евмея ему удается перебить женихов и завладеть своим престолом.
Таково содержание гомеровских поэм. Мы встречаем в них целый ряд сказочных мотивов, повторяющихся не только в сказках других европейских народов, но и в других сказаниях самих же греков. Так, например, рассказ об одноглазом чудовище, пожирающем путников, и его ослеплении, о волшебнице, превращающей людей в свиней, о муже, попавшем на свадьбу своей жены и убивающем ее женихов,[21] и многие другие засвидетельствованы для самых различных народов. Ниже мы покажем, что и основное содержание «Илиады» представляет собой бродячий сказочный сюжет. Вдобавок, в гомеровских поэмах есть целый ряд несообразностей и противоречий: герои, о смерти которых мы читаем, в дальнейшем тексте снова оказываются живыми и т. д.
Все это не позволяет нам, вслед за греками, видеть в гомеровских поэмах настоящий исторический источник. Это было замечено уже в первой половине XVIII в. Гениальный итальянец Вико утверждал, что никакого Гомера на самом деле не было, что «Илиада» и «Одиссея» возникли из отдельных народных песен, передававшихся из уст в уста. Эти гениальные догадки были обоснованы строго научно Фридрихом-Августом Вольфом в 1795 г. В своей работе «Prolegomena ad Homerum» на основании глубокого научного анализа гомеровских поэм он пришел к выводу, что гомеровские поэмы имеют источником эпические песни, исполнявшиеся устно в течение многих столетий; они были, по его мнению, приведены в порядок и слиты воедино только при Писистрате. Из продолжателей Вольфа наибольшее значение имел К. Лахман, который с полной несомненностью показал в своих работах (1837, 1841) наличие противоречий в «Илиаде» и указал на отдельные части, бывшие некогда самостоятельными произведениями. Дальнейшие попытки восстановить первоначальный вид отдельных частей «Илиады» окончились полным крахом. Это вызвало (в работах Г. В. Нича и ряда других ученых) резкую реакцию; эти ученые — так называемые унитарии — настаивали на том, что «Илиада» представляет собой единое художественное целое. Я не буду останавливаться на дальнейших перипетиях этого спора; укажу лишь на те пункты, на которых в настоящее время сходятся почти все наиболее выдающиеся исследователи.
1. О собирании Писистратом гомеровских поэм нельзя говорить серьезно; античные сообщения о Писистрате свидетельствуют как раз о том, что уже в эпоху Писистрата каждая гомеровская поэма представляла собой единое художественное целое. «Редакция» Писистрата могла в лучшем случае сводиться к тому, что поэмы были записаны, исправлены явные ошибки, вставлено несколько стихов.
2. Каждая поэма представляет собой творение великого поэта,[22] единое художественное целое, в котором почти каждая часть служит, как правило, общей цели и которую поэтому никаким образом нельзя разрезать на самостоятельные поэмы. Здесь дело обстоит совсем не так, как с библейским «Пятикнижием», где мы имеем дело с несколькими самостоятельными письменными источниками, механически соединенными вместе и лишь в некоторой части переработанными.
3. Тем не менее работа этого древнего поэта существенно отличалась от работы нынешних поэтов. Как всякий «сказитель», он знал огромное множество стихов из разных эпических поэм и умел сочинять новые стихи по образцам старых, ему уже известных, видоизменяя в них часто лишь отдельные слова. Из 27 853 стихов в этих поэмах 2118 встречаются по два раза и больше, так что число этих повторных стихов равно 5162, т. е. пятой части всего Гомера. Если же сюда включить и стихи, совпадающие между собой не полностью, то результат будет еще более поразительным. Гомер выбрал ряд эпизодов и отдельных стихов из старых поэм, дополнил их отчасти и своими стихами по образцу этих старых стихов и таким образом создал единое целое, объединенное общим планом и общей мыслью.
Теперь спор между унитариями и их противниками в основном сводится уже к вопросу об объеме собственной работы поэта и ее совершенстве: нужно ли для объяснения противоречий у Гомера непременно допускать противоречие в его источниках, есть ли в этих поэмах части, не имеющие никакого художественного значения для целого, и т. д.? Эти споры для историков большого значения не имеют: так называемый «гомеровский вопрос» важен, прежде всего, для историков литературы.[23]
Замечательное открытие Вольфа имело и свою отрицательную сторону: оно подорвало значение гомеровских поэм как исторического источника. Поход на Трою стал рассматриваться как мифологическая борьба светлых сил с темными; Трою считали городом сказки, лежащим в «тридесятом государстве, влево от луны, вправо от солнца». При этом забывали, что «Илиада» не сказка, а эпическая поэма, а в эпических поэмах всех народов, наряду с мифологическим элементом, всегда имеется историческое зерно.
Так же относились и к другим сообщениям из древнейшей истории Греции: из них не пытались выделить историческое содержание, а относили их целиком к области сказки. Так, известный историк Б. Г. Нибур начинал свою историю Греции прямо с 776 г., а еще более знаменитый автор двенадцатитомной «Истории Греции» англичанин Дж. Грот в выпущенных им в 1846 г. первых двух томах этого труда очень подробно рассматривает мифы, но только потому, что без них нельзя понять греческой культуры классического времени; он и не пытается анализировать их с исторической стороны, считая, что подлинная история Греции начинается только с 776 г.
Между тем изучение эпических поэм других народов более близкого к нам времени, от которого до нас дошли и настоящие исторические памятники, показывает, что — несмотря на мифологический сюжет и ряд анахронизмов в этих поэмах — и обстановка, и ряд отдельных сообщаемых фактов — чисто исторические.
Возьмем для сравнения наши русские былины. Герой, который сидит тридцать три года сиднем на печи; странники, которые подносят ему вино, после чего он сразу становится богатырем; Соловей-разбойник, сидящий на дубу и убивающий своим свистом проезжающих, — все это примитивные сказочные сюжеты (обычно вместо соловья в этих сказках фигурирует змей). Такие же сказочные сюжеты — царь, отправляющий героя на подвиги, борьба с чудовищами (например, со Змеем-Горынычем); борьба богатыря с неузнанным им собственным сыном («Илья и сын»; такой же миф существует об Одиссее); герой на свадьбе собственной жены (Добрыня Никитич: тот же сюжет, что и в «Одиссее»). С другой стороны, татары и турецкий султан, с которым борются богатыри князя Владимира, упоминание Москвы, включение в число этих богатырей Ермака и Никиты Романовича — явные анахронизмы. Но наряду с этим двор киевского князя Владимира, как центр тогдашней Руси, борьба с кочевниками и богатырские заставы на краю степи — все это исторические факты.
Начало научного изучения древнейшей греческой истории связано с именем одного из замечательнейших исследователей XIX в. Генриха Шлимана.
Шлиман родился в Мекленбург-Шверине в 1822 г., в семье бедного протестантского пастора. Уже в детстве на него произвела неизгладимое впечатление «Илиада» Гомера, в частности картина неизвестного нам художника, изображающая горящую Трою. Он считал все, что рассказывается в «Илиаде», святой истиной и мечтал, что когда он вырастет, он выкопает остатки Трои из-под земли. Будучи приказчиком в мелочной лавке, а затем в торговой конторе в Гамбурге, он тратит все остающееся у него свободное время и свои ничтожные средства на изучение иностранных языков, в том числе и русского; для того, чтобы производить раскопки в Трое, ему необходимо было разбогатеть, а разбогатеть тогда легче всего было в России. Благодаря коммерческим способностям Шлиману удается в 1846 г. получить место агента торгового дома в Петербурге, а затем и открыть самостоятельную торговлю. Во время ажиотажа, сопровождавшего Крымскую кампанию, Шлиман пускается в рискованные торговые операции и, наконец, в 1858 г. становится миллионером.
После этого Шлиман прекращает всякую коммерческую деятельность и весь накопленный капитал тратит на отыскание Трои. Вместе с женой он отправляется в 1870 г. на то место, где, по его мнению, должна была находиться Троя Гомера, нанимает рабочих и начинает копать.
После долгих лишений и опасностей Шлиману удалось найти на описанном Гомером месте развалины и остатки даже не одного древнего города, а целых семи, последовательно строившихся один на месте другого в течение долгого исторического времени. Последний из этих городов — греко-римской эпохи, а остальные — более древние. Гомеровской Троей Шлиман считал второй город. В «Илиаде» он видел исторический, безусловно достоверный памятник; поэтому, руководствуясь «Илиадой» как путеводителем, он пытался точно локализовать дворец Приама, Скейские ворота и т. д. Дальнейшие исследования показали, что гомеровскому описанию соответствует не второй, а шестой город; здесь найдено много бронзовых вещей, вполне подходящих к гомеровским описаниям.
Еще важнее были открытия Шлимана в Микенах. Здесь раскопки в еще большей мере, чем в Трое, показали, что историческая обстановка, описываемая в гомеровских поэмах, в общем правильна. Шлиман обнаружил внутри мощных стен Микен, сложенных из огромных каменных глыб,[24] целый ряд предметов, близко подходящих к описаниям, данным в «Илиаде». Так, например, найден кубок с ручками, украшенными пьющими воду голубями; такой причудливый кубок описан у Гомера («кубок Нестора»). Гомер называет Микены «златообильными», и действительно в подземных гробницах Микен найдено огромное количество чрезвычайно ценных вещей. Только в одной из них Шлиман нашел 870 золотых предметов, не считая очень мелких предметов и обломков; остальные гробницы не уступают этой.
После раскопок в Микенах, древней столице Агамемнона, Шлиман направился в Тиринф, находящийся недалеко от Микен и также упоминаемый у Гомера; и здесь результаты оказались столь же блестящими; и здесь обнаружены памятники богатой и развитой культуры.
Открытия Шлимана произвели целый переворот в науке. То, что считали сказками, оказалось историческим фактом. Более того, уже Фукидид, а вслед за ним вся европейская наука до Шлимана считала, что Гомер чрезвычайно преувеличивает и поэтически разукрашивает описываемую им эпоху: поскольку она предшествовала эпохе, когда писались поэмы Гомера, она должна быть, по мнению этих ученых, гораздо более бедной и примитивной. Раскопки показали, что, наоборот, поэтической фантазии Гомера не хватило для описания микенской эпохи, что «царство Агамемнона» было значительно богаче и могущественнее, чем даже Гомер предполагал.
Не удивительно, что опубликованные Шлиманом результаты его раскопок были на первых порах встречены с большим недоверием; ученым-специалистам не хотелось ломать привычных школьных взглядов. Это недоверчивое отношение европейской науки и было причиной того, что результаты раскопок Шлимана, вероятно, остались неизвестными и Энгельсу. Лишь постепенно результаты этих раскопок были оценены по достоинству — к сожалению, не всюду. До сих пор среди советских ученых есть те, которые видят в микенских памятниках памятники первобытной родовой культуры.
После Шлимана раскопки производились в различных местах Греции и привели к правильному выводу: во всех тех местах, о которых упоминает Гомер (за редкими исключениями), найдены памятники микенской эпохи; чем большее значение город имеет у Гомера, тем больше памятников микенской эпохи в нем найдено; в городах, не упомянутых у Гомера, памятники микенской культуры, как правило, отсутствуют. Этот вывод показывает, что певцам гомеровских поэм, по изустной традиции, была хорошо известна историческая обстановка того времени, которое они воспевали, и у них гораздо меньше анахронизмов, чем можно было бы ожидать.
Правда, поэмы Гомера в их нынешнем виде составлены значительно позже микенской эпохи, в X—VIII вв., а некоторые стихи даже были добавлены в VII и VI вв.; однако описанные в них события, по мысли автора, относятся к более древнему времени, к глубокой старине. Действительно, мы здесь имеем быт и общественные отношения, никак не соответствующие тому времени, когда поэмы были составлены. На это несоответствие не обращалось должного внимания, пока за поэмами Гомера совершенно отрицали значение исторического источника.
Более того, раскопки дали нам ряд подтверждений того, что троянский поход — исторический факт. В Трое найдены черепки от сосудов, изготовленных в сфере микенской культуры; такие же черепки найдены в Палестине и Египте. В одной гробнице в Микенах найдено изображение осады крепости. Крепость эта нисколько не похожа на микенские крепости, а представляет собою типичную азиатскую крепость. Точно так же и защитники крепости — голые, с короткими курчавыми волосами, — скорее всего, изображают азиатов. Наоборот, воин, опирающийся, по-видимому, на весло и прибывший, следовательно, с моря, носит на голове типичный микенский шлем, украшенный зубами вепря, о чем мы скажем ниже. Таким образом, картина изображает, по всей вероятности, осаду какого-то азиатского города ахейцами.
Еще менее доверия, чем «Илиада» и «Одиссея», внушал к себе дошедший до нас в собраниях греческих мифов рассказ об афинском царевиче Тезее и критском царе Миносе.
Согласно этому рассказу, афиняне принуждены были платить дань царю Миносу, могущественному владыке города Кноса на Крите, господствовавшему над всем морем и совершавшему походы на Грецию. Эта подать состояла из четырнадцати мальчиков и девочек, которые отправлялись в жертву людоеду Минотавру, чудовищной помеси человека с быком. Минотавр жил в здании, представлявшем собою такую запутанную сеть комнат, что всякий смертный должен был там неизбежно заблудиться. В числе мальчиков, посылаемых на Крит, оказался и царский сын Тезей. Он уговорился с отцом, царем Эгеем, что в случае, если он будет благополучно возвращаться обратно, корабельщики подымут на корабле белый парус, а если погибнет на Крите, то черный. Мальчик прибыл на Крит, и здесь в Тезея влюбилась царская дочь Ариадна. Чтобы он со своими товарищами не заблудился и мог выйти из лабиринта, Ариадна дала ему клубок ниток, которые он должен был разматывать за собой. Тезей со своими товарищами был брошен в лабиринт, но ему удалось благодаря своей храбрости и силе убить Минотавра, а затем, идя по нитке, выбраться из лабиринта, после чего он с товарищами сел на корабль и благополучно приплыл домой. Но на радостях Тезей забыл переменить черный парус на белый, и отец его, видя с берега, что плывет судно с черным парусом, и решив, что сын убит, покончил с собой, бросившись со скалы в море, названное по его имени Эгейским.
Не трудно показать, что перед нами во всех подробностях типичная сказка, свойственная не только различным народам Европы, но и Азии и Африки. Во всех этих сказках мальчики отправляются в заколдованный замок, стоящий в глухом лесу, откуда не найти выхода. И в этих сказках их отправляют собственные родители, и в этих сказках фигурирует клубок, при помощи которого они находят дорогу, и черный флаг, выставленный по ошибке вместо белого. И в этих сказках они попадаются к страшному людоеду, но спасаются от него чудесным образом, причем им помогает женщина, живущая у людоеда.
Понятно, что этот миф встречал со стороны европейских ученых не больше доверия, чем рассказы «Илиады» и «Одиссеи», несмотря на то, что легенды о могуществе критского царя Миноса принимались всерьез виднейшими греческими писателями — Геродотом, Фукидидом и Диодором и что воспоминания о царстве Миноса содержатся в «Одиссее» и в поэме Гесиода, жившего уже в VIII в. Он сообщал о Миносе следующее:
Был он из смертных царей царем наиболее сильным:
Не было больше царя, кто бы столько окрестных народов
Власти своей подчинил; владел он божественным скиптром,
Скиптром державного Зевса: затем и владел городами.
Геродот рассказывает, что Минос завоевал целый ряд островов Эгейского моря. С сообщением Геродота совпадают и слова Фукидида:
«Минос раньше всех, как известно нам по преданию, приобрел себе флот, овладел большей частью моря, которое называется теперь Эллинским (т. е. Эгейским), достиг господства над Кикладскими островами и первый заселил большую часть их колониями, причем изгнал карийцев и посадил правителями собственных сыновей. Очевидно также, что Минос старался, насколько мог, уничтожить на море пиратство, чтобы вернее получать доходы».
Платон приписывает Миносу также составление древнейшего свода законов:
«Он дал своим согражданам законы, благодаря которым и Крит оставался, с тех пор как он начал ими пользоваться, всегда счастливым, и Лакедемон, так как эти законы были божественными».
Приблизительно то же сообщает и Диодор, но он сообщает еще, что все три больших города на Крите принадлежали одному и тому же царю:
«Минос основал немало городов на Крите, но из них наиболее замечательны были три: Кнос в части острова, обращенной к Азии, Фест — у моря на южном берегу и Кидония — в западной части острова против Пелопоннеса. Минос написал для критян немало законов».
После того как раскопки Шлимана в Трое и Микенах реабилитировали гомеровские поэмы, естественно было ожидать, что раскопки на Крите дадут подтверждение и этих мифов, тем более, что уже в конце семидесятых годов на месте древнего Кноса на северном побережье Крита местными жителями были обнаружены развалины древнего большого здания, причем было найдено и несколько сосудов. Шлиман действительно собирался копать здесь, но умер, не успев осуществить этого намерения.
Эту идею удалось осуществить англичанину Артуру Эвансу, приступившему к раскопкам в самом конце XIX в., после того как ему удалось обнаружить здесь памятники древнего до-греческого письма. В начале XX в. он раскопал на месте древнего Кноса огромный дворец, по размерам далеко превосходящий все дворцы, раскопанные Шлиманом. Впоследствии такие же, но меньшие дворцы были обнаружены еще в двух местах на южном побережье Крита — на месте древнего города Феста и близ нынешнего селения Агия Триада.
Эти дворцы являются по существу комплексом нанизанных одна на другую построек. В центре этого комплекса лежит большой открытый, окруженный колоннами двор, а вокруг него целый ряд примыкающих друг к другу сооружений в несколько этажей. К сожалению, верхние этажи в большинстве случаев разрушены, и мы можем знакомиться только с помещениями нижнего этажа. Это, прежде всего, парадные комнаты: так, например, в Кносе найдена комната со стоящим в ней троном. Из других парадных помещений интересен зал для зрелищ, во всю ширину которого находились поднимающиеся одна над другой ступени, на которых сидели зрители. Судя по рисункам на стенах дворца и по аналогии с обычаями других народов древности, происходившие здесь представления состояли из торжественных религиозных процессий и театральных действ в честь богов, главным образом богов плодородия. Далее, здесь происходили древнейшие в мире игры с быками, очень опасные для участников и требующие от них большой ловкости.
Найдены здесь и ванные комнаты, водяная уборная и водопровод, также древнейшие в мире, внутренние лестницы, соединяющие между собой этажи и открытые сверху — для того чтобы здание лучше освещалось. Эти световые шахты, дворы к большие окна делали критские жилища светлыми и уютными в отличие от позднейших греческих жилищ. Лестницы в каждом этаже соединялись с большими открытыми верандами. Найден также длинный коридор, в который выходили двери из целого ряда узких и длинных кладовых. В этих кладовых до наших дней стоят, как и в древности, длинные ряды огромных глиняных сосудов (так называемых пифосов), отчасти даже с остатками зерна и других продуктов. Найдены также комнаты для хозяйственных работ, в одной из комнат обнаружен пресс для растительного масла, и мастерские для ремесленников. Кроме того, эти «дворцы» включают в себя большое количество комнат для жилья.
При постройке этих зданий больше думали о практической пользе, чем об архитектурном изяществе. Колонны, суживающиеся книзу, служат главным образом не для архитектурного членения, а для поддержки плоской крыши или верхних этажей, ряд колонн обычно идет как раз по средней линии зала, так что дверь приходится прорубать сбоку. Наружу выходят глухие стены; то, что мы назвали бы фасадом, обращено к внутреннему двору.
В дворцах Крита найден целый ряд замечательных произведений искусства: фрески с высокохудожественными изображениями пейзажей, групп людей и т. д., прекрасные, реалистически выполненные барельефы, художественная посуда. Найдены также тысячи глиняных табличек с письменами, свидетельствующими о том, что письмо было широко распространено на Крите.
Таким образом, раскопки Эванса и других ученых показали, что в греческих преданиях о Крите — так же, как в «Илиаде» — имеется историческое ядро. Вполне понятно, что и Эванс, подобно Шлиману, несколько увлекся и оказался склонным считать историческими фактами и такие сообщения греческих писателей, которые относятся к области мифологии — так, например, имя царя Миноса, может быть, было вопреки мнению Эванса вовсе не именем великого исторического деятеля, а именем божества, мифического героя или даже нарицательным словом на критском языке.
Одновременно с раскопками в Трое, Микенах и на Крите был сделан ряд открытий в области истории великих государств древнего Востока. Эти открытия не только подтвердили результаты раскопок Шлимана и Эванса, но и позволили точнее датировать отдельные моменты истории Крита и Микен. Так, в Египте был найден целый ряд критских изделий, а на Крите — египетских, а поскольку хронология Египта известна сравнительно точно, это дало возможность датировать и соответствующие критские изделия.
Так, критские изящные сосуды стиля камарес, о которых мы скажем ниже, присутствуют в большом количестве в Египте вплоть до Нубии, уже в находках эпохи Среднего царства. В надписях фараонов Среднего царства Сенусерта II (1903 — 1887) и Аменемхета III (1849—1801) говорится об участии критян («кефтиу») в постройке пирамид. В соответствующем слое в кносском дворце найдена диоритовая статуя египетского чиновника. К началу XVII столетия относится найденная в Кносе крышка от сосуда из алебастра с именем правившего в Египте царя Хиана.
В последующее время, в эпоху высшего расцвета критской культуры, сношения Крита с Египтом делаются еще более оживленными. На Крите находят в большом количестве египетские сосуды из алебастра, камня и фаянса; скарабеи с именем фараона Тутмеса III (первая половина XV в.) и его преемников; наконец, такие предметы, как слоновая кость и яйца страуса, могли быть завезены только из Египта. На критских фресках мы встречаем лилии и пальмы, произрастающие не на Крите, а в Египте. На кинжале работы критского мастера, найденном в Микенах, мы видим характерный нильский пейзаж с кошками, водившимися тогда только в Египте, и египетские папирусы. Египетского же происхождения также колонны с капителью из листьев, сфинксы, изображения различных обезьян, на одном из которых начертано имя фараона Аменхотепа II (1480—1455). На изображении процессии жнецов из Агиа Триада перед хором представлен типичный египетский певец с бритой головой в кожаном переднике с египетским музыкальным инструментом — систром.
Данные «Илиады» и раскопок Шлимана также нашли свое подтверждение в открытиях, сделанных в сфере древнего Востока.
В «Илиаде» наряду с троянцами упоминаются их сородичи дарданцы и город Дардания. Это имя сохранилось в названии позднейшего города Дардана, лежавшего на Геллеспонте, недалеко от развалин Трои. Далее Рамзес II (1300—1232) среди народностей, сражавшихся вместе с хеттами, упоминает и «дардана»; возможно, что это тот же народ. Преемник Рамзеса II, Мернептах, сообщает о нападении на Египет коалиции народов «из стран моря» — «северян, пришедших из всевозможных стран». Здесь упомянуты Ахайваша, в которых справедливо видят ахейцев, старинное название которых «Ахайвой».
При следующем фараоне, Рамзесе III, опять приходят «люди с моря» и в их числе «данауна», упоминаемые также уже около 1400 г. Этих «данауна» отождествляют с «данайцами» — слово, которое у Гомера является почти синонимом слова «ахейцы».[25]
Еще более интересными для истории крито-микенской эпохи оказались открытия Э. Форрера. Уже в XIX в. близ селения Богаз-кеой в Малой Азии был найден при раскопках ряд памятников древнего могущественного царства хеттов, о котором упоминается и в документах древнего Египта и в Библии. При этих раскопках было найдено большое количество клинописных таблиц, которые сразу расшифровать не удалось, так как хеттский язык не был известен. Расшифровка этих таблиц началась только в двадцатых годах нашего века (главная заслуга в этой расшифровке принадлежит чешскому ученому Б. Грозному), но интересующие нас таблички были расшифрованы в 1924 г. Э. Форрером. Из этих табличек мы узнали, что на юге Малой Азии в XIV—XIII вв. находилось царство Ахийава.
Царство Ахийава упоминается в документах царя Мурсилиса II (приб. 1320—1315 гг.). Оно граничило с Лугга (ликийцами) и, следовательно, как правильно предположил Форрер, находилось в Памфилии, где и в последующую эпоху говорили на языке, близком к аркадскому, т. е. к ахейскому. При хеттском царе Тутхалиясе IV (приб. 1260—1230 гг.) в числе равноправных с хеттским царем великих царей, наряду с царями Египта, Вавилона (Кардуниаш) и Ассирии, назван царь Ахийава.
Далее в этих документах рассказывается о войне, которую Аттарисья, царь Ахийава, вел с хеттами. Наконец, при царе Арнувандасе IV (прибл. 1230—1200 гг.) тот же Аттарисья совершает набег на остров Кипр, бывший тогда во власти хеттов.
Тождественность Ахийава с Ахайваша и Ахайвой вряд ли может подлежать сомнению.[26]
Таким образом, в XIV—XIII вв. на южном берегу Малой Азии образовалось сильное Ахейское царство, которое вело войну с хеттами и совершало набеги на Кипр.[27]
Итак, нет никаких сомнений в том, что поход, описываемый в «Илиаде», — исторический факт, и что исполнители гомеровских песен в общем сохранили довольно верное представление об исторической обстановке XIV—XII вв.
Это не дает, тем не менее, права пользоваться «Илиадой» как историческим документом и считать, например, похищение Елены Парисом, имена Агамемнона и Менелая и гнев Ахилла настоящими историческими фактами.
Таким образом, основным источником для древнейшей эпохи греческой истории являются археологические памятники; как мы видим, эта история построена на базе археологии. Однако при всем огромном значении археологических памятников их недостатком является то, что при отсутствии литературных свидетельств, они не дают возможности сколько-нибудь точно датировать находки и восстановить ясную и вполне убедительную картину соответствующего общественного строя. Только литературные памятники, главным образом древнего Востока, дали Эвансу возможность распределить эти памятники по определенным хронологическим периодам.
Найденные на Крите памятники Эванс распределяет на три большие эпохи: древнеминойскую, охватывающую эпоху перехода от неолита к бронзе (до 2100 г.), среднеминойскую (2100 — 1580) и позднеминойскую (1580—1180), относящиеся к эпохе бронзы. Образование критского государства относится уже к началу среднеминойской эпохи. Каждую из этих эпох Эванс подразделил в свою очередь на три периода: I, II и III. Так, замечательные вазы стиля камарес относятся к II среднеминойскому периоду (1900—1750); высший расцвет критской культуры, господства на море, сношений с Египтом и письменности — к I позднеминойскому (1580—1450); разрушение кносского дворца и конец морской власти Крита — к концу II позднеминойского (1450—1400) и началу III позднеминойского (1400—1180). Для материка Греции принято то же деление, но вместо «минойский» употребляется термин «элладский» (так, например II позднеминойскому периоду на Крите соответствует II позднеэлладский на материке и т. д.). Эпоха наибольшего распространения критской культуры на материке относится к I и II позднеэлладским периодам; эпоха наивысшего расцвета власти микенских царей — к III позднеэлладскому.
4. КРИТ И ЕГО КУЛЬТУРА
На Крите, как и повсюду в древнейшее время, общественный строй был родовым. В пользу этого говорят археологические памятники; равным образом позднейшие критские дворцы, согласно правильным наблюдениям проф. Б. Л. Богаевского, являются, судя по их плану, пережитком так называемых «больших домов», т. е. коллективных построек, в которых жил сообща целый род. Приведенные выше свидетельства об оживленных торговых сношениях между Критом, Египтом и другими странами Передней Азии, а равно и археологические памятники, о которых мы скажем ниже, доказывают с несомненностью, что примерно с начала второго тысячелетия до н. э. на Крите отдельные племена, жившие родовым бытом, уже сплотились и образовали одно мощное государство.
В Египте и Вавилонии причиной перехода от первобытно-родового к древневосточному примитивно-рабовладельческому способу производства была необходимость организации массового коллективного труда для регулировки разливов и орошения полей. Производство таких работ было невозможно при том общественном и культурном уровне, который характеризует родовое общество. Необходимо было сделать этот труд принудительным, а для этого понадобилась древневосточная монархия, построенная на примитивно-рабовладельческой базе. Но не везде на древнем Востоке именно в этом была причина образования государства: у хеттов, финикиян, древних евреев таких причин не было. В Финикии или на Крите образование государства было ускорено необходимостью тесного сплочения отдельных племен для создания общего флота, войска и т. п. Эти государства лежали на морском пути между большими монархиями древнего Востока, и отсутствие такого сплочения сделало бы их добычей их сильных соседей.
Действительно, мы знаем, что в XIX в. до н. э., когда складывалось классовое общество на Крите, государства Передней Азии точили зубы на Крит и Грецию.[28]
Такое сплочение племен для отпора внешней опасности и здесь ускорило гибель родового общества. По справедливому замечанию Энгельса, родовой строй в полном расцвете предполагает «крайне неразвитое производство, следовательно, крайне редкое население на обширном пространстве, отсюда почти полное подчинение человека... природе... Племя оставалось для человека границей...»[29] «Но не забудем, что эта организация была обречена на гибель. Дальше племени она не пошла; образование союза племен означает уже начало ее разрушения... Все, что было вне племени, было вне закона».[30]
Для отражения нападения с моря нужно было не только собрать весь Крит под властью одного сильного вождя, но и создать мощный флот, а для этого необходима была организация коллективного труда в широких масштабах, ускорившая начавшееся выделение аристократической верхушки и порабощение масс. После того как непосредственная опасность покорения извне была преодолена, такой флот не мог оставаться в бездействии. На первых порах он, вероятно, был использован для пиратских набегов на ближайшие острова, а затем при помощи этого флота стали осуществляться и оживленные торговые сношения с государствами древнего Востока. Мы приводили уже сообщения древних писателей (Гесиода, Геродота, Фукидида и более поздних) о том, что флот критского царя Миноса господствовал на море; говорили мы также о том, что критяне («Кефтиу») упоминаются в египетских памятниках. Действительно, изображения кораблей на критских рисунках свидетельствуют о высокой кораблестроительной технике: корабли имеют высокие борта, острые металлические носы и реи для крепления парусов; во время морского боя могут передвигаться как на парусах, так и на веслах; коммерческие грузовые суда имеют вместительный трюм и высокие мачты. Иногда они снабжены крытыми каютами для пассажиров, как египетские нильские суда.
О высоком уровне мореходства говорит тот факт, что критские суда делались не из местного, а из привозного леса. Египетский фараон Тутмес III, находясь в 1467 г. в Финикии, видит здесь критские суда, сделанные из ливанского кедра.
Какую роль играла торговля в жизни Крита, можно заключить из остатков густонаселенных городов, расположенных у моря, на скалистых мысах, в местах, лишенных воды, где земледелие было невозможно. Они могли быть населены только ремесленниками, мореходами или пиратами. Такие чисто торгово-ремесленные поселения не могли возникнуть в эпоху родового общества: они предполагают государство с правильно организованным ввозом и вывозом.
Если мы обратим внимание на те материалы, из которых сделаны найденные в большом числе на Крите предметы ремесла и искусства, то мы также должны будем прийти к выводу о чрезвычайно оживленной торговле между Критом и странами Передней Азии. Так, на Крите найдены изделия из золота и слоновой кости. Это сырье могло получаться только из Египта. Точно так же растение сильфион, изображение которого мы находим на Крите, могло привозиться только из Ливии, лошади — из Малой Азии, серебро — скорее всего из Испании или Сардинии, камень обсидиан — с острова Мелоса, янтарь — с Балтийского моря (из третьих или четвертых рук). Такие материалы, как алебастр, фаянс, стекло, ляпис-лазурь, а вероятно, и железо, бывшее тогда драгоценным металлом, на Крите не обнаружены и также должны были привозиться.
Из всех этих материалов на Крите делались художественные ремесленные изделия. Они не могли изготовляться патриархальным домашним способом: тонкость и изящество их обработки показывают, что они — дело рук специалистов-мастеров. Огромное количество критских изделий, найденных в различных местах древнего мира (прежде всего в Египте и в материковой Греции), показывает, что эти мастера работали в значительной части на вывоз, на внешний рынок. Большое количество черепков критских сосудов, находимых во всех странах, прилегающих к восточной части Средиземного моря, указывает на то, что с Крита вывозилось масло, зерно и другие сельскохозяйственные продукты.
Итак, Крит вел оживленную торговлю со всеми культурными государствами тогдашнего мира, ввозя разнообразное сырье (дерево, металл и т. д.) и вывозя продукты своего ремесла и сельского хозяйства.
Насколько развита была критская торговля, видно из того, что в этой торговле была в ходу и «денежная» единица — медный талант. Этот талант имеет форму растянутой кожи; это — характерный рудимент, показывающий, что в более древнее время единицей ценности были действительно кожи или животные (быки). В гомеровскую эпоху счет ведется на число быков; это несомненный регресс по сравнению с крито-микенской культурой. Вес такого таланта около 29 кг, и как раз такой же вес имеет каменная гиря, найденная в кносском дворце. Интересен находящийся на глиняной табличке расчет цен каких-то товаров: посредине нарисованы весы (соответствующие, вероятно, нашему знаку равенства ( = )), слева изображен талант и черточками обозначено число таких талантов, справа — число единиц товара. Целых девятнадцать таких талантов найдено во дворце в Агиа-Триада, семнадцать — в море близ Кимы на Евбее, вероятно, они затонули во время кораблекрушения. Кроме того, такие таланты нашли в Кносе, Фесте, в Аморге, на Евбее, Сардинии и в ряде других мест; в Египте они изображены в числе даров, которые приносят кефтиу.[31] Маленькие каменные кружки, с выбитой на них цифрой, служили, может быть, мелкой разменной «монетой». Золотой «монетой» служили, по-видимому, золотые бычьи головы (попадаются, впрочем, и медные); они также встречаются на изображении критских даров в Египте.[32]
Таким образом, критяне вели мировую торговлю в таком размере, в каком не вели ее даже греки в VI в., проникали во все места тогдашнего культурного мира, имели своеобразные «денежные» и весовые единицы.
Мы могли бы, конечно, представлять себе торговлю Крита с Египтом в виде торговли «варваров», живущих первобытным родовым строем, с большим соседним государством. Так, нередко «варвары», живущие еще родовым строем, привозят свои сельскохозяйственные продукты в обмен на произведения высокой культуры. Это объяснение, однако, в данном случае несостоятельно уже потому, что Крит вывозил не только земледельческие продукты, но и ремесленные изделия, стоявшие и по технической отделке и по художественности выполнения значительно выше египетских.
Разумеется, мы не собираемся отрицать влияния передне-азиатских культур на Крит (о влиянии Египта мы говорили уже в предыдущей главе), нельзя отрицать также воздействие народов Малой Азии и Месопотамии. Так, употребление глиняных табличек в качестве писчего материала несомненно восходит к Вавилону; точно так же изображение богини плодородия, изображения героев или богов, удушающих львов, существ, представляющих собой помесь человека с животным, божества, стоящего на возвышенности, с симметрично, наподобие герба, расположенными львами и грифами, характерны для искусства Передней Азии. На Крите найдены также печати несомненно вавилонского и хеттского происхождения.
Однако обратное влияние Крита на эти государства было не меньшим. В XIV в. в эпоху фараонов Аменхотепа III и Аменхотепа IV в египетском искусстве происходит резкий сдвиг. Шаблонные, условные, безжизненные изображения сменяются поразительными по свежести реалистическими, чрезвычайно похожими на критские. Это стремление к реализму и движению совершенно чуждо египетскому искусству предшествующих и последующих веков; по мнению специалистов, культура эпохи этих великих фараонов насквозь пропитана критским влиянием.
Крит был, таким образом, в семье великих древневосточных государств не отсталой примитивной общиной, а одним из наиболее передовых и культурных центров.
Данные раскопок показывают правильность приведенных выше сообщений древних авторов: Крит действительно был единым централизованным и очень могущественным государством, господствовавшим на море. Наиболее показательно в этом отношении отсутствие городских стен в критских городах, в противоположность микенским, о которых мы будем говорить ниже, и наличие прекрасных, сложенных из крупных плит, дорог между главными центрами Крита — Кносом и Фестом. Это показывает, что Крит образовывал единое государство и что критяне не боялись нападения с моря, а следовательно, действительно располагали сильным флотом и имели широкую возможность заниматься морской торговлей. С этим прекрасно гармонирует и содержание настенных изображений на Крите. В египетских, а впоследствии и в микенских, дворцах любимой темой фресок было изображение сражений и побед — очевидно, и египтянам, и впоследствии микенцам приходилось вести непрерывные войны. В критских дворцах такие сцены вовсе отсутствуют: очевидно, Крит в течение долгого времени не вел войн, так как господствовал на море.
Каков же был внутренний строй Крита? Как мы видели, сообщения древних авторов говорят о том, что Крит управлялся могущественным монархом. Разумеется, данные раскопок не позволяют нам видеть в критском владыке монарха типа Августа; с другой стороны, разобранные нами данные археологических и литературных источников делают совершенно невозможной мысль о родовом строе на Крите в эпоху его высшего могущества, а следовательно и о царе — родовом вожде. Но и для классового общества нам известны более примитивные формы царской власти, например, в Египте. Любопытно, что здесь монарх считается одаренным сверхчеловеческой божественной силой; он мыслится либо как самостоятельное божество, либо как земное воплощение, или как сын небесного божества. Египетский фараон считался земным воплощением бога Ра и в то же время его сыном: отцом каждого фараона считался не его земной отец, а бог Ра, во время особого религиозного обряда якобы вступавший в общение с будущей матерью фараона.
По господствовавшему тогда представлению здоровье и благополучие такого божественного царя было теснейшим образом связано с плодородием женщин, скота, деревьев и хлебных злаков: как только царь начинал слабеть или стареть, начинала стареть и природа. Поэтому божественных царей сплошь и рядом убивали при наступлении первых признаков старости и на их место избирали других, более молодых. Этот бесчеловечный обычай впоследствии сменился в ряде мест другим: по истечении определенного срока (в районе Средиземноморья, по-видимому, после восьми лет) царь должен был отказаться от престола. Далее этот обычай еще более смягчается: по истечении срока царь отказывается от престола, но затем по воле богов снова вступает на престол на такой же срок.[33]
Если мы примем в соображение, что на Крите, как в Египте и в некоторых местах древнейшей Греции (память о чем сохранилась в пережитках в позднейшей Греции), верховное божество мыслилось в образе быка (это подтверждается и археологическими раскопками), то мы увидим, что критский царь несомненно был богоцарем вроде фараона. Согласно мифу, критский царь Минос — сын бога Зевса; его жена сходится с быком и рождает Минотавра — получеловека-полубыка. Как мы говорили уже выше, по преданию Афины были когда-то в зависимости от Крита и критская культура оказала большое влияние на афинскую. В Афинах царская власть была уже рано отменена. Но должность царя (басилея) сохранилась, хотя он и выбирался только на год и выполнял лишь некоторые религиозные и незначительные административные обязанности. Однако жена этого «царя» — «царица» (басилинна) сохранила с древнейших времен довольно странные функции; она должна была отправляться в особое здание, называемое «бычьим стойлом» (буколейон) и там вступала в мистическое брачное общение с богом Дионисом, очевидно мыслившимся первоначально в виде быка. Этот обряд, восходящий, по-видимому, к Криту, показывает нам истинный смысл мифа о минотавре: первоначально критская царица вступала в мистический брак не с быком, посланным богом (как говорит легенда о минотавре), а с самим богом в образе быка.
Легенда сохранила нам воспоминание и о том, что критский царь, подобно другим божественным царям, в конце восьмилетнего периода слагал с себя царскую власть и затем снова назначался верховным божеством на тот же срок на эту должность. «Одиссея» рассказывает следующее:
В городе Кносе... царствовал Минос
Каждый девятый год собеседник Крониона мудрый.
Платон в «Миносе» сообщает в пояснение этого места Гомера, что Минос уже в детстве был воспитан Зевсом, а затем в конце каждого восьмилетнего периода удалялся в пещеру Зевса, чтобы отдать отчет Зевсу, как он выполнил его приказания. Он основал также, прибавляет Платон, великую морскую державу, покорив большую часть островов, и первый из эллинов властвовал на море; он прославился мужеством и справедливостью.
Есть основания думать, что запутанное здание — Лабиринт, о котором мы говорили выше, излагая миф о Тезее, и есть раскопанный в Кносе дворец с его чрезвычайно сложной системой комнат. В кносском дворце в самых различных местах на стенах находятся изображения двойной секиры. Мы имеем также изображения богов и молящихся, держащих в руках такую же двойную секиру, или людей, приносящих жертву такой двойной секире. Такая секира в классическое время называлась на Крите и у карийцев (которые, по Геродоту, пришли из Крита) labrys. Далее, заключающийся в слове labyrinthos суффикс -uth- характерен для до-греческих слов, вошедших в греческий язык. Наконец, карийский Зевс, вооруженный такой же двойной секирой, называется Зевсом Лабраиндским (город, где находится его храм, также называется Лабраинда). Поэтому лабиринт (labyrinthos), очевидно, означает «дом двойного топора», так что это, по-видимому, историческое название кносского дворца. Точно также на критских печатях найдены изображения человека с головой быка, соответствующие легендарному Минотавру.
Таким образом, есть все основания полагать, что критский царь был типичным «богоцарем», характерным для древневосточных государств.
Как мы уже говорили выше, искусство Крита достигло исключительной высоты. Его не только нельзя сравнить с искусством великих стран древнего Востока — Египта, Ассирии и Вавилонии, но и греческое искусство VI в. лишь изредка поднимается на ту высоту, которой достигло искусство Крита. В критском искусстве поражают тонкая наблюдательность, любовь к природе, исключительная динамичность и благородство красок. Достаточно сравнить критские рисунки с рисунками IX, VIII вв. — так называемыми изображениями геометрического стиля, чтобы видеть, как глубоко было падение искусства за протекшие восемь столетий. Конечно, и эти геометрические рисунки сохранили кое-что от критского искусства, и в них можно иногда увидеть проблески таланта, но в целом мы имеем несомненную «варваризацию» — эти рисунки напоминают рисунки детей или дикарей, стоящих на самой примитивной ступени культуры. Характерно, что этот процесс варваризации был постепенным: микенские рисунки, подражающие критским, уже значительно хуже их; а рисунки конца микенского периода уже представляют собой нечто среднее между критскими и геометрическими рисунками.
Наоборот, в промежутке между 2000 и 1400 гг. заметен непрерывный подъем искусства; уже к началу второго тысячелетия относится целый ряд художественных изделий: сосуды из камня, металлов и глины, замечательное оружие, украшения для тела, печати, резные камни. Изделия эти весьма разнообразны и показывают, что художественные навыки культивировались в течение долгого времени. Особенно характерна разрисовка сосудов этого времени (так называемый стиль Камарес, по имени нынешней деревни Камарес, близ которой эти сосуды найдены).
Они выделяются яркой, пестрой раскраской и строгостью своих стилизованных форм; изображены на них, главным образом стилизованные растения. Эти глиняные сосуды представляют, очевидно, подражание металлическим образцам и являются прекрасным образчиком того, как действительно одаренный художник «обыгрывает» даже те преграды, которые ставит ему труднообрабатываемый материал; строгость и стилизация форм первоначально были, по-видимому, вызваны трудностью передачи деталей рисунка при чеканке металла.
Примерно с 1700 г. искусство Крита становится гораздо более реалистическим и динамическим. Искусство стремится воплотить движение; подвижность фигур и верность схваченных положений искупают анатомические ошибки в изображении мужского тела, присущие критскому искусству (в угоду господствующей моде мужчин изображали чрезмерно худощавыми с непомерно узкой талией и непомерно развитыми мускулами). Другими такими же условностями является изображение глаза en face, в то время как все лицо изображено в профиль; изображение мужского тела коричневым цветом, а женского — белым. Все это, несомненно, влияние египетского искусства, но в Египте и все прочие стороны изображения подчиняются этим условностям, критяне же их преодолели, заменив глубоко реалистическим изображением природы, так что сохранившиеся условности почти не портят общего впечатления.
В эту эпоху прототипом изображений на сосудах является стенная живопись: роспись сосудов — лишь искусство второго разряда. К сожалению, от стенной живописи сохранилось немного. Основная тема этой живописи — сцены мирной жизни, особенно праздничные обряды, процессии, сцены ловли и приручения быков, бой быков (вернее: игра с быками). С большой любовью изображена и природа: сады, луга, море с рыбами и птицами, растения, животные — например, быки, львы. Изображены и животные, не водящиеся на Крите (например, кошки, павиан).
Перечислим сюжеты наиболее интересных критских рисунков. Чрезвычайно красиво и жизненно изображение мальчика, собирающего на лугу цветы в сосуд. Очень интересна также группа кокетливых элегантных женщин с искусной прической и длинными прядями черных волос, падающих на грудь, в платьях с глубоким декольте, с очень узкой талией и широкими вздутыми рукавами. Самая раскраска платьев — сочетание голубого и желтого цветов — очень изящна. Дамы сидят рядом друг с другом, и, по-видимому, ведут между собой разговор; позади них стоят мужчины. Не менее интересно изображение воина, стоящего навытяжку перед бородатым военачальником, с пером на голове, держащим на плече палку. Не менее любопытны и фрески, изображающие пейзажи. Краски этих пейзажей необыкновенно ярки и жизненны. На одном из них изображен пестрый фазан, сидящий на ветке, из-за куста выглядывает дикая кошка, бросающая на него жадный взгляд. На другой фреске бурый бык пробирается между деревьями и раздвигает рогами ветви. На третьей заяц бежит по покрытому травой и цветами лугу. Обычны также изображения дельфинов, рыб, полипов, цветов и т. д. Очень интересны и рельефные изображения — например, фаянсовая статуэтка, изображающая козу с сосунком — сцена выполнена очень живо; и здесь верность позы искупает анатомические ошибки. Эд. Мейер в своей «Истории древности» помещает на рисунке рядом друг с другом критское изображение юноши, несущего сосуд, и такое же изображение критского юноши с сосудом, сделанное египетским художником. Пропасть между настоящим художественным искусством Крита и ремесленной техникой египетских рисовальщиков прямо поражает.
Очень красив и критский орнамент, имеющий в основе религиозно-магический момент: он, по-видимому, возник из изображений священных предметов и символов, которые делались на зданиях и предметах, чтобы защитить их от злых духов (как впоследствии христианский крест). Такими изображениями были двойной топор и голова быка: из чередования их с растениями и изображениями полипов и получился критский орнамент, представляющий собой резкий контраст с греческим прямолинейным орнаментом.
Мы уже обращали внимание на отсутствие симметрии в критских зданиях. В этом основное отличие критского искусства от искусства древней Греции. В основе искусства древней Греции, начиная уже с изображений геометрического стиля, лежит любовь к прямым линиям и к симметрии, любовь к архитектурности. Наоборот, критское искусство сознательно избегает прямых линий и симметрии. Этим и объясняется то, что архитектура Крита не заключала в себе элементов художественности, так как всякая архитектура основана на прямых линиях и симметрии. Критские дома не имеют фасада; коренастые приземистые колонны, суживающиеся книзу, выполняли лишь функции подпорок, а не интегрального художественного элемента; планы зданий беспорядочны, не представляют собой художественного целого, и даже входная дверь расположена сбоку. Точно так же критский город представляет собой беспорядочное нагромождение домов с кривыми, извилистыми улицами.
О высоком культурном уровне Крита говорит и развитая письменность, вовсе отсутствующая в последующую, гомеровскую эпоху. Подобно вавилонянам, критяне писали на глиняных табличках. Древнейшие письмена (2000—1700 гг.) носят пиктографический характер — это изображения людей, частей тела, утвари, животных, растений и т. д. Очень вероятно, что эта письменность возникла под влиянием египетских иероглифов.
Несколько особняком от других критских иероглифов стоит найденный в 1908 г. в Фесте знаменитый глиняный диск, покрытый с обеих сторон письменами. Письмена эти идут спиралью от центра к окружности, представляя собой сравнительно хорошо выполненное изображение людей, птиц, рыб, растений, одежды и инструментов. Есть основание думать, что этот текст написан слоговым письмом и что перед нами какой-то религиозный гимн с повторяющимся рефреном. Особый интерес представляет встречающееся здесь изображение ручных оков.
Около 1700 г. на Крите происходит тот же процесс, который задолго до этого имел место в Египте. Подобно тому как в Египте ради удобства и быстроты письма иероглифические изображения были упрощены в так называемый иератический шрифт, так и на Крите иероглифический шрифт преобразуется в линейный.[34]
Хотя в одном Кносе найдено более 1500 табличек с письменами, они до сих пор не разобраны; интересные попытки англичанина А. Эванса, финна И. Зундвалла и других пока к убедительным результатам не привели. Причина, очевидно, в том, что нам совершенно не известен язык, на котором говорили на Крите, а язык этот, очевидно, не индоевропейский. Правда, до нас дошло несколько надписей, написанных греческими буквами на этеокритском («собственно критском») языке, но и их понять до сих пор не удалось. Шансы на расшифровку этих надписей значительно увеличились с нахождением в 1939 г. большого числа таких же надписей на материке Греции (см. ниже, стр. 96—97).
О высоком культурном уровне критян говорит также замечательное развитие техники. Мы говорили уже, что в критских дворцах существовал водопровод, водяные уборные и ванны.
Любопытно, что Гомер сохранил еще воспоминание о крито-микенской ванне; он называет ее догреческий словом «асаминт» с тем же суффиксом -нт (-nth-), который имеют древнекритское имя царя «Радамант» и слово «лабиринт», о котором мы говорили выше. Греки в древнейшее время уже не знали теплых ванн, и только в конце V в. эти ванны появляются снова.
Эти водопроводные сооружения заставляют нас думать, что критяне были, хотя бы практически, знакомы уже с основами гидравлики, а развитие мореходства и дальние морские путешествия приводят к заключению, что они были знакомы и с основами астрономии.
Религия Крита, как и всякая религия, была наиболее косным элементом общественной жизни и носила в значительной мере пережиточный характер, не отражая живых общественных отношений. Тем не менее сложность критской религии, наличие в ней различных, взаимно исключающих элементов, говорит о сложной, весьма развитой общественной организации с глубоким прошлым.
С одной стороны, здесь был очень развит культ умирающих и рождающихся божеств, культ богини плодородия (Афродиты), обнаруживающий непосредственное влияние восточных культов (таково, например, дошедшее до нас на одной из печатей изображение богини плодородия, стоящей на возвышенности и окруженной с двух сторон симметрично львами). Находим мы и следы симпатической магии: найдены грубо сделанные изображения отдельных членов человеческого тела, приносившиеся в храмы богов-целителей.[35] С другой стороны, характерен культ, не сопровождающийся изображением божеств ни в виде людей, ни в виде животных. Храмы отсутствуют; божества чтутся на алтарях под открытым небом, в пещерах и на горах; жертвоприношения и молитвы, как мы видим из критских рисунков, совершаются на обнесенных оградой священных участках перед священными камнями, деревьями, столбами, священным символом — двойным топором, может быть, также перед священным троном божества. Здесь мы имеем несомненно пережитки фетишизма: первоначально эти деревья, столбы и камни сами мыслились как божества; на одном критском рисунке изображено даже дерево, отвечающее поклоном на благочестивые приветствия. Но культурная часть критского общества, по-видимому, уже мыслила богов в виде человекоподобных духов, незримо обитающих в этих священных предметах: на некоторых критских рисунках божество изображено в виде маленькой человеческой фигурки, парящей в воздухе рядом со священным предметом. Из этих фетишей особенно интересно изображение бога в виде круглого щита; в одном случае из-за щита выглядывают конечности и голова, чтобы символически выразить, что изображенный щит представляет собой божество. Понятно, что когда был изобретен щит из металла и кожи, закрывавший все тело воина и предохранявший его от вражеских стрел, он должен был казаться каким-то благодетельным божеством и стать предметом почитания.[36]
Большую роль в критском культе играли также религиозные процессии и состязания. Особенно интересно изображение процессии жнецов (или молотильщиков), несущих на спине колосья и земледельческие орудия. О культовых играх с быками, отразивших приручение дикого быка, мы говорили уже выше.
Не чужд был критянам и культ злых божеств — демонов. На одном из рисунков страшный демон изображен в виде египетского бегемота, на другом — страшное морское чудовище нападает на лодку с гребцами; быть может, мы имеем здесь прототип гомеровского мифа о Скилле и Харибде.
Особо нужно отметить центральную роль, которую играла в культе женщина. И изображенные божества, и молящиеся перед их алтарями — главным образом женщины; большую роль играют женщины и в религиозных процессиях.
Погребение и заупокойный культ не играли большой роли на Крите. Покойники обычно хоронились в тесных глиняных гробах, раскрашенных всевозможными орнаментами и изображениями, имеющими магическое защитное значение; пышные гробницы относятся лишь к самому последнему времени и представляют собой, как думает Эд. Мейер, подражание купольным гробницам микенской культуры.
Критские погребальные обряды изображены на саркофаге из Агиа-Триада. Мы видим, что в жертву покойнику приносились бык и дикие козы, что флейтистки сопровождали жертвоприношение игрой на флейтах. Рядом находится изображение божества (в данном случае, может быть, божества смерти) в виде двойной секиры, помещенной на верху высокого шеста; на этой секире сидит птица. (Любопытно, что смерть символизируется топором и изображением птицы еще на русских монетах XV в.) Далее мы видим, что в жертву покойнику приносятся плоды и пироги («кутья») и совершается возлияние кровью жертвенного животного. Рядом с деревом и алтарем находится миниатюрное изображение человека, которому также приносится в жертву два теленка. По аналогии с разобранными выше миниатюрными изображениями божеств, парящими в воздухе рядом со своим алтарем, Эд. Мейер предположил, что здесь изображен покойник, ставший божественным духом после смерти. Рядом имеется изображение, которое истолковывается как изображение богинь, уводящих покойника в загробный мир.
Наш очерк культуры и общественной жизни Крита носит, разумеется, чрезвычайно фрагментарный, а отчасти и проблематический характер. Так, например, мы очень много говорили о международных отношениях Крита, о торговле, о ремеслах. Между тем мы видели, что одним из главных предметов вывоза из Крита были земледельческие продукты. Религиозная процессия жнецов, о которой мы говорили выше, также показывает, какое большое значение имело сельское хозяйство в жизни Крита. Понятно, что читатель хотел бы узнать о земледельческом быте на Крите так же подробно, как он узнал о торговле и о ремеслах. Однако, для того чтобы удовлетворить любопытство читателя, пришлось бы прибегнуть к домыслам, так как сохранившиеся памятники, насколько я знаю, не содержат достаточно убедительного материала по этому вопросу. Равным образом и по вопросу об общинной организации на Крите наш материал не дает возможности сказать что-либо определенное, кроме того, что здесь была сильная централизованная монархия, а следовательно государство уже сформировалось. Из наличия среди знаков критского алфавита изображения человека со связанными на спине руками и из изображения ручных оков можно, по-видимому, заключить что такое лишение свободы было обычным на Крите, и постулировать существование на Крите примитивного рабства. За это говорят, по мнению Б. Л. Богаевского, и обнаруженные в Кносе подземные темницы в виде колодцев. Впрочем, и априорно можно предположить наличие на Крите примитивного рабства, поскольку Крит входил в число древневосточных монархий. Далее, нахождение на Крите дорого стоящего, роскошного тяжелого вооружения, шлемов, кинжалов с инкрустациями и даже колесниц, а также различия в одежде и способах погребения показывают, что в критском обществе было резкое разделение на богатых и бедных. Но до тех пор, пока не расшифрованы критские письмена, на основании одних археологических памятников мы не можем восстановить в частностях картину критского общественного строя; нам приходится довольствоваться утверждением, что критское общество было по своей структуре одним из древневосточных обществ.
Конечно, отнеся критское общество к числу древневосточных обществ, мы вовсе не обязаны представлять себе государственный строй Крита как точную копию с египетской или ассирийской деспотии. Древневосточные примитивно-рабовладельческие государства были чрезвычайно разнообразны, и, например, по мнению ученых, в хеттском обществе был ряд элементов «народоправства». Точно также и в критском обществе прослеживается, несомненно, ряд демократических черт. Так, в театр, находившийся во дворце, допускался народ (он вмещал более 500 человек); нигде мы не находим сцен униженного преклонения перед царем или жестокой расправы с непокорными и пленниками, как это обычно на египетских и ассирийских рисунках. На ассирийских рисунках постоянно встречается изображение царя, причем фигура царя во много раз превосходит фигуры подданных. На Крите же вообще не найдено ни одного изображения, которое можно было бы с уверенностью считать изображением царя, и уж во всяком случае он не изображается в большем размере, чем прочие люди. Массовые сцены без всякой центральной фигуры традиционны для критского искусства. Наконец, бросается в глаза значимость женщины в критском обществе, что несомненно является пережитком матриархата. Все это не мешает нам видеть за этими отдельными чертами основное: наличие классового расслоения и примитивно-рабовладельческого общества.
Вопрос о национальности носителей критской культуры не представляет для нас такого интереса, как для историков-расистов, так как «чистых» наций и рас, по нашему убеждению, не существует, и язык не определяет происхождения. Что касается языка критян, то уже из того факта, что все попытки разобрать критские надписи ни к чему не привели, можно заключить, что этот язык не был индоевропейским. Наконец, наличие суффиксов -nth-, -SS- (например, в словах «лабиринт», «Кносс») показывает, по-видимому, что население Крита было родственна догреческому населению Балканского полуострова, где эти же суффиксы вошли в названия народов и некоторые другие греческие слова догреческого происхождения.
В заключение необходимо еще указать на то, что в советской науке недавно был выдвинут взгляд на критское общество, резко отличающийся от общепринятого. Этот взгляд был выставлен проф. Б. Л. Богаевским. С его точки зрения, критское общество даже в момент своего высшего расцвета было родовым, первобытно-коммунистическим, и ни о каком государстве на Крите не может быть и речи. Прежде я посвящал в своем курсе целый отдел полемике с этим взглядом; в настоящее время в этом не представляется необходимости, поскольку ни один исследователь ни в Союзе, ни за границей не выступил печатно с обоснованной поддержкой точки зрения Богаевского.
Б. Л. Богаевский не привел ни одного серьезного аргумента в защиту своего взгляда. Он, несомненно, прав, указывая на сходство плана критских дворцов с планом так называемых больших домов в родовом обществе. Но нет ни одного древнего государства, в котором бы не сохранилось пережитков родового общества. Из наличия таких пережитков нельзя делать никаких выводов, тем более что план дворца, очень сходный с планом критских дворцов, теперь обнаружен в стране хеттов, где, несомненно, существовало государство. Ссылка Богаевского на сходство этих дворцов, как и критской культуры вообще, с дворцами и культурой некоторых американских народов не убедительна хотя бы уже потому, что, как указал мне проф. Мачинский, и в Америке мы имеем в соответствующем случае не родовое, а раннеклассовое общество.
К сожалению, приходится констатировать, что схема Богаевского не является удовлетворительной научной гипотезой, т. е. не объясняет наиболее простым и убедительным образом дошедший до нас фактический материал. Вдобавок у Богаевского неправильно понят марксистский принцип общественного развития: он считает необходимым, чтобы родовому обществу, существовавшему в раннегомеровскую эпоху, обязательно предшествовало, не только на материке Греции, но и в других местах, еще более примитивное родовое общество. Однако, рассуждая так, он должен был бы и хеттское (в Малой Азии), и вавилонское, и египетское общества, хронологически предшествующие гомеровскому, считать родовыми, а это заведомо противоречит действительности. Таким образом Б. Л. Богаевский в сущности подменяет диалектическую теорию Энгельса прямолинейной схематической «теорией прогресса» — теорией К. Бюхера.