Так как военное начало лежало на основе всех домашних и служебных порядков, как в станице, так и вне ее, то простой казак, если иногда и терпел от офицера несправедливость и насилие, то это касалось исключительно эксплуатации труда подчиненного. Впрочем это бывало только в особых случаях, как напр. при уборке хлеба, на сенокосах и прочая, когда являлась спешная нужда в рабочих руках. В таких случаях офицер обращался на сходе к казакам и просил пособить: отказу, конечно, не бывало, и вот 30–40 казаков день-два работают офицеру, который за это время кормил их достаточно с доброю чаркою водки перед обедом. Но зато при нужде и офицер отстаивал своего станичника – простого казака и в свою очередь оказывал ему услугу в виде какой-либо возможной льготы вне очереди или заступничества перед сильными мира сего. Вообще, как сказано, в станичной жизни связь между офицером и казаком существовала довольно тесная.
Казак родился и умирал казаком, т. е. военно-обязанным поселенцем. Вся жизнь его проходила в работе и на службе, имея конечным исходом – отбыть положенный срок военной повинности и заработать столько, чтобы снарядить сыновей на ту же службу. Понятие о долге и честном выполнении своих обязанностей по отношению к Царю и Отечеству молодое поколение казаков заимствовало от своих отцов, так сказать, черпало их из живых примеров старых станичников. В этом отношении офицер и простой казак отправляли службу, согласно закона, по своему крайнему разумению, боясь больше всего не взысканий со стороны начальства, а насмешек и косых взглядов товарищей и всех вообще своих станичников. «Застыдят, засмеют, отвергнутся в станице за оплошность или бесчестный поступок» – вот то нравственное пугало, которое более всего удерживало казака от позорных поступков. Таким образом, в казачьей семье не было нужды проповедывать о единении, братстве, славных традициях и других высоких идеальных истинах, все это и без того было свойственно казачеству, как сословию, возникшему именно на этих началах.
Казачье сословие было замкнутым сословием и выход из него в другое совсем не разрешался. Эта строгость и изолированность казачьего сословия поддерживалась и охранялась начальством в высшей степени, напоминая собою кастовые порядки древнего Египта и Индии во всей их строгости и неприкосновенности. Эта замкнутость более всего выражалась в недоверии и даже вражде к другим сословиям, когда посторонние отдельные личности вторгались в жизнь казачества без его сочувствия и согласия. Подобная вражда особенно имела место по отношению к офицерам регулярных войск, когда эти последние временно прикомандировывались или же навсегда переводились на службу в казачьи полки.
Причина всего этого крылась, главным образом, в разнице умственного развития и образования казачьего старшины и офицера регулярных войск, нередко выходивших из высших учебных заведений, а также в неуменьи последнего держать себя в обрашении с казаком. Обыкновенно регулярный офицер смотрел свысока на казака и часто некстати давал ему чувствовать его несостоятельность относительно научных познаний и светской благовоспитанности. Конечно, здесь не говорится о таких доблестных начальниках, каковыми были: Круковский, Засс, Якубович, Волков, Васмунд и другие, которые в офицере видели прежде всего боевого товарища, не справляясь о его начитанности и образованности. Казаки далеко уступали регулярным офицерам в умственном развитии и теоретическом военном образовании, но это не была их вина. Вся обстановка казацкаго быта, бедность, одиночество, постоянное отсутствие главы дома по обязанностям военной службы, были причиною, что отец в подростке сыне видел помощника в домашнем хозяйстве, и если это хозяйство было единственным источником его материального обеспечения, то считалось вполне достаточным, когда мальчуган умел читать, писать и знал кое-что из арифметики. Все эти научные познания приобретались детьми в станичной школе, где нередко учителем был грамотный отставной солдат, дьячек своей приходской церкви, или какой либо разночинец, с грехом пополам ковчивший курс уездного училища. Обстановка офицерского быта была несравненно тяжелее, чем положение казака. Скудное содержание от казны, более дорогое обмундирование и снаряжение, значительные расходы на офицерское представительство, при постоянном нахождении на службе вдали от дома – ставили офицеров в крайне тяжелое материальное положение. В особенности терпели нужду зауряд-хорунжие – воинские чины, изображавшие из себя что-то среднее между офицером и урядником, так как права их были офицерские, а содержание простого казака.
При условии всеобщей воинской повинности и в зависимости от обстановки порубежной жизни, вся тяжесть домашнего хозяйства лежала почти исключительно на женщинах. Только при счастливых обстоятельствах казаку удавалось вырываться со службы недели на две – на три домой, похозяйничать и поработать, поласкать детей, да поболтать с хозяйкой… Вот как рисует Ф. Щербина тогдашнюю жизнь женщины-казачки 168).
«Казачка той поры представляла своего рода идеал человека, не падавшего духом пред самыми жестокими ударами сурового казацкого рока. С вечною тревогою в сердце за жизнь мужа, детей, братьев, служивших на линии, она, эта казачка, творила, собственно, экономический быт, вела хозяйство, покоила стариков, руководила подростками, воспитывала детей и вообще заботилась об устроении того уютного уголка, который рисовался радужными и светлыми красками в мыслях казака среди военных бурь и треволнений. Прошлое молчит о том, чего ей все это стоило, каким количеством вздохов сопровождала она каждый свой шаг, сколько слез пролито ею при жизненных неудачах и затруднениях, какую бездну горе чи и гнетущих мыслей вынесла ее многострадальная грудь. Казачка работала, не покладая рук, брала в руки косу или серп, пахала и сеяла, «орудовала» топором, не досыпала ночей, имея при этом помощников в лице подростков и малолетних детей, которые хотя и не особенно много давали, но зато оживляли работы матери, придавали ей бодрости и одушевления. И когда жестокая война навеки разлучала ее с мужем, казачка опять-таки не падала духом и билась из сил, пока не становились на ноги ее дети, будущие казаки и будущий предмет тревог для материнского сердца».
Глава III
Пограничная служба на линии в период 1777–1800 гг. Первоначальное положение Азовско-Моздокской линии; колонизация и система обороны. Служба Хоперского полка по окончательном водворении на линии. Прикрытие границы постами и редутами; пограничая служба хоперцев. Первые набеги горцев на линию; тревоги и схватки с неприятелем. Походы за Кубань против Ших-Мансура, горских народов и против крепости Анапы. Действия Батал-паши. Поход Гудовича к Анапе и взятие этой крепости. Заселение Кубанской линии. Поход графа Зубова в Персию.
Азовско-Моздокская линия, укрепленная на своем 300-верстном протяжении девятью крепостями, с устроенными при них станицами хоперских и волжских казаков и промежуточными между ними редутами, оканчивалась на северо-западе крепостью Донскою. От последней до р. Среднего Егорлыка, где линия соприкасалась с кордонными постами Донского войска, оставалось на 150 верст открытое, ничем не защищенное пространство, а к западу от линии расстилались обширные прикубанския степи, ожидавшие еще своей колонизации. В 1783 году р. Кубань была принята нашею границею с Турциею 169), а в следующем 1784 году на правом берегу ее построены крепости Прочный Окоп – против устья р. Урупа и Преградный Стан – несколько вышее нынешней станицы Барсуковской[61]. От Преградного Стана и далее на юго-восток до крепости Константиногорской (близ гор. Пятигорска) тянулась, так называемая, сухая граница, ничем однако не укрепленная и не обеспеченная на всем более чем 100-верстном протяжении, по причине малочисленности войск. Эта сухая граница долгое время была открыта для неприятельских набегов, пока ее не заселили станицами хоперских казаков. В 1785 году от гор. Царицына на Волге, степью до гор. Кизляра и далее вдоль Кавказской линии через Моздок и Ставрополь на гор. Черкасск на Дону – по повелению Императрицы Екатерины II учрежден почтовый тракт 170). На всем его протяжении были устроены почтовые дворы, полагая одну станцию от 15-ти до 30-ти верст, у которых и вообще на линии стали селиться казенные поселяне и отставные солдаты с пособием от казны по 20-ти руб. на каждый двор.
Для безопасности же селений и почтовых дворов возводились земляные укрепления. Так, в период 1782–1787 гг., на линии Хоперского полка возникли селения государственных крестьян и однодворцев Курского наместничества: Палагиада, Надежда, Михайловка, Бешпагир и Сергиевское. Далее же от крепости Донской и до Среднего Егорлыка, при почтовых дворах были построены редуты: Безопасный, Преградный, Медвеже-Курганский, Вестославский, Летницкий, Рассыпной, Песчаноокопский и Средне-Егорлыкский 171). Эти последние редуты соединили Терек с Доном и совершенно замкнули нашу Азовско-Моздокскую линию.
Начавшееся заселение Кавказской области казенными поселянами и казенными отставными солдатами вызвало необходимость более прочного укрепления нашей кубанской границы, имевшей только крепости Прочный Окоп и Преградный Стан. Поэтому, в период 1787–1790 гг. по правому берегу Кубани и сухопутной границе 172) были возведены следующие редуты и укрепленные посты: Темижбек, Григориполис, Царицынский, Убежный, Западный, Державный, Недреманный, Невинномысский, Открытой и Кубанский. Далее по сухой границе: Темнолесский штерншанец[62] и редуты: Барсуковский, Калаусский ретраншамент, Надзорный, Воровсколесский, Кумской, Тамлыцкий, кр. Кумская при Песчаном броде на р. Куме и редут Покоривший. Далее шли редуты по лиини через Константиногорскую крепость на Терек.
Таким образом, около 1790 года впереди Азовско-Моздокской линии, от Терека и далее по сухой черте до Темижбека на Кубани, наша граница была достаточно прикрыта укреплениями, занятыми, смотря по важности, большими или малыми частями войск или небольшими казачьими командами. Далее на запад до Черного моря по правому берегу Кубани тоже возвели (1778 г.) целый ряд редутов