История Греции — страница 8 из 24

АРХАИЧЕСКАЯ ЭПОХА

1. КОЛОНИЗАЦИЯ

Аристократическое общественное устройство могло сохраняться лишь до тех пор, пока в среде простого народа не появилось значительного числа людей, получивших благодаря своему богатству большое влияние в общине, и пока, с другой стороны, в среде самой аристократии не появилось значительного числа людей, настолько обнищавших, что они не могли уже вести образ жизни, подобающий аристократу.

Основной причиной этого распада была колонизация. В гомеровском обществе был ряд причин, делавших необходимым систематическое устранение избытка населения. Эту функцию выполняли, как мы видели, непрерывные войны. Этой же цели достигали путем убийства или продажи в рабство детей, которых нельзя было обеспечить клером. Такая продажа была обязательной по законам старинного беотийского законодателя Филолая. Но по мере поднятия общего культурного уровня наиболее распространенным и эффективным средством борьбы с перенаселением стала высылка граждан в колонии. Эта высылка стала возможной с тех пор, как греки снова овладели мореходным делом настолько, чтобы решиться совершать путешествия на кораблях, двигаясь вдоль морского побережья или от острова к острову. Лишь много позже греки решаются выплывать в открытое море.[73]

Отправлялись за море обычно люди, не получившие земельного надела, так как в ряде мест запрещалось дробить клеры. Далее, отправлялись часто представители побежденного рода, лица, опасавшиеся кровавой мести или других преследований со стороны рода-победителя, и вообще жертвы гражданской войны.

Первоначально эти колонии носили чисто земледельческий характер. Переселенцы совершенно не учитывали того торгового значения, которое смогут в будущем приобрести эти колонии. Так, мегарцы заняли было Византий, а потом переселились оттуда в Халкедон, так как почва там была плодороднее. Византий заняли другие колонисты, и вскоре он стал одним из богатейших городов Греции, так как он закрывал Геллеспонт и служил ключом к черноморскому хлебу.[74] Такими же чисто земледельческими колониями были колонии, высланные городом Халкидой на острове Евбее. Они колонизовали полуостров Халкидику во Фракии. Земледельческий характер носили, несомненно, также древнейшие колонии в Сицилии и в так называемой Великой Греции, т. е. в Италии. Они были выведены теми же ионийскими халкидянами, которые, высадившись на западном побережье и основав здесь колонию Керкиру, переправились отсюда на восточный берег Сицилии и основали здесь Наксос, Леонтины, Катану и колонию на острове Ортигии. Тогда же, т. е. около середины VII в., мегарцы основали здесь колонию Мегары Гиблейские.

Однако уже через самое короткое время колонисты должны были заметить, каким выгодным делом является торговля с местным населением. В «Одиссее» описывается, с каким восторгом житель дикой Тринакрии великан Киклоп набросился на греческое вино; вероятно, таким же успехом оно пользовалось у каких-нибудь сикулов в Сицилии, скифов и т. д. Вывезенные колонистами из дому глиняные изделия, которым они, может быть, не придавали большой цены, видя в них только сосуды для хранения жидкости, казались первобытным их соседям верхом художества и могли быть проданы, с точки зрения греков, за баснословную цену. Такой же успех, вероятно, имели греческие ткани, оливковое масло и т. д. Колонист, предприняв поездку на родину и привезя оттуда уже специально товары, ходкие у его первобытных соседей, сразу становился богатым человеком и мог даже затем поселиться на старой родине в качестве богатого и всеми уважаемого человека, хотя недавно он был бедняком, не имевшим никакого влияния. Такие люди должны были вызывать зависть у тех из своих обеспеченных сограждан, которым до этого времени и в голову не приходило уезжать в колонии. Не только люди из простонародья решаются теперь вкладывать свои деньги в морскую торговлю: аристократия распадается в ряде государств на две группы — на реакционную земледельческую аристократию и на передовую торговую аристократию, представленную, например, в Афинах, родом Алкмеонидов. В Милете одна из аристократических партий носила название «аэйнавтов», т. е. вечных моряков. Эти торгово-аристократические партии иногда вступают в союз с купцами из простонародья.

Ряд бывших земледельческих колоний получает в связи с этим торговый характер, как, например, колонии в Сицилии. В самой материковой Греции к этому времени большое торговое значение получает Коринф. Он лежал у узкого перешейка Истма. Плавание вокруг Пелопоннеса в виду скал у его южного берега было сопряжено с большими опасностями. Для мореходов, отправлявшихся с восточного берега Греции на западный или наоборот, выгоднее было перетаскивать суда через Коринфский перешеек. При этой перегрузке часть товаров сбывалась в Коринфе; вдобавок коринфяне взимали пошлины. Поэтому Коринф быстро разбогател, и здесь появилась влиятельная торговая аристократия. Заметив, какие выгодные опорные пункты для торговли приобрели халкидяне, Коринф отправляет своих колонистов вслед за ними; коринфяне отбирают у них Керкиру и остров Ортигию. На Ортигии и прилежащем побережье они строят город Сиракузы, впоследствии и по величине и по торговому значению далеко оставивший позади Коринф. Однако, кроме Сиракуз и маленьких Мегар, весь восточный берег Сицилии остался в руках ионийцев. На южном берегу утвердились дорийцы из Родоса и Крита, основавшие «хлебородную» Гелу и Акрагант; западная оконечность осталась в руках финикиян из Карфагена, финикийского города на северном побережье Африки.

На материке Италии древнейшая колония была выведена также халкидянами. Это — лежавшие на западном берегу, в Кампании Кумы, значение которых стало особенно велико потому, что они находились недалеко от владений этрусков, бывших в то время наиболее могущественным и культурным народом Италии, а также от латинов и Рима. Кумы впоследствии выслали колонию в соседний Неаполь.

Далее идет волна поселенцев из менее значительных областей Греции, не высылавших колоний, правильно организованных государством. Случайные эмигранты из Ахайи на севере Пелопоннеса и различных государств средней Греции высаживаются в Италии в Тарентском заливе и образуют колонии Кротон, Сибарис и Метапонт. Наконец, спартанцы основали здесь же Тарент, ставший вскоре крупнейшим из греческих городов Италии. Это были преимущественно земледельческие колонии, владевшие обширными территориями, простиравшимися до Тосканского моря; они торговали хлебом, который был главным предметом вывоза из Италии в Пелопоннес.[75]

Около 600 г. греки впервые пускаются в путь на запад от Италии, в места, которые до этого времени считались населенными чудовищами и о которых рассказывали страшные сказки.

Колонисты из Фокеи, бывшей в то время одним из крупнейших торговых городов Малой Азии, минуют Италию и основывают недалеко от устья Роны колонию Массилию (нынешний Марсель). Эта колония наладила прекрасные отношения с кельтами, карфагенянами, этрусками, а впоследствии и с Римом. В 545 г., после покорения Фокеи персами, сюда устремляется новая многолюдная волна переселенцев, благодаря чему Массилия становится большим цветущим городом, в свою очередь выславшим еще дальше на запад колонию Менаку (около нынешней Малаги, в Испании). Греки дошли таким образом почти до Атлантического океана. С другой стороны, Коринф вместе с Керкирой высылают колонию далеко на север — в Эпидамн, на Иллирийском побережье.

В VII в. в связи с указанными выше причинами, наряду с земледельческими, появляются и чисто торговые колонии. Уже до греков финикияне основали целый ряд факторий в различных местах Средиземного моря. Это были временные торговые поселения. После распродажи товаров они обычно совершенно покидались, и купцы уезжали на родину. Греки также основывали такие фактории (по-гречески эмпории); однако греки обладали гораздо большим искусством налаживать постоянную связь с туземцами. Сплошь и рядом возле такого эмпория возникал постоянный греческий поселок «апойкия», впоследствии превращавшийся в большой торговый город. Характерно, что греки не делали попыток завладеть обширными территориями в глубине материка, боясь быть отрезанными от берега, а довольствовались овладением побережьем, «как лягушки на берегу пруда», по выражению Платона.

Ряд колоний, выведенных в VII в., уже носит преимущественно торговый характер. Характерно, что Халкида и Коринф, бывшие главными центрами колонизации, становятся также главными центрами по изготовлению художественных ваз. И эти вазы находят в большом количестве в колониях. Очевидно, торговцы в эту эпоху уже не удовлетворялись вывозом случайных изделий: так как спрос был очень велик, появляются мастерские, специально работающие на вывоз. Впоследствии наиболее значительные из этих керамических мастерских находились в Афинах.

Коринфяне оценили торговое значение Халкидики, граничившей с Фракией и Македонией: эти страны были очень богаты серебром, золотом и корабельным лесом, которого не было в Греции; вывозился отсюда также и хлеб. И вот на самом узком месте Палленского полуострова, на перешейке, коринфяне в правление Тирана Периандра основали колонию Потидею. Эта колония перерезала путь между халкидскими земледельческими колониями Паллены[76] и северными племенами. Она служила этим колониям как бы защитой против нападения диких племен, но зато, наладив мирные отношения с этими племенами, она присвоила себе все выгоды от торговли с ними, сведя прочие колонии полуострова на роль чисто земледельческих поселений. Коринф придавал этой колонии особенно большое значение; сюда посылалось из Коринфа особое должностное лицо — эпидамиург, имевший высшую власть в колонии.

Богатая Фракия привлекала к себе внимание и ряда других торговых греческих общин. Так, небольшой ионийский остров Парос, лишь в более позднее время получивший известное значение благодаря замечательному мрамору, был в VII в. очень перенаселен. Часть граждан, желавших заниматься земледелием, отправилась в город Сирис, в Италию. Другие, более смелые и любившие приключения, решились поплыть к побережью Фракии. В числе их был и Архилох, величайший лирический поэт античности.

Очевидно, переселенцев привлекали сюда слухи о богатейших золотых россыпях, лежавших на материке против острова Фасоса. Но здесь жило сравнительно культурное и очень храброе фракийское племя, саийцы, и с их стороны следовало ожидать самого отчаянного сопротивления. Только смелые авантюристы вроде Архилоха могли решиться на такое путешествие.

В остром копье у меня замешан мой хлеб.

И в копье же

Из-под Исмара вино.

Пью, опершись на копье.

Выселиться прямо на побережье было опасно. Мы знаем, что и впоследствии, когда греков стало здесь гораздо больше, фракийцы не раз нападали на греческие поселения и вырезывали всех до последнего человека. Но фракийцы не были мореходами; грекам поэтому выгодно было обосноваться на пустынном гористом острове Фасосе и уже отсюда совершать нападения на побережье.

Фасос был торговой колонией, мало приспособленной в то время для земледелия. Архилох описывает его в следующих словах:

...Как осла хребет —

Заросший диким лесом, он вздымается,

Невзрачный край, немилый и нерадостный,

Не то, что край, где плещут волны Сириса.

Архилох называет его «несчастным трижды городом», граждан его — «измученными нуждою»:

Словно скорби всей Эллады в нашем Фасосе сошлись.

Он с горечью вспоминает о Паросе и его смоковницах и с ужасом думает о нападении фракийцев, нависшем над островом как камень Тантала.

Но таким положение было только до тех пор, пока шла упорная борьба с фракийцами на материке. Эта борьба на первых порах сопровождалась рядом неудач. Архилох, человек нового склада, с подчеркнутым цинизмом рассказывает, как он бросил щит[77] и бежал из сражения с фракийцами:

Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:

Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.

В другом стихотворении Архилох рассказывает об ужасной судьбе греков, попадавших в плен и рабство к фракийцам.

Колониальное могущество греков основывалось не столько на их военной доблести, сколько на умении ладить с другими племенами и ловкой дипломатии. Фракийцы численно во много раз превосходили греков, и им нетрудно было одержать верх над греками и перебить их всех. Но сами они делились на множество племен, постоянно враждовавших одно с другим. Если приходилось воевать, то греки заключали союз с одними племенами, подстрекали их против других и в сражениях имели союзниками часть самих фракийцев. Но чаще всего они старались избегать войны с фракийцами. Нападать решались преимущественно в тех случаях, когда победа была обеспечена. Так, Архилох с горькой усмешкой рассказывает:

Мы настигли и убили счетом ровно семерых.

Целых тысяча нас было!

Но чаще всего греки жили в мире с фракийцами, заключая с ними договоры о дружбе.

Мы остановились так подробно на основании Фасоса, ставшего вскоре одним из богатейших греческих городов, потому, что картина, нарисованная нами здесь по Архилоху, в значительной степени типична и для других греческих колоний.

Не только паросцев привлекли слухи о фракийском золоте: богатый ионийский город Хиос (на острове того же имени) высылает колонию в Маронею на то же побережье. Впрочем, эта колония приобрела особое значение благодаря своим замечательным виноградникам. Самое название Маронеи происходит от имени бога (или полубога) Марона, покровителя виноделия, очень близкого к Дионису.

В том же VII в. на побережье, недалеко от Фасоса, жители ионийского города Клазомен, которые, вероятно, также мечтали о фракийском золоте, основали колонию Абдеры, но это поселение было уничтожено фракийцами.

Милет, бывший самым культурным торговым городом Греции в VII в., лишь сравнительно поздно принял участие в колонизации. Он вел оживленную посредническую торговлю между Грецией и переднеазиатскими государствами и вследствие своего богатства не был вынужден идти по пути высылки колоний. Однако в VII в. образуется могущественное лидийское государство, руководимое династией Мермнадов. Царь Гигес обеспечивает ему независимое и могущественное военное положение, благодаря чему Лидии удается сосредоточить в своих руках всю сухопутную торговлю в Передней Азии. Лидия пыталась монополизировать и морскую торговлю. Лидийские цари упорно ведут войну с Милетом, но взять его им не удается. Правда, они постепенно, один за другим, превращают малоазиатские греческие города в своих данников, но, по-видимому, лидийцы не вмешивались во внутренние дела этих городов и за неимением собственного флота отдали в их руки всю морскую торговлю.[78] Поэтому греки не тяготились лидийским господством, так как оно было для них скорее выгодным.

Величайшим культурным завоеванием лидийцев было изобретение ими монеты.[79] Уже до этого времени куски металла служили деньгами, т. е. эквивалентом при торговых сделках, и им придавали определенную условную форму, например, палочек, колец, распяленных шкур и т. д. Но изготовляли их частные торговцы и каждый раз при получении денег их приходилось взвешивать. Лидийские цари изготовляли монеты вполне определенной величины из естественного сплава золота с серебром («электрон»). На них стояла царская печать (впоследствии изображение льва), служившая ручательством того, что монета имела установленный вес. Монетное дело было монополией государства, и частный человек, изготовлявший такую же монету, считался тягчайшим государственным преступником и подвергался мучительной смертной казни. Это создало необыкновенное упрощение в обороте и облегчение торговых сделок и, быть может, в большей мере содействовало захвату Лидией всей сухопутной торговли, чем ее сильное войско. Но появление монеты быстро оживило и торговлю на всем Эгейском море, а следовательно и колонизацию. Греческие города малоазиатского побережья — в первую голову, конечно, Милет — начинают один за другим чеканить монету из того же материала и той же величины, что и лидийская, и часто также с изображением льва, но значительно более художественным.[80]

Милет не пожелал отказаться от сухопутной торговли в пользу Лидии. Однако, чтобы сохранить в своих руках эту торговлю, ему нужно было прежде всего завладеть позициями в тылу у Лидийского государства. Это можно было сделать, только укрепившись на северном побережье Малой Азии, т. е. проникнув в Черное море, которое считалось до этого времени очень опасным, — о нем рассказывали сказочные ужасы. Проникновение же в Черное море открывало и другие богатые перспективы и прежде всего давало возможность получать скифский (т. е. украинский) хлеб из первых рук, а не через посредство ряда азиатских народов. Но для прочного овладения черноморскими торговыми путями необходимо было прежде всего обосноваться на Геллеспонте. И вот, в середине VII в. милетцы основывают в Геллеспонте Абидос и Кизик, жители Лесбоса — Сест, жители Фокеи, самого северного из ионийских городов Малой Азии, — Лампсак. Но особенно важное торговое значение приобретает лежащий у выхода из Геллеспонта недалеко от Черного моря, Византий, основанный, как мы говорили уже, мегарцами как чисто земледельческая колония. Он запирал узкий вход в Черное море (Босфор) и поэтому мог облагать пошлиной проходящие суда.

Теперь милетяне большими массами устремляются в Черное море. Это море уже персы называли Черным, по-персидски «Ахшайна» (греки наивно поняли слово «ахшайна» как греческое «аксенос» — «негостеприимное» и, не желая пускаться в море с таким страшным названием, переименовали его в «евксейнос» — «гостеприимное»). На северном берегу Малой Азии милетяне основали два замечательных торговых города — Синоп и Трапезунт. Особенно интересно название второго города, так как оно происходит от слова «трапеза», что означает «стол менялы», или первобытный банк. На позднейших трапезунтских монетах, действительно, изображен стол менялы с деньгами на нем. Оба эти города лежали к востоку от реки Галиса, образовывавшей восточную границу Лидии, и, таким образом, вели непосредственную торговлю с малоазиатскими племенами, минуя Лидию. Цель Милета была достигнута, но милетяне не останавливаются на этом: они переправляются на северный берег Черного моря и основывают на месте нынешней Керчи, где уже с VIII в. находилась греческая фактория для торговли со скифами, важный торговый город Пантикапей. Не меньшее торговое значение имела и другая милетская, колония — Ольвия, лежавшая недалеко от устья реки Борисфена, нынешнего Днепра. Эти колонии вели со своими скифскими соседями оживленную торговлю. На рынки греческого материка было брошено такое большое количество хлеба, что сеять хлеб на продажу оказалось невыгодным: он обходился много дороже, чем привозной. Крестьяне в государствах, ввозящих хлеб, сами сеют хлеб только в незначительном количестве для собственного употребления, а всю прочую почву отводят под виноград и оливу, так как вино и оливковое масло имели широкий сбыт в греческих колониях.

Но, с другой стороны, эта обширная хлебная торговля произвела экономический переворот и в жизни скифов, населявших нынешние южноукраинские степи. До этого времени скифы были кочевниками, питавшимися молоком и мясом, и не были знакомы с культурой хлебных злаков. Теперь скифы, жившие по соседству с греками, вместе с прочими завоеваниями греческой культуры усваивают питание хлебом, хотя, конечно, главным образом сеют его для продажи. Скифы же более отдаленных: областей сеют большое количество хлеба, хотя сами его не едят. Геродот сообщает:

«От торгового города борисфенитов (Ольвия), составляющего наиболее срединный пункт во всей приморской Скифии, первыми живут каллипиды, представляющие собой эллинов-скифов; выше их живет другой народ, именуемый алазонами. Как эти последние, так и каллипиды во всем ведут такой же образ жизни, как и скифы, но хлеб они сеют и употребляют в пищу, равно как лук, чеснок, чечевицу и просо. Над алазонами обитают скифы-пахари, сеющие хлеб не для собственного употребления в пищу, но для продажи».[81]

Через посредство скифов и живших к северу от них племен велась торговля с побережьем Балтийского моря, откуда получался янтарь (мы уже видели, что у греков янтарь считался: драгоценностью). Так, в 1824 г. в деревне Шубине, в Познани, был найден клад афинских монет времен Писистрата; в 1882 г. в Бранденбурге, в Феттерфельде, были найдены художественные вещи из «электрона» (сплава золота и серебра), несомненно сделанные ионийскими мастерами VI в.

Кроме хлеба, из северного Причерноморья ввозилась в Грецию сушеная рыба — крайне важный предмет питания для греческой бедноты. Другой важной статьей вывоза были рабы. Скифские рабы отличались силой и красотой; поэтому греческие государства (прежде всего Афины) охотно приобретали их и делали из них государственных рабов — они служили низшими чиновниками, прежде всего полицейскими. Далее, как мы видим из рисунков на вазах, в войске Писистрата служило много скифов. Это были либо рабы, либо навербованные наемники, но и в том и в другом случае вывоз их из Скифии производился планомерно.

Вопрос о ввозе в Скифию разрешается тем фактом, что здесь найдено очень много черепков греческих (особенно афинских) сосудов из-под вина и оливкового масла. Очевидно, главным предметом ввоза были вино, оливковое масло, расписные глиняные сосуды и другие художественные изделия. Интересно, что в Скифии найдены серебряные сосуды греческой работы со сценами из жизни скифов. Они либо заготовлены специально в расчете на сбыт в Скифии, либо, что еще вероятнее, выполнены в Скифии приезжими греческими мастерами.

Вслед за милетцами в Черное море направились и колонисты из Мегар. Они основали Гераклею Понтийскую на лидийском побережье Черного моря, а отсюда уже — Херсонес, близ нынешнего Севастополя. Впрочем, колонии Мегар в классическую эпоху никогда не достигали такого расцвета, как милетские.

Как мы уже говорили, сообщение с Черным морем на первых порах шло каботажным путем, вдоль берегов Греции и Фракии. Не удивительно поэтому, что хорошие гавани на этом пути приобретали большое значение как места, где корабли могли остановиться в пути, произвести необходимые починки, запастись водой и провизией и т. д. Если в середине VII в. основанная клазоменянами в устье Неста колония Абдеры оказалась нежизнеспособной, то примерно через сто лет, в середине VI в. колонизовать Абдеры удалось маленькому, но культурному и торговому ионийскому городу Теосу; этот город был перенаселен[82] и поэтому принужден был выслать колонию. Благодаря выгодному положению на главном торговом пути Абдеры быстро стали одним из наиболее богатых и культурных торговых городов Греции.

Остается еще сказать о колониях в странах древневосточных культур.

Уже в VIII в. ионяне успешно конкурировали с финикийскими купцами в Ассирийском государстве, которому во второй половине VIII в. принадлежала вся Передняя Азия, а с 679 г. и Египет. Так, в 711 г. филистимский город Ашдод отлагается от Ассирии в надежде на египетскую помощь. Филистимляне изгоняют ассирийского наместника и выбирают предводителем какого-то грека с Кипра. Характерно, что здесь, как вообще в семитических памятниках, грек назван «яван», т. е. «иониец», хотя на Кипре ионийцы не жили: ассирийцы из греческих купцов имели дело только с ионийцами, и поэтому всех греков называют «яван», «ионийцами». В 709 г. семь греческих царей с острова Кипра в знак верноподданнических чувств прислали подарки ассирийскому царю Саргону.

Ассирийцы терпели уже существовавшие греческие колонии на Кипре, как терпели они и отдельных купцов-греков в Сирии. Однако ассирийцы не желали допустить, чтобы греки вывели колонию на принадлежащее им средиземноморское побережье. Когда греки высадились (около 695 г.) на побережье Киликии, ассирийский царь Синахериб выступил против них, разбил и на месте сражения поставил свою статую с надписью в память победы.[83]

Какую большую роль играли греческие купцы в городах Сирии, мы видим из слов библейского пророка Иезекииля. Былую мощь Тира он описывает, между прочим, следующими словами: «Яван... торговали с тобой; товарами, которые они тебе привозили, были рабы и медные сосуды».

Только после падения Ассирии грекам с Родоса удалось вывести несколько незначительных колоний на киликийское побережье. Точно так же и в Вавилон и Египет греки начинают проникать большими массами лишь тогда, когда эти государства возвращают себе свободу. Греки проникают сюда двумя путями: в качестве воинов-наемников и в качестве купцов.

Сохранилось стихотворение лесбосского поэта Алкея (скорее всего, начала VI в.), посвященное его брату, служившему наемником у халдейского царя в Вавилоне:

От пределов земли меч ты принес домой.

Рукоять на мече — кости слоновой

Вся в оправе златой. Знать, вавилонянам

Воин пришлый служил доблестью эллинской.

Ставкой — жизнь. Чья возьмет? И великана ты

Из царевых убил, единоборствуя,

Что без малого был ростом пяти локтей.

Египетский царь Псамметих I, как сообщает Геродот, освободил свою страну от ассирийского ига (около 645 г.) благодаря помощи ионийских и карийских пиратов, случайно высадившихся в Египте и поступивших к нему на службу наемниками.[84]

Для торговых операций милетцы основали факторию в одном из устьев Нила, называвшуюся «Милетская крепость» («Милесион тейхос»). Псамметих I разрешил грекам построить в Канобском устье Нила постоянное городское поселение, которое было названо Навкратисом.

Гражданское население Навкратиса состояло из выходцев из двенадцати городов: Милета, Самоса и Эгины, имевших свои храмы, а также Хиоса, Теоса, Фокеи, Клазомен (ионийские города), Родоса, Книда, Галикарнасса, Фаселида (дорийские) и Митилены на Лесбосе (эолийский). Эти города сообща соорудили себе храм Эллений в честь «богов эллинов»; эти города назначали также сообща «блюстителей торговли».

Навкратис был огромным для того времени городом. Здесь жили богатые авантюристы, и потому город поражал своей роскошью.[85]

Из Египта вывозился прежде всего хлеб, затем полотно, финики, произведения центральной Африки (пряности, благовония, слоновая кость, обезьяны и т. д.), папирус, изготовлявшийся из листьев водяного растения того же названия, росшего в Ниле (он заменял грекам бумагу), и некоторые сорта растительного масла.

Не меньшее значение, чем Навкратис, имела греческая колония Кирена, основанная в нынешней Ливии жителями маленького дорийского острова Феры.[86] Жители Кирены занимались земледелием и скотоводством; отсюда вывозилось, кроме хлеба, еще и растение сильфион, сбыт которого был монополизирован царем. Это растение пользовалось большим спросом в Греции, так как оно играло роль нынешней касторки.[87]

С началом колонизации совпадает и появление в Греции письма. Мы говорили уже, что в гомеровскую эпоху старая микенская письменность, неудобная для греческого языка, была (за исключением о. Кипра) почти совершенно забыта. Новые потребности торгового оборота делали необходимым применение письма. Мы уже видели, как греческие купцы учились у финикиян торговой технике. У них же они заимствовали форму букв. Финикийский алфавит был удобен тем, что здесь каждая буква обозначала уже не слог, а отдельный звук. Правда, здесь не было знаков для гласных звуков, но зато у семитов был ряд гортанных звуков, отсутствующих в греческом языке. Эти знаки были использованы для гласных. Для звуков, отсутствующих у семитов, греки придумали новые начертания. Сами греки называли в V в. свои буквы «финикеями», т. е. финикийскими знаками. Названия букв имели у семитов определенный смысл: алеф — скот, бет — дом, гимель — верблюд, далет — дверь и т. д. Греки сохранили эти же названия — альфа, бета, гамма, дельта, но у них эти слова не имели никакого смысла. Различные греческие города внесли свои изменения в этот алфавит; однако характерно для связи между письменностью и торговлей то, что четыре основных видоизменения греческого алфавита возникли в четырех крупнейших торговых городах: в Милете, Халкиде, Коринфе и Афинах. Милетский алфавит есть нынешний греческий алфавит, из которого образовался наш русский, а из халкидского — путем незначительных изменений развился тот латинский алфавит, который употребляют ныне все западноевропейские народы.

2. ВЛИЯНИЕ КОЛОНИЗАЦИИ В ОБЛАСТИ ЭКОНОМИКИ

Колонизация оказала глубокое влияние на жизненный уклад греков — не только в колониях, но и в метрополии. Целый ряд людей, которых «лучшие» люди в городе, аристократы, считали париями и которые сами на себя смотрели как на людей второго сорта, стали владеть крупными богатствами и поставили в зависимость от себя много сограждан, благодаря чему приобрели влияние в государстве. Греческие города гомеровской эпохи обычно лежали в нескольких километрах от морского берега; теперь на берегу моря около этих городов вырастают большие торговые поселки с гаванью для судов и рынком. В позднегомеровскую эпоху города служили, главным образом, местопребыванием аристократии; сюда крестьянам запрещено было появляться. Теперь в этих городах появляются целые кварталы, населенные ремесленниками и торговцами. Движимое богатство начинает завоевывать себе такой же почет, как богатство земельное. Многие мастера получают мировую известность и с гордостью пишут свои имена на своих изделиях. На своих надгробиях ремесленники обозначают свою профессию и называют себя «мудрецами» («софос») в своем деле. Они быстро богатеют и начинают затмевать роскошью нарядов старых аристократов. Они начинают добиваться не только политического равноправия, но и руководящего влияния в государстве.

Крестьянин часто не находит уже выгодным сеять хлеб, так как привозной хлеб обходится много дешевле: он переходит к культуре винограда и оливы. Но это многолетние растения, и приходится ждать несколько лет, пока они начнут давать доход; у крестьянина же нет свободных капиталов, чтобы прожить несколько лет в ожидании будущих доходов — он принужден обращаться к богатому соседу и брать у него деньги взаймы под высокий процент (по-видимому, в древнейшее время ходовым процентом было 50 % годовых). Часто случалось, что крестьянин не мог отдать долга с процентами, и тогда ему приходилось предоставлять кредитору право распоряжаться на своей земле или даже он вынужден был продавать своих детей, а иногда жену и самого себя в рабство. Ждать милосердия от богатого соседа не приходилось: теперь он знал уже, как распорядиться с излишком денег — он мог истратить их на предметы роскоши, получающиеся из-за границы, так как жизнь стала гораздо прихотливее. Не может быть никакого сомнения, что наряду с «добровольной» отдачей себя под покровительство и различными видами экономического закабаления здесь имело место и применение грубого физического насилия. Еще в более позднее время аристократы распевали такую застольную песню, сочиненную на Крите:

Много у меня богатства: копье и меч,

Также и щит прекрасный, чтобы закрыть им тело.

Пашу я мечом, мечом и жну я,

Мечом я сладкое вино выжимаю в чаны.

Мечом же черни я внушил меня величать владыкой.

Те же, что иметь не смеют копье и меч,

Также и щит прекрасный, чтобы закрыть им тело,

Трепещут, припав к моим коленям,

Лепечут робкие мольбы, на земле простершись,

И рады жалким языком меня величать владыкой.

Если аристократы в эту эпоху были достаточно могущественны, чтобы захватывать частную собственность бедняков, то само собой понятно, что полководцы из аристократов, пользуясь своим положением, захватывали для себя и для своих близких вновь завоеванную общественную землю. Расслоение происходит и внутри отдельных родов: богатые члены рода охотно подчинялись закону и передавали землю после смерти своим сыновьям, если они у них были, но при отсутствии сыновей передача земли побочным родственникам им не улыбалась, и они пытались, в нарушение закона о родовой собственности, распоряжаться землей по своему усмотрению. В результате этого процесса в одних государствах (на Крите, на котором написана приведенная застольная песня, в Фессалии, в Спарте) образуется зависимый крестьянский класс, положение которого близко к положению рабов, в других — крестьянская революция приводит к признанию недействительными кабальных сделок на землю и к эмансипации крестьянства (например, в Афинах).

Развитию обмена соответствовало и улучшение земледельческой, ремесленной, а в связи с ней и военной техники.

До этого времени зерно растиралось каждой домохозяйкой с домашними рабынями в ручных мельничных ступках. Это отнимало очень много времени, и хлеб получался плохой. Теперь начинают строить большие мельницы, где жернов приводится в движение ослами или сильными рабами-мужчинами, подгоняемыми бичом надсмотрщика. Владельцы таких мельниц быстро становятся богатыми людьми, а один из таких владельцев, Питтак из Митилены, даже стал верховным правителем своего государства.

Значительный прогресс был сделан в эту эпоху в области ремесла. Важную роль здесь сыграли восточные образцы, привозившиеся в большом количестве в Грецию с усовершенствованием судоходства. Но основной причиной расцвета ремесла является быстрое развитие общественных форм на почве классовой борьбы и связанный с ним рост потребностей. В течение почти всего гомеровского времени железные и медные рудники в самой Греции нигде не разрабатывались; обрабатывались лишь куски металла, полученные путем обмена с Востока. В архаическую эпоху всюду идет энергичная добыча руды и переработка ее в металл. На первых порах получение руды производилось в ямах, но вскоре были изобретены небольшие печи. Уже в гомеровскую эпоху была известна горячая обработка металла — литье и закалка. Но отливали лишь небольшие предметы, причем отливались они целиком, путем заполнения формы разжиженным металлом. Большие же предметы получались только путем чеканки: листы металла накладывались на деревянный шаблон, нужная форма придавалась им ударами молотка, а затем острым инструментом наносился рисунок. В архаическую эпоху изобретены были спайка и полое литье.

Далее, как мы видели, в гомеровскую эпоху большая часть ремесленной продукции производилась еще самим крестьянином и его семьей. Теперь положение резко меняется: домашним путем изготовляются только хлеб и ткани. Впрочем, это относится лишь к простой материи. В подражание Востоку входят в моду пестрые дорогие платья, длинные и широкие, с художественным рисунком; их окрашивают дорого стоящим пурпуром, добываемым из морских раковин. Такие платья изготовляются в особых мастерских (главный центр — Милет), откуда они развозятся по всему миру, так как и греки и варвары предъявляют на них большой спрос.

Самой передовой областью ремесла была керамика, изготовление художественной посуды. Изобретение гончарного круга, т. е. станка, вращающегося при прикосновении руки, дало уже в микенскую эпоху возможность придавать сосудам точную, правильную форму; прибавление к глине окиси железа или сурика придавало ей приятный для глаза цвет (о разрисовке греческой керамики сказано ниже). Сначала на все рынки Средиземноморья проникает милетский товар, затем его вытесняет коринфский, а с середины VI в. — афинская посуда. В Афинах возникают сравнительно большие мастерские (примерно на 10 — 15 рабочих). Вопрос сбыта керамики становится в центр политики греческих государств; так, например, милетяне запрещали ввоз коринфской посуды. С другой стороны, интересы торговли заставили греческие государства объединиться в две большие коалиции (с одной стороны — Милет, Сибарис, Эретрия на Евбее, с другой — Самос, Кротон, Халкида на Евбее), долгое время враждовавшие и воевавшие между собой.

Большую роль в развитии ремесла сыграло также прогрессирующее разделение труда. В эту эпоху литейное и кузнечное дело окончательно отделяются друг от друга, равно как и профессия каменотеса от профессии скульптора. Особенно же продвинулось разделение труда в передовой отрасли — керамике. Разрисовка сосудов с VI в. стала производиться уже не горшечниками, а специалистами-художниками, причем низшие производственные процессы осуществляли рабы, высшие — свободные.

Не меньшее значение имело и локальное разделение труда, т. е. специализация по городам. Так, центром оружейного производства становится Халкида, производства тканей — Милет, производства панцирей — Коринф, керамики — Афины. Горшечный мастер, желающий иметь обеспеченный сбыт товаров, должен был переезжать в Афины.[88]

Развитие ремесленной техники стало требовать специального обучения ремеслу. Развивается ремесленное ученичество. Впрочем, обычно в тайны ремесла посвящаются дети самого ремесленника; нередко ремесленные навыки передаются от отца к сыну в ряде поколений.

Большое развитие получило также кораблестроение. Мелкие плоскодонные небольшие корабли гомеровского времени заменяются более быстроходными и большими по величине судами.. Они изготовляются из специального корабельного леса, привозимого из Троады, Фракии и Македонии. В начале архаической эпохи для превращения торгового корабля в военный довольствовались прикреплением острого металлического бивня к его носу. Затем разница становится все резче: торговые корабли (так называемые «круглые») — широкие, приводятся они в движение главным образом парусами, военные корабли — узкие и приводятся в движение пятьюдесятью гребцами («пентеконтеры»). К концу архаической эпохи были изобретены дорогостоящие, но зато исключительно быстроходные и хорошо лавирующие триэры. Они приводились в движение двумястами гребцов, скамьи которых были расположены в три этажа. Триэра имела особые палубы для воинов, две мачты и металлический нос-бивень.

Параллельно с развитием техники кораблестроения идет и развитие морского дела. В гомеровскую эпоху греки вовсе не занимались мореходством — оно находилось в руках финикиян. В начале архаической эпохи греки уже плавают по морю сами, но их морская техника еще настолько несовершенна, что они решаются выплывать в море только в течение трех осенних месяцев и то плывут только вдоль берега или от острова к острову. К концу разбираемой нами эпохи греки плавают уже девять месяцев в году и без страха пускаются в открытое море. Они пересекают Средиземное море, плавают в Египет и Кирену (Африка), пускаются в бурное Черное море, которое в гомеровское время считалось населенным морскими чудовищами. На западе греческие корабли доплывают до Гибралтара и испанского побережья Атлантического океана.

Не менее значительно было и изменение в технике сухопутного боя, оказавшее наибольшее влияние на весь государственный строй древних греков. Колесницы совсем выходят из употребления, а конница играет лишь второстепенную, вспомогательную роль. Решающее значение в сражении играет теперь глубокий сплоченный строй тяжеловооруженных, «гоплитов». Гоплит вооружен панцирем, шлемом, небольшим круглым щитом из кожи и металла, коротким мечом и длинным железным копьем, ставшим теперь главным оружием в бою. В гоплитском строю служат все сколько-нибудь зажиточные крестьяне, имеющие возможность на свой счет приобрести вооружение; лишь небольшая беднейшая часть населения не могла приобрести тяжелого вооружения и сражалась в качестве легковооруженных, т. е. без панциря, вооруженная луком, стрелами и дротиком.

В технике изготовления оружия и доспехов также замечается в эту эпоху большой прогресс. Особенно славился умением изготовлять доспехи Коринф: коринфский панцирь плотно прилегает к телу, отражая все его анатомические особенности.

3. ВЛИЯНИЕ КОЛОНИЗАЦИИ В ОБЛАСТИ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ

Огромный переворот вызвала колонизация и в социальных отношениях. В колониях, куда часто попадали случайные люди из разных городов, родовые связи, естественно, не могли удержаться в том виде, как в метрополии. Государственная организация здесь покоится уже сплошь и рядом не на родовом, а на локальном принципе, а земля служит здесь предметом свободной купли-продажи. Эти изменения не могли не повлиять и на метрополию. Здесь борьба между крупными землевладельцами и торгово-ремесленным классом на первых порах была борьбой родовых организаций. Роды выступали как сплоченное целое, и каждая из борющихся групп возглавлялась аристократами. Так, в Афинах и группа, защищавшая интересы крупных землевладельцев, и группа, защищавшая интересы торгово-ремесленного класса, возглавлялись знатными родами; более того, группа, защищавшая интересы беднейшего крестьянства, и та возглавлялась здесь знатным родом. Даже государственную монету чеканили здесь отдельные роды и ставили на ней свой герб. Однако к концу разбираемой нами эпохи эти родовые объединения быстро распадаются вследствие противоречивости экономических интересов богатых и бедных членов родового объединения.

До VI в. на высшие государственные должности могли выбираться только лица знатного происхождения, обладавшие к тому же значительным богатством. Высший совет в государстве также состоял из аристократов — часто из бывших (аристократических) должностных лиц, отслуживших свой срок. Наряду с этим советом существовало народное собрание, но значение его в начале архаической эпохи было ничтожным: оно только выслушивало предложения аристократических сановников и выражало свое одобрение. Точно так же и суд находился в руках аристократических судей. Теперь, в связи с усилением городского класса, народное собрание все больше вмешивается в государственные дела и завоевывает себе значение. Наряду с аристократическим советом появляется народный совет, избираемый из числа граждан, имеющих достаточно средств, чтобы приобрести себе тяжелое вооружение, так как теперь уже не передовые аристократические бойцы, а сплоченная фаланга гоплитов решает судьбу сражений. Такой народный совет, boule demosie, наряду с аристократическим, засвидетельствован для Хиоса уже в VII в. Для несения общественных повинностей приходится привлекать и богатых граждан из простонародья; они требуют теперь участия и в управлении. Поэтому для занятия ряда должностей теперь уже требуется не происхождение, а только высокий имущественный ценз.

То, что законодательство и суд находятся в руках аристократов, ощущается торговым классом как нелепый анахронизм: этот класс нуждается в своих должностных лицах для регистрации торговых сделок и разбора торговых конфликтов. С другой стороны, произвол и эксплуатация крестьян ростовщиками-аристократами становятся невыносимыми. Повсюду раздаются требования издания писаных законов. Особенно быстро совершается этот процесс в чисто торговых городах, где класс аристократов-землевладельцев незначителен и не играет большой экономической роли: здесь власть захватывает энергичный представитель народа, организующий кровавую расправу над аристократами. Индивидуум уже не чувствует себя только составной частью государственного целого и не считает, что весь смысл его жизни — с честью занимать место, раз навсегда отведенное ему в государстве. Каждый стремится путем жестокой конкуренции стать выше людей своего класса, затмить их, прославиться, обратить на себя всеобщее внимание.

О дальнейшем развитии внутреннего строя греческих государств мы скажем подробно в параграфе «Законодатели и тираны». Теперь же перейдем к организации международных отношений. По древнему праву, убийство в дороге, пиратство и вообще ограбление иностранца не считалось преступлением. Только припав к алтарю или к очагу кого-либо из жителей чужого города, можно было рассчитывать на спасение жизни. Но такой проситель попадал в полную власть своего хозяина, и тот мог его по желанию либо сделать членом своего рода путем особых обрядов усыновления, либо сделать зависимым человеком или рабом.

С развитием торговли такое положение стало совершенно невозможным. Применяется целый ряд способов для облегчения международной торговли. Прежде всего территория храмов чтимых всеми божеств (Аполлона в Дельфах, Аполлона на Делосе, Зевса в Олимпии) объявляется открытой для всех, священной и неприкосновенной. Дорога, ведущая через ряд греческих государств в такой храм, получает название священной дороги (hiera hodos). В храмы собираются жители различных городов на религиозные праздники и состязания. Тот, кто посягнул бы на территории храма на жизнь или имущество другого, считался бы святотатцем и осквернителем храма. Люди, отправляющиеся на религиозный праздник, носили особую одежду, и напасть на паломника, идущего по священной дороге, считалось таким же святотатством.[89] Сюда стекались огромные массы народа, которых привлекала возможность участвовать в пышном богослужении, сопровождавшемся щедрым угощением, и посмотреть и показать свои наряды. Наиболее интересными для собравшейся публики в этих праздниках были международные состязания в быстроте колесниц, в беге, силе и ловкости. Здесь же выступали музыканты и поэты.

Такое многочисленное сборище народа и охраняемая религией безопасность территории храма и ведущего к нему пути создавали наилучшие условия для торговли: эти праздники приобрели поэтому значение ярмарок (таково же происхождение и нынешних ярмарок). Как свидетельствует один древний автор, люди приходят на празднества прежде всего для того, чтобы выгодно сбыть свой товар; здесь можно было найти товары, прибывшие с самых различных концов Греции. Безопасность территории храма и идущего к нему пути приводила к тому, что он становился не только торговым центром, но и древнейшим предшественником банков. Сюда отдавали деньги и ценности на хранение, так как знали, что напасть на храм никто не посмеет. Со своей стороны администрация храмов отдавала вклады и дарения под проценты.[90] Такие празднества международного значения происходили в Олимпии, в Дельфах (Пифийские состязания), в Аргосе (Немейские состязания), в Коринфе (Истмийские состязания) и др.

Греция была разбита на множество небольших государств. Монеты отдельных государств были не вполне одинаковы как по весу, так и по качеству. По приезде в чужой город необходимо было обменять привезенную монету на местную. Появились особые менялы, «трапезиты» (от слова «трапеза» — стол, на котором они раскладывали свои деньги). Они обменивали монеты за небольшую плату и должны были иметь некоторый запас ее, а следовательно, и надежные хранилища. Поэтому частные люди стали отдавать им деньги на хранение, а они, располагая излишками, стали отдавать их под проценты. Кредит получал, таким образом, все большее значение.

Не меньшее значение, чем эти праздники, имели и амфиктионии. Так назывались союзы соседних племен (амфиктионов), объединившиеся вокруг какого-нибудь популярного местного храма. Их целью было прекращение войн между соседними государствами и защита храмов и праздничных собраний от нападений. Из этих амфиктионий наиболее важной была пилейско-дельфийская, которая собиралась у Фермопильского прохода и объединяла первоначально государства северной Греции; в более раннее время большое значение имела калаврийская амфиктиония, объединившая города Саронического залива (исключая Коринф), а также Аргос и Афины.

Далее, ряд международных обычаев имел целью затруднить грабеж на большой дороге и заставить ограбившего подвергнуться суду. Процедура задержания имущества одного из сограждан грабителя в обеспечение возврата награбленного применялась широко и на Востоке и у греков; она носила название sylan (ограбление).[91] Разумеется, это было лишь первым довольно беспомощным шагом для улучшения международных отношений; дальнейшим шагом было заключение договоров между государствами о запрещении жителям этих государств грабить друг друга (asylia), о разрешении гражданам этих государств заключать браки друг с другом (эпигамия), о выдаче рабов, о третейском суде и т. д.

Применяли и другие способы для защиты торговли: например, устраивали рынок на самой границе (agora ephoria), так что половина его находилась в одном государстве, половина в другом. При этом товары купцов каждого города лежали на их собственной территории и ограбление этих товаров означало бы уже объявление войны.

В Греции уже с древнейших времен между гражданами различных государств (главным образом, конечно, между знатными и богатыми гражданами) существовали особые союзы гостеприимства («ксения»). Эти союзы были наследственными и переходили из рода в род. Такой гостеприимен («ксен»; по нынешнему кавказскому выражению «кунак»), приезжая в чужой город, поселялся у своего гостеприимца, который оказывал ему всяческую поддержку и защиту. Кто обижал ксена, тем самым обижал и хозяина. Это учреждение было, однако, недостаточным в интересах международной торговли, так как ни один торговец не мог иметь друзей во всех городах, где ему приходилось бывать. Вдобавок, теперь торговцы часто происходили из простонародья и никаких связей за границей вообще не имели. Поэтому отдельные граждане, желающие получить расположение иностранного государства, становятся ксенами не какого-нибудь отдельного лица, а всего этого государства в целом. Такие люди получают название «проксенов» («вместо ксенов»: они играют роль, несколько сходную с нынешними консулами). Государства, интересы которых они представляют у себя на родине, дают им ряд отличий и привилегий. Однако сограждане проксена не могут, стоя на античной точке зрения, мириться с тем, что всякий иностранец, приезжая в город, оказывается почти в положении гражданина; право пользоваться защитой проксена предоставляется только лицам, прибывающим в данный иноземный город на короткий срок; после этого срока приезжие записываются в особую группу неполноправных переселенцев — метеков: они платят особые налоги, обязаны жить в определенных кварталах города и подвергаются особым ограничениям. Права приобретать землю и дом переселенцы в Греции никогда не имели: они должны были снимать помещение в чужих домах, а это считалось у греков большим неудобством. Из приведенного ниже стихотворения Тиртея (см. с. 168) мы увидим, каким несчастьем греки считали жизнь на чужбине: часто они предпочитали смерть изгнанию.

4. ЗАКОНОДАТЕЛИ И ТИРАНЫ

Мы видели уже, что в результате происшедших глубоких экономических сдвигов изменились и группировки внутри греческих родов: с одной стороны, выдвинулся влиятельный городской торгово-ремесленный класс[92], добивающийся, чтобы его экономическому могуществу соответствовало и могущество политическое; с другой стороны, крестьяне, попавшие в долговую кабалу, не могли мириться с создавшимся положением, и в их среде шло глухое брожение. Земледельческая аристократия теряла теперь всякое право на преимущественное положение. В области экономики ведущая роль переходит к торговому классу; в области военной вводится строй тяжеловооруженных (гоплитов), где судьбу сражения решает уже крестьянская масса, а не отдельные передовые бойцы из аристократии; большое значение приобретает теперь и флот, а в морском деле аристократия не имела решительно никаких преимуществ. Поэтому аристократия вырождается теперь в кучку насильников: пользуясь тем, что законы в эту эпоху были устные и хранителями их были аристократические должностные лица, она всячески извращает их в интересах своего класса. Поэтому теперь народными массами выдвигается требование записи законодательства. В различных греческих государствах выдвигают пользующихся доверием граждан для записи законов. Так, из законов VII в. были особенно известны законы Залевка из Локр (локрийская колония в южной Италии), законы Харонда из Катаны в Сицилии и, наконец, законы Драконта в Афинах. Только в Спарте писаных законов никогда не существовало, но здесь и эмансипации крестьян никогда не произошло.

От этих законов до нас дошли отдельные фрагменты, но о том, как они были средактированы, мы можем судить по дошедшему до нас законодательству из Гортины на Крите или по священным законам, найденным итальянцами в Кирене и опубликованным в 1927 г. Эти законы, как правило, имеют казуистический характер, т. е. не касаются основных положений права, которые представляются общеизвестными, а рассматривают ряд отдельных случаев, в значительной мере религиозного и ритуального характера, например: «Если кто-нибудь принесет в жертву богу животное, которое этому богу не полагается приносить, то он должен...» и т. д.

Поскольку в задачу этих законодателей входила только запись старого права, они обычно закрывают глаза на происшедшие экономические изменения и пытаются бороться с этими изменениями путем запрещения. Так, по законам Залевка, запрещается всякая посредническая торговля. Крестьянин может продавать свои продукты только непосредственно потребителю. Письменные договоры воспрещаются. Всякие договоры должны совершаться устно, при свидетелях. В области уголовного права господствует еще старинный принцип: «око за око, зуб за зуб». Таким образом, торговый класс совершенно игнорируется; если законодатель и пытается ослабить аристократический гнет, то только в интересах крестьянства. Мы увидим еще, что эта косность характерна для всего VI в.; торговый класс на первых порах был доволен уже тем, что все более ослабляется его главный враг — аристократия.

Эта запись законодательства, однако, могла привести к успокоению только в государствах чисто земледельческого типа, где экономическое влияние еще оставалось в руках аристократии. Так, поэма Гесиода «Работы и дни» показывает, что он видит причину несчастий только в несправедливости аристократических судей и в недостаточно интенсивном ведении хозяйства крестьянами. И действительно, запись законов, произведенная Филолаем, внесла здесь успокоение: ни о какой революции в Беотии мы не слышим.

Совершенно иную картину видим мы в торговых городах. Здесь после ряда попыток примирения между классами (такие примирители назывались эсимнетами) наступает полоса кровавых революций, так называемых тираний.[93]

Английским ученым П. Юром в 1912 г. была выставлена теория, по которой Тираны являются «капиталистами», выдвинувшимися благодаря их денежному могуществу. Они были, по его мнению, вождями торгово-ремесленного класса и всецело защищали его интересы. Непосредственно же опирались они, якобы, на своих наемных рабочих, в частности на шахтеров из рудников, так как основным источником могущества этих тираннов было, по мнению Юра, владение серебряными рудниками. Из русских историков эта теория усвоена акад. А. И. Тюменевым, который эклектическим образом соединил теорию Юра с трактовкой Тирана как «демагога, обманывающего народ». Между тем, при нынешнем состоянии традиции о VI в., серьезного историка не может интересовать чтение в душе у Тирана — это занятие мы можем спокойно предоставить Плутарху, за которым в своих оценках часто слепо следует и А. И. Тюменев. Для историка важно лишь выяснить, в чьих интересах проводились осуществлявшиеся Тиранами мероприятия.

Рядом исследователей показана несостоятельность этой теории: Тираны, как правило, выдвигаются не из торгового класса, а из аристократии благодаря военным подвигам: не только афинский Тиран Писистрат выдвинулся благодаря победам над Мегарами, но и сикионский Тиран Орфагор — благодаря победе над Пелленой; милетский Тиран Фрасибул достиг власти благодаря успешной защите города от лидийского царя Алиатта; митиленец Питтак стал во главе государства не потому, что его отец имел мельницу, а потому, что он одержал блестящую победу над афинянами, а его жена принадлежала к Атридам, потомкам Агамемнона, и т. д. С другой стороны, те диакрии, на которых опирался Писистрат, были вовсе не горнорабочими, а крестьянами, из северо-восточной Аттики.

Тирания появляется только в государствах с сильным торгово-ремесленным классом; в государствах чисто земледельческого типа, как Беотия или Лакония, мы ничего не слышим о Тирании. Однако отсюда еще нельзя сделать вывод, что во всех государствах Греции Тирания была выразителем интересов городского демоса. В тех государствах, где наряду с городским демосом еще существует сильный землевладельческий класс, равнодействующая борющихся сил может пройти иначе и на первый план может выступить на некоторое время третья группа — мелкое крестьянство, поддерживаемое то горожанами, то аристократами в их борьбе между собой. Эта третья группа идет под реакционным, но чрезвычайно популярным в древности лозунгом восстановления «отцовского устройства», т. е. восстановления патриархальной царской власти, опорой которой служило, якобы, крестьянское ополчение, — именно так истолковывалась в народных массах вновь учреждаемая Тирания.[94] «В государствах, где большинство населения имело источником существования земледелие, вовсе не было тенденции идти навстречу всем требованиям торгового оборота. Наоборот, с бедствиями, принесенными денежным хозяйством, борются паллиативными мерами — часто очень наивными и не приносящими устойчивого результата» (Эд. Мейер). Изучение законодательных мер, проведенных Тиранами, приводит к поразительному выводу: их тенденция та же, что и в только что разобранных законах Залевка и Харонда. По законам Питтака действительны только те торговые договоры, которые заключены в присутствии царя и высших должностных лиц; такой закон, несомненно, препятствовал развитию торговых оборотов.

Особенно интересно процентное право этого времени. Совершенно ясно, что организация кредита, как существенного элемента торгового оборота, была возможна только при материальной заинтересованности кредиторов, т. е. при наличии процентных сделок. Тем не менее законодательство греческих государств совершенно так же, как это было у других народов древности, оказавшихся в этом положении (например, у евреев и римлян), борется со всякого рода процентными сделками. Уже у Гесиода в его «Работах и днях» мы читаем: «С соплеменника бери только ссуженные деньги» (следовательно, без процентов).[95] В законах Харонда долговые (процентные) обязательства признавались недействительными. Очевидно, на такой же закон опирался мегарский народ, когда он постановил взыскать обратно со всех кредиторов полученные ими с должников проценты.

Таким образом, в эпоху Тирании даже в государствах Малой Азии и островов, менее связанных с традицией, можно наблюдать момент сознательной реакционности. Еще резче выступают эти явления в знаменитейших Тираниях материка, в Коринфе и Сикионе.

В Коринфе при Тиране Кипселе, который сам происходил из знатной семьи, были изгнаны аристократы; конфискация их имущества дала в руки властителей большой земельный фонд; имущество это было, как можно заключить из источников, использовано для наделения землей беднейшего населения — крестьян, освобожденных от зависимости. Недаром реакционный мегарский поэт Феогнид восклицает:

Лучшие люди в изгнаньи, а городом подлые правят.

Ох, если б Зевс навсегда род Кипселидов сгубил.

Кипселиды (главным образом Периандр) принимают все меры против стечения сельчан в город, воспрещают им выселяться из деревень, запрещают гражданам приобретать рабов: каждый должен сам работать; никто не должен ходить без дела. Не забудем, что эти меры принимаются в эпоху формирования рабовладельческого общества и в самом крупном рабовладельческом центре — Коринфе. Может ли быть сомнение в том, что запрещение владеть рабами в Коринфе в VI в. носит реакционный характер и направлено против передовых торгово-ремесленных слоев городского населения?

Этими реформами Кипселиды вовсе не хотели ослабить или поработить крестьянство; для того чтобы крестьяне могли принять участие в управлении государством, Периандр организует в районе, населенном крестьянами, наряду с городским советом (буле), окраинный совет (boule epeschaties). Наконец, крестьянский культ Диониса переносится в город и становится государственным культом.

Ту же картину мы имеем и в Сикионе. Крестьянский культ Диониса и здесь становится государственным культом и переносится в город; и здесь создаются препятствия для въезда крестьян в город; освобожденные от кабалы крестьяне имеют здесь те же внешние признаки, что позже в Афинах — отороченное мехом платье («катонака») и дубину; это указывает на чрезвычайную близость этого государственного устройства со строем Писистрата, о котором мы будем говорить ниже.

Тем не менее фактически эта Тирания повела к усилению городского торгово-ремесленного класса, и прежде всего потому, что Тираны вели беспощадную борьбу со старой родовой аристократией. Так, коринфский Тиран Кипсел (традиционная дата: 657—627) изгоняет знатный род Бакхиадов, захвативших в свои руки всю власть в государстве. Еще большее значение имела деятельность его сына Периандра (627—585).[96]

О том, какое большое международное значение имела династия Кипселидов и какой популярностью они пользовались у современников, говорит ряд фактов: Периандр, наряду с его современниками — Солоном афинским, Питтаком митиленский, Хилоном спартанским, Биантом из Приены и др., считается одним из семи мудрецов, которые, согласно легенде, якобы собирались вместе и вели беседы по вопросам нравственности;[97] когда разгорелась война между афинянами и Митиленой за Сигей в Троянской области, обе стороны выбирают третейским судьей Периандра; Периандр находился также в близких отношениях с милетским Тираном Фрасибулом. Уже около 650 г. Коринф принял евбейскую монетную систему, господствующую на Эгейском море, несмотря на то, что во всех прочих государствах Пелопоннеса и в Афинах в это время была в ходу аргосско-эгинская монетная система, введенная аргосский царем Фидоном.[98] Периандр построил прекрасные гавани и на Коринфском и на Сароническом заливах и создал на обоих морях по флоту; пошлины с ввозимых товаров давали большой доход его государству. Он пытался даже прорыть канал через Коринфский перешеек, но это предприятие ему не удалось довести до конца.

Не меньшее значение для торгово-ремесленного класса имела его внешняя политика. Керкира в это время совершенно отделилась от Коринфа и пытается даже с ним конкурировать; попытки покорить ее не дали прочного результата. Зато Периандру удается организовать несколько колоний на острове Левкаде и на побережье Акарнании; с другой стороны, на Эгейском море ему удается захватить на Халкидике в сфере влияния Халкиды Палленский перешеек, и он основывает здесь, как мы говорили уже, колонию Потидею. Он поддерживает хорошие отношения с Афинами и роднится с одним из знатнейших афинских родов — с Филаидами. В центрах греческого международного объединения — в Дельфах и Олимпии — он играет большую роль и приносит в эти храмы богатые приношения. Его преемник носил имя Псамметиха; это заставляет предположить, что у него были близкие сношения и с Египтом, где царствовал Псамметих II, по имени которого и назван этот Тиран.

Большое международное значение имела и строительная деятельность Периандра, привлекавшая в Коринф большое количество иностранцев. Он группировал вокруг своего двора выдающихся поэтов и музыкантов (например, при его дворе жил поэт Арион из Мефимны на Лесбосе).

Проведенная Периандром реформа государственного управления также была наиболее выгодной городскому классу. В Коринфе аристократия группировалась в особых родовых организациях, считая себя потомками чистокровных дорян, а народные массы — потомками эолийцев. Периандр вместо старых родовых фил вводит новые, территориальные филы.

Сикион был в большей мере земледельческим государством, чем Коринф, однако деятельность наиболее блестящего представителя династии Орфагоридов — Клисфена (начало VI в.) и здесь шла в значительной мере на пользу городскому классу. Он подобно Кипселидам решительно борется с аристократией. Здесь, как и во всех дорийских странах, население делилось на три дорийских филы: Гиллеев, Диманов и Памфилов. Но в эти филы здесь была включена только аристократия, считавшая себя потомками дорян; вся остальная масса населения считалась потомками ионийцев и в эти филы не входила. Клисфен образует из этого остального населения четвертую филу и дает ей название Архелаев, т. е. «владык народа», тогда как три аристократические филы он издевательски переименовывает в «свинятников», «поросятников» и «ослятников». Так как аристократия вела свои родословные от гомеровских героев и от аргосского героя Адраста, он запрещает декламацию гомеровских поэм и культ Адраста. Запрещает он также культ общедорического героя Геракла, заменяя его культом другого Геракла — критского бога.

И во внешних отношениях роль Клисфена была весьма значительной. Он сближается с знатным афинским родом Алкмеонидов и пытается вместе с этим родом приобрести влияние в Дельфийском святилище. Когда по постановлению пилейской амфиктионии Дельфы объявили войну соседнему городу Крисе, взыскивавшему пошлины с паломников, на помощь Дельфам и на защиту интересов международной торговли явились афинянин Алкмеон и Клисфен со своими войсками и флотом. Криса была разрушена. Несколько позже Клисфен выдал свою дочь Агаристу за сына Алкмеона, Мегакла.[99]

Мегарский Тиран Феаген, живший во второй половине VII в., также выступил против аристократии: он начал с того, что потребовал себе личную охрану, как впоследствии Писистрат; затем по данному им сигналу беднейшие граждане бросились на стада богачей, перерезали скот и разделили его между собой. По предположению Глотца, это произошло в момент жестокого голода, вследствие отсутствия подвоза хлеба (Мегара была страной неурожайной и своего хлеба здесь сеялось мало). Как мы увидим позже, Феаген пытался сделать своего зятя Килона Тираном в Афинах, но это ему не удалось.

Однако наиболее блестящим из Тиранов, и притом опиравшимся, по-видимому, на торгово-ремесленный класс, был самосский Тиран Поликрат. Самос достиг к концу VI в. блестящего расцвета; это видно по дошедшим до нас остаткам керамики, живописи и скульптуры. Самосскую керамику находят при раскопках в различных частях Греции (исключая лишь район Черного моря и Халкидики, куда самосцев не пускали милетяне и коринфяне) — именно на Родосе, Кипре, в Египте, Сицилии, Италии и Карфагене. Это свидетельствует о наличии широких торговых связей и сильного флота. Поликрат, захвативший власть в 537 г. при содействии афинского Тирана Писистрата и наксосского Тирана Лигдамида, еще более усиливает этот флот, пользуясь тем, что малоазиатские города были ослаблены после покорения Малой Азии Персией. Флот Поликрата господствует на море и наносит сокрушительные поражения милетянам и лесбосцам; враги Поликрата обвиняли его в пиратстве, но надо думать, что пиратские акты были направлены против государств, не пожелавших заключить с ним договор. Поликрат был в хороших отношениях с египетским фараоном Амасисом и киренским царем Аркесилаем II. Город Самос в правление Поликрата был одним из самых красивых, многолюдных и богатых городов Эллады. На базаре в Самосе можно было найти товары со всех концов греческого мира. Несмотря на наличие очень большого количества рабов, Поликрат организует общественные работы для свободного населения: он строит прекрасную гавань и длинный мол перед ней.

Архитектор Евпалин из Мегары строит первый в мировой истории туннель в 350 м длины, сохранившийся до нашего времени (этот туннель служил для водопровода). Храм Геры, построенный архитектором Рэком, с замечательными картинами художника Мандрокла, считался одним из чудес света. Дворец Поликрата также отличался неслыханной роскошью.

Ко двору Поликрата стекались знаменитые ученые (например, врач Демокед из Кротона) и поэты (Анакреонт из Теоса и Ивик из Регия). В то же время Поликрат боролся с аристократической партией. Аристократический философ Пифагор был изгнан из Самоса.[100]

По преданию, когда коринфский Тиран Кипсел пришел в Дельфийский храм, Пифия прорекла ему:

Много прославлен Кипсел, в мое входящий жилище,

Сам и дети его; но только лишь дети, не внуки.

Такова была судьба не только коринфской Тирании. Тирания, как демократическая диктатура, была переходной властью, обеспечившей наилучшим образом свержение аристократии и расширение социальной базы греческого полиса, так как она шла под знаменем восстановления исконной «демократической» царской власти и, считаясь с косной психикой крестьянства, сумела объединить под своей властью и мелкое крестьянство, и наиболее передовые городские элементы. Однако, как только власть аристократии была сокрушена, городские элементы стали ощущать Тиранию как пережиток, мешающий развитию рабовладения, свободного торгового оборота и демократических учреждений. Блок городского торгового класса с мелким крестьянством стал ощущаться как противоестественный. По справедливому замечанию Эд. Мейера, для того, чтобы Коринф мог стать крупнейшим торговым центром, средоточием торговли с Западом и Востоком, чтобы его собственная продукция могла достичь пышного расцвета, необходимо было прежде всего уничтожить Тиранию. Лишь когда внутренние отношения стали устойчивыми и богатые торговцы и ремесленники получили власть в свои руки, Коринф занял свое позднейшее положение.

И в Афинах, и в Коринфе, и в других местах городской торгово-ремесленный класс приходит к власти только по свержении Тирании. Но Тирания, опирающаяся в значительной мере на мелкое крестьянство, продержалась бы, может быть, еще несколько десятилетий, так как в большинстве случаев она была свергнута не в результате партийной борьбы, а в результате интервенции. В начале VI в. спартанцам удалось окончательно превратить прежде свободное, а затем закабаленное беднейшее население в особый тип рабов — в илотов. Основной целью спартанцев стало удержание этих илотов в повиновении. Всякое демократическое государство, а тем более демократическое государство в Пелопоннесе, опирающееся на крестьян, освобожденных от кабалы, служило очагом заразы и увеличивало опасность восстания илотов. Поэтому лакедемоняне с особой энергией уничтожают и без того ослабевшие уже тирании в греческих городах.

Эфор Хилон и полководец Анаксандрид совершают ряд походов и изгоняют Кипселидов из Коринфа и Амбракии, Лигдамида — из Наксоса, Гиппия — из Афин, потомка Клисфена, Эсхина, — из Сикиона, Симмаха — из Фасоса, Алкида — из Фокиды, Аристогена — из Милета. Они пытались изгнать и Поликрата из Самоса, но безуспешно: здесь их дело довершили персы, не желавшие терпеть рядом с собой сильное греческое государство.

5. КУЛЬТУРА АРХАИЧЕСКОЙ ЭПОХИ

Старинная религия, служившая идеологической основой греческого аристократического государства, также претерпевает серьезные изменения под влиянием новых социальных отношений.

В официальной греческой религии основное значение имел культ небесных божеств, причем главным источником для представлений об этих, так называемых олимпийских, божествах, служила мифология гомеровских поэм. Подобно тому как наука, литература и искусство средневековья имели одним из главных источников Библию и Евангелие, так и античная наука, литература и искусство архаической эпохи имели отправным пунктом гомеровскую мифологию. В связи с ростом международных отношений гомеровские боги все более теряют характер покровителей отдельных городов и людей и, соответственно новым общественным формам, становятся покровителями различных общественных группировок, ремесел и искусств. Так, бог Посейдон становится, с одной стороны, покровителем коневодства и аристократии, с другой — покровителем мореходства; Афина — покровительницей демократии, науки и гончарного дела; Арес уже в гомеровское время был богом войны; Гермес, продолжая нести старые функции проводника душ умерших, становится богом торговли и сухопутных путешествий; Гефест — богом кузнечного и горшечного ремесла; Артемида — богиней охоты; Аполлон — богом искусства и т. д.

Эти боги являются государственными божествами, а соблюдение культа их — государственной обязанностью каждого гражданина. Богов чтут в храмах, далеко превосходящих своей роскошью все прочие строения в городах. Особого жреческого сословия в Греции не было; поскольку культ был государственным делом, жрецы, жрицы, прорицатели и прислужники были государственными чиновниками, назначавшимися на должность государством. Впрочем, ввиду косности религии, жрецы даже и в более позднюю демократическую эпоху выбирались из аристократов, часто из определенных знатных семей. Предметами поклонения в храмах были статуи богов (почти исключительно человекообразные) и алтари, на которых жрецами приносились жертвы от имени как государства и его подразделений, так и частных людей. Кроме того, в храмах находились различные священные предметы и реликвии. Богослужение состояло, кроме жертвоприношений, также из общественных молитв, песнопений и т. д. В праздничные дни из храмов выходили торжественные процессии, несущие различные священные предметы. В ряде храмов находились оракулы. Предсказания давались путем вытягивания жребиев, по шелесту листьев священного дуба (в Додоне); в Дельфах предсказательница (Пифия) садилась на треножник, расположенный над отверстием в скале, из которого выходили дурманящие газы; под их действием она произносила бессвязные слова, которые жрецы затем истолковывали как предсказание будущего.

Главной составной частью греческих празднеств были массовые угощения. По греческим религиозным представлениям мясо разрешалось есть только в обществе бога. Заклание животного совершалось на алтаре, и отдельные части жертвы отдавались богам, которые считались незримо присутствующими и поедающими их. Обычно это заклание совершалось в храмах, причем и жрецы получали некоторые части жертвы. Часто жертвоприношение совершалось на счет государства, причем все граждане получали свою долю в жертве.

Каждый храм имел свои храмовые легенды, т. е. свой цикл рассказов о «страстях божиих», о судьбах и переживаниях храмового божества и его приближенных. В определенные праздничные дни эти «страсти божии» изображались в лицах. Обычно это было олицетворенное изображение борьбы сил природы, мешающих и содействующих произрастанию хлебных злаков и т. п. Из этих религиозных действ, в которых часто принимали участие все верующие, впоследствии выросли театральные представления, причем случайные актеры были заменены специалистами.

Эта олимпийская религия, сформировавшаяся еще в гомеровскую эпоху, сохранила целый ряд представлений, казавшихся греку VI в. уже безнравственными. Каждый греческий аристократ возводил свой род к тому или иному божеству. Это возможно было только тем путем, что бог сходился со смертной женщиной, родоначальницей того или иного рода. Так как знатных родов и их родоначальниц в Греции было очень много, а олимпийских богов немного, то приходилось каждому богу приписывать очень большое количество любовниц. Поэтому олимпийские боги оказались еще более развратными, чем они были в поэмах Гомера. Гомеровские боги, отражая общественные отношения древнейшей эпохи, обманывают друг друга, дерутся и даже крадут[101] и убивают. Вдобавок мифы, возникшие в различных греческих государствах или в различных кругах общества, часто противоречили друг другу и даже друг друга исключали. Между тем религия уже тогда в руках аристократии была могущественным средством для удержания народных масс в подчинении. Поэтому сами аристократы принимают энергичные меры, чтобы спасти религию от дискредитации и поднять на уровень новых нравственных взглядов. Вместе с записью законов происходит и запись мифов, причем наиболее безнравственные, а также противоречащие друг другу рассказы по возможности устраняются. Такая работа была проделана, например, беотийским поэтом VIII в. Гесиодом, написавшим поэму «Происхождение богов» («Феогония»).

Еще более расширяется кругозор греков под влиянием путешествий, когда они пришли в соприкосновение с другими греческими и в особенности негреческими племенами. Наибольшее впечатление на греков произвели оргиастические культы, т. е. культы, сопровождающиеся священным умоисступлением. При этом «одержимые богом» совершают нелепые телодвижения, кричат, беснуются, даже ранят себя ножами и т. д. Такой характер носил фракийский культ Диониса и малоазиатский культ Матери богов. Дионис был включен в число богов официальной религии и стал одним из самых популярных божеств Греции; изображения «страстей» (страданий) Диониса были одним из главных источников трагедии; Дионису же теперь была посвящена и комедия.

Эти театральные представления были «литургиями»; это означало, что все расходы и всю заботу по организации представления брал на себя богатый аристократ, называемый хорегом. В древнейшее время он делал это добровольно, а затем хорегия стала государственной повинностью. Непосредственное руководство представлением поручалось особому лицу, называемому дидаскалом. Он был и автором пьесы, и композитором (каждая пьеса обязательно сопровождалась пением и танцами), и режиссером, и первым актером. Театральные представления первоначально происходили под открытым небом, причем публика сидела на склоне горы, затем стали вырубаться (или сооружаться) ряды ступеней, расположенные амфитеатром. Актеры первоначально переодевались в палатке (по-гречески палатка — «скене»; отсюда слово сцена); затем стало строиться для переодевания особое сооружение, сохранившее название «скене». На передней стене этой «скене» была нарисована декорация, перед которой выступал актер. Перед «скене» находилась круглая площадка (орхестра) для танцев и пения хора. В Афинах хор состоял из двенадцати человек, разделенных на две части, певших и танцевавших поочередно. Первоначально пение и танцы составляли главную часть представления, а весь диалог происходил между единственным актером и руководителем (корифеем) хора; впоследствии (в Афинах V в.) число актеров было увеличено и главной частью представления стал диалог. Декорация была очень примитивной, зритель должен был ее дополнять воображением. Актеры выступали в пышных плащах, масках и носили башмаки на очень высоких каблуках (котурны). Эти представления, изображавшие смерть божества или героя, носили серьезный, мрачный характер и назывались трагедиями. Наряду с ними в середине VI в. и веселые карнавальные (масленичные) шествия крестьян, сопровождавшиеся песнями, также получили характер государственных богослужений и стали называться комедиями. Комедии и трагедии ставились на сцене во время определенных праздников (в Афинах три раза в году). Спектакль начинался рано утром и продолжался до захода солнца. Высший государственный чиновник выбирал из всех представленных пьес три наилучшие, и затем между ними происходило состязание. Они ставились одна за другой, и особые судьи присуждали первую и вторую награду авторам.[102] Соприкосновение с людьми другого языка и культуры невольно заставляло греков сравнивать свою культуру с культурой их соседей. Они были совершенно беспристрастны, когда считали египетскую культуру выше эллинской (так и было в то время); наоборот, сравнение своей культуры с культурой фракийцев или фригийцев приводило греков к заключению о превосходстве их культуры и наполняло их национальной гордостью. Греки из различных городов жили небольшими кучками среди чуждых им людей с непонятными обычаями и непонятным языком; естественно, что у них появлялось ощущение близости всех греков друг к другу. Людей, говорящих на понятном им языке, стали называть эллинами; людей, издающих непонятные звуки, стали называть звукоподражательно: «бар-бар», «барбарос» («варвар»).[103] Таким образом впервые появилось разделение всего человечества на эллинов и варваров.

Однако, это деление вплоть до середины V в. ни в малейшей степени не имело расового характера. Это деление прежде всего имеет в виду язык, а затем культуру. Скиф или фракиец, усвоившие греческий язык и культуру, тем самым становились эллинами и даже могли стать знаменитыми греческими мудрецами (как, например, скиф Анахарсис),[104] Насколько мало при этом считались с расовым фактором, видно из того, что смешанные браки в городах фракийского и малоазиатского побережий были обычными — особенно в аристократических семьях, бывших главными носителями религиозных и бытовых традиций. Легкое усвоение обычаев восточных народов, в том числе и религиозных установлений, свидетельствует также об отсутствии национальной исключительности у греков VII—VI вв.

Знакомство с негреческими культурами имело, однако, еще и другой результат. Греки увидели, что те боги, которых они чтили, и те обряды, которые они совершали, кажутся ненужными и нелепыми другим людям; что те люди имеют своих богов и свои обряды, не схожие с греческими. Невольно возникал вопрос: какой же бог сильней? какие обряды вернее гарантируют успех в жизни?

Начинают с того, что обогащают олимпийскую религию рядом новых представлений, взятых из народной религии, из негреческих религий и из учений отдельных религиозных реформаторов. Таковы орфизм, культ бога винограда Диониса и культ богини Деметры. Для этих новых религий характерны таинственные обряды, доступные только посвященным (мистерии), часто носившие изуверский характер. Побежденная аристократия и отсталая часть крестьянства пытаются уйти от реальной жизни в мечту о гибели грешного мира и о наступлении золотого века, царства правды, о переселении душ, о счастливой загробной жизни. Эти так называемые орфикопифагорейские учения имеют целью примирить землевладельца и крестьянина с развалом привычного для них жизненного уклада; они сформировались под влиянием религии Диониса и Деметры и пифагореизма.

Однако наиболее передовые слои греческого народа были настроены оптимистически и склонны были не к мечтам, а к реальным действиям. Это были торгово-ремесленные элементы в передовых городах Малой Азии. Они достигли власти в тяжелой борьбе с господствовавшей прежде в этих городах старой земельной аристократией, и в их интересах было развенчать все то, на чем основывалась власть их противников. А в это время религия была теснейшим образом связана с господством аристократии: эта религия доказывала божественное происхождение аристократических родов; с другой стороны, жреческие должности обычно замещались членами виднейших аристократических семей. Люди из торгового класса сами создали свое положение, не считаясь с земными авторитетами, поэтому им представляется, что и в природе все происходит по внутренним имманентным законам, без вмешательства каких-либо небесных сил. Ведя широкую торговлю со странами Востока, эти передовые элементы греческого общества освобождаются от национального самомнения и исключительности. Они заимствуют из науки Востока, которая тогда стояла значительно выше греческой, все, что им кажется полезным. Но это их уже не удовлетворяло. При более внимательном изучении религиозных представлений религия неизбежно оказывается клубком нелепостей, так как она по самой своей сущности нелогична. Понятно, что деятели науки пытаются теперь при объяснении природы обойтись вовсе без богов, в обычном смысле слова. По этому пути действительно пошли ученые самого большого и самого передового торгового города греческого мира Милета. Живший здесь в начале VI в. ученый Фалес видит во всех предметах природы лишь видоизменение одного основного элемента — воды (здесь сыграло некоторую роль то, что для греков-предпринимателей море было главным источником их существования). Его ученик Анаксимандр позволяет себе утверждать, что люди не созданы богами, а произошли из особой породы рыб, из которых человек вылез, как стрекоза из личинки. Если орфики и всякого рода мистики говорили о приоритете духовного над материальным, о бесплотной душе и т. д., то эти милетские натурфилософы, в противоположность им, последовательно придерживались примитивного материализма и отрицали какие бы то ни было нематериальные сущности; даже душа, по их мнению, материальна. Под душой они понимали причину движения, и потому утверждали, что все тела имеют душу, в особенности же магнит.

Эти новые взгляды оказали влияние и на выдающихся людей из старой аристократии. Так, Гераклит из Эфеса, потомок древнего царского рода, пытался осмыслить те социальные сдвиги, которые произошли на его глазах. Он доказывает, что по законам природы все изменяется, нет ничего абсолютного и неизменного: «все течет». «Мир — единый, возникший из совокупности всех вещей. Он не создан никем из богов и никем из людей. Он был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим». «Очень хорошее изложение начал диалектического материализма», говорит по поводу этого величественного учения Ленин.[105]

Гераклит отвергал с негодованием народную религию. Еще дальше пошел в этом направлении Ксенофан из Колофона, живший в конце VI и вначале V в. Его возмущают боги Гомера, которые крадут, прелюбодействуют и обманывают друг друга. Он приходит к выводу, что не бог сделал человека по своему образцу, но наоборот — человек создал бога по своему образцу. Если бы быки и львы имели руки, говорит он, то львы изобразили бы своих богов в виде львов, а быки — в виде быков. Не удивительно, говорит он, что негр представляет себе богов черными и курносыми, а фракийцы — белокурыми и голубоглазыми. Поэтому он отрицал, что боги дали людям все необходимое для жизни. «Люди сами искали и постепенно находили все лучшее и лучшее».

Эта перемена во взглядах отразилась и в области практических наук. Появляются медицинские школы, строящие науку на основе философских теорий и опытных наблюдений. До этих пор лечение находилось в руках жрецов бога медицины Асклепия; эта медицина была основана в очень небольшой степени на наблюдении и гораздо в большей степени на шарлатанстве и суеверии. Мы можем заключить это из широковещательных надписей — реклам, найденных на развалинах храма Асклепия в Эпидавре. Здесь говорится о чудесном исцелении слепых, не имевших даже глазных яблок, о снятии у больного головы и возвращении ее на прежнее место и т. д. Светская медицина боролась с этим шарлатанством с большим успехом.

То же явление наблюдаем мы и в области математики и астрономии. До этого времени астрономией занимались жрецы. Принятый в Греции лунный календарь значительно отличался от солнечного; для того, чтобы этим календарем можно было пользоваться для сельскохозяйственных работ и мореходства, необходимо было вставлять лишний месяц. Этим делом заведовали жрецы, которые часто злоупотребляли этой вставкой месяцев в своих личных целях. Теперь и астрономия переходит в руки светских ученых; уже упомянутый Фалес так хорошо усвоил вавилонскую астрономию, что правильно предсказал солнечное затмение 585 г. Впрочем, его астрономические представления были еще очень примитивны; он представлял себе землю в виде большого диска, плавающего на мировом океане, и землетрясение объяснял волнением этого океана. Этот же Фалес принес в Грецию учение о подобных треугольниках, имевшее практическое применение в мореходстве. Математические познания позаимствовал у египтян также философ Пифагор из Самоса, переселившийся затем в италийский Кротон. Но главным делом жизни Пифагора было основание реакционной философской школы в Кротоне, проповедовавшей прежде всего переселение душ и воздержание от мясной пищи. По этому учению, душа проходит в наказание за грехи ряд тел животных и людей прежде, чем возвращается на небо; чем более грешен человек, тем в более низкое животное его душа переселяется. Поэтому, поедая животное, мы можем по ошибке съесть нашего покойного родственника или даже отца.

Переворот в религии и науке привел, таким образом, к тому, что грек не хочет подчиняться традиционным мнениям, а противопоставляет им свои собственные, независимые научные взгляды. Такое же явление мы имеем и в литературе; место религиозных песнопений и эпических поэм заступает индивидуальное творчество. Прежде творцы эпической литературы считали совершенно недопустимой всякую попытку оставить на своих творениях следы своей личности или отразить свои личные переживания. Каждый старался внести свою лепту в общее дело: одни поэты соединяли и переделывали народные былины, преобразуя их в большие эпические поэмы, другие дополняли, изменяли и улучшали их в течение ряда поколений. Так возникли «Илиада», «Одиссея» и ряд других не дошедших до нас поэм так называемого гомеровского цикла. Так возникли и гомеровские гимны в честь Аполлона, Афродиты, Гермеса и Деметры. Живший в самом начале архаической эпохи беотиец Гесиод еще творит в том же духе, рассказывая о богах и божественном происхождении аристократических родов. Точно также его поэма «Работы и дни», содержащая ряд стихотворных рецептов для сельского хозяина, по-видимому, является только продолжением такой же более древней литературы. Но здесь мы уже слышим новые ноты: Гесиод рассказывает о своей личной жизни, сообщая о своем отце, который безрезультатно ездил в Малую Азию, в Киму, в погоне за торговой наживой, о своем ленивом брате Персе, который, подкупив продажных аристократических судей («басилеев»), оттягал у Гесиода принадлежавший ему участок земли, а затем вследствие лени и нерадения потерял этот участок. По поводу этих злоупотреблений аристократических должностных лиц Гесиод рассказывает саркастическую басню, древнейшую в греческой литературе.

"Басню владыкам скажу, хоть и сами смекают прекрасно", —

Некогда так говорил соловью дивнозвучному ястреб,

В цепких когтях уносивший его в поднебесные тучи.

Жалости бедный просил; глубоко искривленные когти

В нежное тело впились... И надменно сказал ему ястреб:

«Что же ты, глупый, кричишь? Над тобою ведь ныне владыка,

Много знатнейший, чем ты, и хотя ты певец знаменитый,

Всюду за мной полетишь, моему подчиняясь капризу.

Коль захочу — проглочу, захочу — и верну тебе волю».

Так говорил ему ястреб крылатый, проворная птица.

Тот, кто захочет тягаться с сильнейшим, — безумец, лишится

Он и победы желанной и муки потерпит позора.

Содержание поэмы Гесиода очень разнообразно. Это и практический календарь для земледельца с указанием срока выполнения отдельных сельскохозяйственных работ, и сборник практических нравственных советов (таков, например, совет иметь лишь одного сына для сохранения и умножения своего богатства). Ряд практических советов Гесиода мы привели уже выше, говоря о географии Эллады.

Еще более боевой характер имеет поэзия передовых ионийских городов. Приевшиеся всем поэмы в стиле Гомера вызывают резкую реакцию у насмешливых ионян, и появляется целый ряд шутливых стихотворений, пародирующих эти поэмы. Такова, например, «Война мышей и лягушек», забавно пародирующая войну между греками и троянцами.[106] Но действительным зачинателем нового направления был Архилох из Пароса (середина VII в.), сыгравший в поэзии ту же роль, что Фалес в науке. Он впервые стал касаться тем, бывших до того запретными в поэзии. Его творчество насквозь индивидуально: он говорит о своих странствованиях, о своей любви, цинично издеваясь над священнейшими для греков представлениями; он рассказывает, как он бросил щит в сражении; он осыпает бранью девушку, отказавшую ему в любви, и ее родителей. В своих баснях Архилох жестоко и остроумно бичевал вождей демократических масс. Этот гениальнейший поэт античности (от произведений которого, к сожалению, дошли до нас только отрывки) уже знает, что его читателя больше интересуют даже сомнительные в нравственном отношении факты из жизни и переживаний смелого авантюриста, чем великие подвиги героев древности.

Такой же индивидуальный характер носило творчество поэтов из Митилены на острове Лесбосе, живших на рубеже VII и VI вв. Стихотворения Сафо посвящены, главным образом, любви; Алкей, кроме любовных стихотворений, написал целый сборник под названием «Песни мятежа». Будучи приверженцем аристократической партии, он жестоко бичует в этих стихотворениях демократию и ее вождя Питтака, ликует по поводу смерти вождя демократов Тирана Мирсила, призывает своих единомышленников к энергичной борьбе — как открытой, так и подпольной. Его сравнение государства, раздираемого партийной борьбой, с кораблем, застигнутым бурей в море, осталось классическим до наших дней. К Алкею и Сафо близок Анакреонт из Теоса, живший при дворе афинского Тирана Писистрата. В своих песнях он воспевал вино и любовь.[107]

В связи с политическими переворотами, происходившими на материке Греции в VI в., политическая поэзия достигает и здесь большого развития. Афинский поэт и государственный деятель Солон оправдывает и мотивирует свою реформу, спорит со своими противниками, предостерегает своих сограждан от грядущей Тирании и призывает их к завоеванию Саламина. Крайний реакционер Феогнид, переживший в Мегарах демократическую революцию и бежавший из отечества, бичует простонародье словами ненависти и презрения и призывает своих единомышленников к жестокой расправе над ними:

Твердой ногой наступи на грудь суемыслящей черни,

Бей ее медным бодцом, шею пригни под ярмо!

Нет, под всевидящим солнцем нет в мире широком народа,

Чтоб добровольно терпел крепкие вожжи господ...

Голову гордо поднять не умеет рожденный для рабства,

Клонится шея его. Согнут затылок раба.

Как не родятся на диком волчце гиацинт или роза,

Так и свободным не быть, Кирн, порожденью рабы.

И он, подобно Алкею, уподобляет государство кораблю, застигнутому бурей, но его стихотворения проникнуты гораздо более острой ненавистью к демократии.

Вижу, куда мы стремимся, спустив белоснежные снасти,

Морем Мелийским глухим, сквозь чернодонную ночь.

Черпать они не желают, и хлещет соленое море

Вот через оба борта: как тут от смерти уйти?

Что вы творите, безумцы? Убит вами доблестный кормчий.

Кормчий, что зорок и мудр, крепкую стражу держал,

Силой добро расхищаете вы, уничтожен порядок...

Грузчики властвуют ныне, и добрыми подлый владеет.

Как бы, страшусь, кораблю зыби седой не испить.

Такими же чисто гражданскими мотивами проникнута и поэзия спартанского поэта Тиртея. Он рисует бедствия, переживаемые страной на рубеже VII и VI вв. вследствие гражданской войны и неудач на первых порах Мессенской войны. Он учит спартанцев быть храбрыми в бою и ведет в своих стихах пропаганду за реформу, имевшую место в Спарте в начале VI в. Подробнее мы скажем о Тиртее ниже; пока мы отметим, что его поэзия всецело стоит на службе у политики. Приведем для примера начало одного его стихотворения.

Сладостно жизнь потерять, среди воинов доблестных павши,

Храброму мужу в бою ради отчизны своей.

Город покинув родной и цветущие нивы, быть нищим —

Это, напротив, удел всех тяжелейший других.

С матерью милой, с отцом-стариком на чужбине блуждает

С малыми детками трус, с юной женою своей.

Будет он жить ненавистным для тех, у кого приютится,

Тяжкой гонимый нуждой и роковой нищетой,

Род свой позорит он, вид свой цветущий стыдом покрывает,

Беды, бесчестье за ним всюду летят по следам.

Если же вправду ни теплых забот не увидит скиталец,

Ни уваженья к себе, ни состраданья в нужде,

Будем за родину храбро стоять и, детей защищая,

Ляжем костьми, не щадя жизни в отважном бою.

Таким образом, поэзия в эту эпоху не оторвана от жизни, а чутко отзывается на все ее запросы. И эмансипация человеческой личности от сковывавшего ее окоченевшего родового общества, и политическая борьба в греческих городах, и война — все это находит отражение в поэзии VII и VI вв.

Необходимо обратить внимание и еще на один характерный момент. Появление научного естествознания — хотя бы самого примитивного — возможно было только при условии разрыва с традиционным религиозным миросозерцанием. Это могло произойти только в колониях греческого Востока, где религиозно-аристократические традиции не были так сильны, и где греки вступили в оживленные сношения с культурами Передней Азии. Поэзия и изобразительное искусство не требуют такого радикального разрыва с традицией; наоборот, эта традиция — прежде всего традиция мифологическая — является для них основной питательной средой. Не удивительно поэтому, что основными центрами развития поэзии и искусства были не только торговые города Малой Азии, но и Пелопоннес, а с начала VI в. — и Аттика и Сицилия.

Основные стимулы для развития изобразительных искусств в разбираемую нами эпоху были те же, что и для развития наук и поэзии. Ломка старого окоченелого аристократического строя повела к соответствующей ломке и в искусстве: схематические рисунки геометрического стиля и безобразные «бретасы» богов, представляющие собой часто обрубки дерева с еле намеченными чертами лица, могли пользоваться благоговением только пока аристократия и возглавляемый ею строй пользовались слепым почитанием; стоило взглянуть на это искусство непредубежденными критическими глазами, и оно вызывало только смех. Так, некто Пармениск из италийского города Метапонта, богатого художественно выполненными храмами и другими произведениями искусства, прибыл, как сообщает Афиней, на остров Делос, чтобы поклониться Латоне. «После того, что он видел в Дельфах в святилище Аполлона, он ожидал, что он увидит замечательную статую матери Аполлона. Но он увидел безобразный кусок дерева и от неожиданности расхохотался». Такой же характер носили и другие архаические статуи. Бившая ключом общественная жизнь богатых торговых городов требовала роскошных и художественно оформленных общественных зданий — прежде всего храмов; возросшая роль отдельных личностей требовала разнообразия и дифференциации художественных типов. Второй причиной прогресса было и в этом случае знакомство с художественными образцами Востока, проникавшими благодаря торговле в большом количестве в Грецию. Если греческие торговцы желали конкурировать с восточными, им необходимо было придать своим изделиям художественное оформление, не уступающее восточным образцам. Не меньшее впечатление должно было произвести на греческих путешественников и торговцев знакомство с храмами и дворцами Востока.

В изобразительном искусстве архаической Греции, как и в других областях, начинают с прямого усвоения, иногда рабского копирования искусства Востока: это так называемый восточный стиль. Находят в большом количестве изделия из бронзы, терракоты, фаянса и слоновой кости, которые лишь с трудом можно отличить от их восточных оригиналов; в других случаях (например, на керамических изделиях) восточные мотивы (изображения растений, животных и фантастических чудовищ) причудливо перемешиваются с орнаментом геометрического стиля. Точно так же статуи этой эпохи первоначально копируют безжизненные египетские статуи. В основу здесь положен, как и в искусстве древнего Востока, принцип фронтальности, состоящий в следующем: «... эти статуи строились всегда по принципу равномерного распределения тяжести тела между обеими ногами. Это имело своим последствием скованность членов и внутреннюю неподвижность фигуры. Вытянувшись совершенно прямо, фронтом к зрителю, она как бы боялась отклониться от своей средней оси, чтобы не нарушить равновесия» (М. И. Максимова). От этого «принципа фронтальности» грекам удалось освободиться только в следующую эпоху, эпоху расцвета. Такое же влияние Востока (прежде всего Египта) заметно и в живописи: лица людей и животных первоначально изображаются всегда в профиль, а глаза — анфас.

Однако греческое искусство не остановилось на этом подражании и стало быстро самостоятельно развиваться. Уже в VI в. греческое искусство настолько перегнало восточное, что греческих мастеров приглашают ко двору восточных владык. Мощным импульсом для развития изобразительных искусств явилась богатая греческая мифология; стремясь как можно натуральнее изобразить эти мифы в живописи, рельефе и объемной скульптуре, греческие мастера постепенно преодолевают встречающиеся трудности и достигают все большего совершенства. Если прежде один и тот же человек был и ремесленником (каменщиком, гончаром) и разрисовщиком, то теперь разрисовка и художественное оформление поручаются специалистам-художникам, выделившимся из среды мастеров-ремесленников. Более того, появляется целый ряд известных во всем греческом мире знаменитых художников и вокруг них — ряд конкурирующих между собой школ, имеющих каждая свою манеру.

В области архитектуры выделяются два резко отличающихся друг от друга стиля или ордера: дорийский и ионийский.

Центром дорийского храма было помещение для статуи бога — продолговатая прямоугольная целла; она была окружена колоннадой. Колонны состоят из ствола и капители; дорическая капитель состоит, в свою очередь, из подушки (эхина) и четырехгранной плиты (абака). Между капителями колонн и крышей находится горизонтально расположенная часть здания — антаблемент. Важнейшая часть антаблемента — фриз, состоящий из выступающих частей, на каждой из которых три вертикальные полоски (триглиф), и из гладких частей (метопов), покрытых рельефами мифологического содержания. Треугольник, образующийся на фасаде под крышей (фронтон), также покрывался художественной композицией мифологического содержания.

Дорийский храм производил впечатление грузности и массивности. Гораздо более легким и стройным был ионийский храм. Колонны были тоньше и стояли на основаниях (базах). Подушка закручивалась на обоих концах (волюта). Фриз гладкий, метопы и триглифы отсутствуют. Колонны обычно расположены в два ряда. Храмы эти больше по величине и богаче; нередко они строятся сплошь из мрамора.

Храмы VI в. имеют чрезвычайно торжественный, парадный вид; желая свидетельствовать о величии богов, обитающих в них, они фактически говорят о богатстве и могуществе создавших их общин, воплощением которых и было, прежде всего, населяющее их божество.

Трудность обработки камня мешала быстрому прогрессу круглой скульптуры; как мы уже говорили, перелом в этой области произошел лишь в следующую эпоху. Однако этот перелом был всецело подготовлен тем прогрессом в скульптуре, который имел место в течение VI в. Пусть статуи в течение всего разбираемого времени подчинены закону фронтальности и лишены движения; пусть на лице их неизменно играет глупая манерная улыбка; пусть волосы их искусственно завиты, а одежда покрыта неестественными, как бы выутюженными, гофрированными складками, — в течение интересующей нас эпохи плоская каменная глыба, анатомически неграмотно сделанная и еле стоящая на ногах, превращается в живой человеческий организм, с анатомически правильными пропорциями.

Более значительный прогресс имел место в живописи, известной нам, главным образом, по росписи на керамике. Чистый силуэт геометрического стиля под влиянием восточной живописи превращается в рисунок. В более древнее время следовали манере геометрического стиля: черные фигуры рисовались на красном фоне глины и покрывались блестящим лаком. Но теперь внутри черных силуэтов намечались линии контура. Этот стиль, преобладающий в первой половине VI в., носит название чернофигурного. Во второй половине этого века мы замечаем дальнейший прогресс: теперь черным лаком покрывается только фон, а фигуры остаются незакрашенными; это дает неограниченные возможности для их разрисовки и раскрашивания. Фигуры совершенно освобождаются от восточной скованности: они изображаются и анфас, и в три четверти, и в профиль, и со спины, в самых смелых позах и поворотах. Отдельные типы дифференцируются и характеризуются очень ярко. Теперь художники активно участвуют в дальнейшем развитии мифов.

Впрочем, ряд условностей сохранился в течение всей этой эпохи; таково, например, отсутствие перспективы, изображение мужчин темным, а женщин светлым цветом и т. п.

6. ИСТОЧНИКИ

Для истории VIII и VII вв. с источниками дело обстоит очень плохо. Мы принуждены собирать отдельные указания у позднейших историков, часто весьма сомнительной достоверности, дополняя и исправляя их при помощи археологических памятников, обратного умозаключения от пережитков и т. д. Большое значение для этой эпохи имеют дошедшие до нас отрывки из произведений поэтов, о которых мы говорили выше, целый ряд сведений у поздних писателей заимствован из недошедших до нас стихотворений этих поэтов. Только для эпохи Тиранов (начиная с последних десятилетий VII в.) наши сведения становятся более разнообразными. Эти рассказы, сохраненные нам Геродотом и более поздними историками, черпавшими свои сообщения у историка IV в. Эфора (таковы Диодор, Страбон, Николай из Дамаска и др.), восходят частью к устной традиции, частью к местным хроникам и содержат ценный исторический материал. Последний, однако, искажен в двух направлениях: во-первых, эти устные рассказы были обработаны новеллистически, по фольклорным шаблонам; во-вторых, позднейшая концепция Тирана как кровожадного насильника и угнетателя отразилась на переработке этих рассказов. Такой же характер носят и сообщения «Политики» Аристотеля.

Письменность в эту эпоху только еще начинала распространяться: надписи, относящиеся к этой эпохе, малочисленны; однако они позволяют иногда делать интересные выводы — например, хиосские законы, начертанные на каменной призме «аксоне», близкой к тем призмам, на которых начертаны законы Солона, дают нам возможность составить представление о совете Солона. Здесь впервые в истории упомянут «народный совет». Не менее интересны и надписи греческих наемников в Верхнем Египте.

Наконец, немаловажное значение для этой эпохи имеют и монеты, особенно Лидии, малоазиатских городов, Персии и Эгины.

Кое-какой интерес для истории Греции представляют, как мы видели, ассирийские надписи VIII—VII вв.

ГЛАВА III