– А ты чей?
– Я казак Андрей Макеев, отвечал спрошенный.
– Что же ты разве не узнаешь меня? – Андрей отрицательно замотал головою.
– Да ведь я твой брат Иван! и братья бросились в объятия друг друга. Начались расспросы и объяснения. Все пленные радостно ликовали, узнав, о стоянке наших войск в виду Константинополя, заключении перемирия и что им скоро возвратят свободу. Пленные между прочим говорили, что турки постоянно уверяли их в успехах своего оружия, занятии Тифлиса турецкими войсками и что военным действиям не предвидится конца.
Поэтому, известиям, принесенным казаками, пленные обрадовались как светлому празднику, крестились и со слезами на глазах возносили молитвы к Богу, прославляя своего Великого Государя и победоносные войска. Перед вечером наши конвойцы распрощались со своими новыми приятелями и возвратились в лагерь, а пленные через три – четыре дня были освобождены и отправлены на родину, где, вероятно, и теперь вспоминают о неожиданной и счастливой встрече братьев Макеевых.
Теперь вернемся несколько назад и проследим боевую деятельность 2-й сотни 2-го Хоперского полка.
2-я сотня хоперцев, под командою есаула Москвитинова, как выше сказано, при движении Эриванского отряда в глубь Турции, была оставлена в укрепленном монастыре Сурп-Оганесе (Иоанна Крестителя), где находился военно-временный № 16 госпиталь и устроены были хлебопекарные печи и склады запасов. Для прикрытия этого важного промежуточного базиса, кроме хоперской сотни, оставлены были 5-я и 6-я роты Крымского пехотного полка, под начальством майора Крапивного, назначенного г.-л. Тергукасовым Сурп-Оганесским воинским начальником.
В течение своего 30-ти дневнаго пребывания в Сурп-Оганесе (с 22-го мая по 21-е июня) хоперцы поддерживали сообщения между отрядом и нашею границею, конвоируя почты и курьеров. Вместе с тем казаки ежедневно высылались в разъезды для наблюдения за окрестностями, причем дело не обошлось без тревог и стычек с курдами, рыскавшими в районе армянских селений. В особенности жутко стало, когда Эриванский отряд удалился к Даяру, а турки обложили Баязет. В это время многочисленные партии курдов буквально наводнили окрестности Сурп-Оганеса; эти разбойники нападали на жителей и их стада, грабили и убивали народ и вообще производили страшные неистовства среди армян.
Из кровавых столкновений хоперцов 2-й сотни с курдами отметим следующие. 8-го июня, когда до Сурп-Оганеса еще не дошла весть об осаде Баязета, из лагеря выступили 12 казаков 2-й сотни, под командою урядника Михаила Фомина (ст. Суворовской), для сопровождения военного врача Переяславского драгунского полка и почты, шедшей из Эриванского отряда в Игдырь. Этому конвою предстояло дойти до поста, находившегося против поворота р. Балык-чая на северо-запад, на пути между Сурп-Оганесом и Баязетом и занимаемого в то время сотнею Елисавет-польского конно-иррегулярного полка, а затем, по сдаче почты, возвратиться обратно. Но, подходя к посту, казаки заметили, что он покинути на нем нет ни одного милиционера; они не знали еще, что эта сотня, вследствие наступления турок на Баязет, бросила пост и присоединилась к баязетскому гарнизону.
Предчувствуя недоброе, но не смея изменить маршрута и своего прямого назначения – доставить почту – хоперцы, после короткого отдыха, двинулись по дороге к Баязету. Около 4-х часов пополудни команда достигла подножия баязетских гор, и только тут, наконец, казаки поняли причину внезапного исчезновения милиционеров с поста, когда они своими глазами увидели около 300 всадников турецкой конницы, выдвинувшихся из-за горы, с целью охватить их со всех сторон. Отступать на лошадях, утомленных 53-х верстным переходом, было конечно немыслимо, а потому Фомин с товарищами решили защищаться до последней крайности и лечь костьми, но не сдаваться врагу.
Заметив невдалеке небольшое углубление, место бывшей постройки, хоперцы вместе с врачом и почтальоном в один миг очутились там спешенными и, образовав из положенных лошадей довольно солидное закрытие, с винтовками в руках приготовились к отчаянной обороне. Тем временем партии курдов в белых мантиях, в надежде на легкую добычу, с пиками и ятаганами в руках уже мчались в карьер к этому импровизированному укреплению, чтобы раздавить и истребить ничтожную горсть гяуров, но меткие выстрелы казаков сразу осадили хищников. Курды как бы споткнулись обо что-то, причем несколько всадников и лошадей грянулись оземь. Тогда между ними произошло замешательство: одни бросились к своим убитым и раненым, а другие схватились за винтовки. Началась перестрелка…
Будучи совершенно открытыми, а потому представляя из себя хорошую цель, курды вскоре раздвинули свое кольцо на почтительное расстояние, продолжая вести перестрелку. Первыми жертвами боя у нас пали денщик доктора и казачьи лошади; некоторые из них погиб ли от неприятельских пуль, а другие, более беспокойные – от кинжалов своих хозяев, чтобы никакой трофей не достался врагу. Наступивший вскоре закат солнца несколько облегчил положение осажденных, ослабив нестерпимую жару и духоту в котловине, но вместе с тем этот закат унес с собою и последнюю надежду на выручку; да к тому же и запас патронов значительно истощился. К счастью, курды с наступлением сумерек почти совсем прекратили перестрелку и лишь кое-где ползком шарили по земле, отыскивая своих убитых или тяжело раненых. «Осман, Осман!» – послышался, невдалеке от осажденных, сдержанный оклик одного из курдов, в запальчивости чересчур заскочившего вперед и получившего пулю в живот от меткого выстрела казака Бутникова.
Как только начало темнеть, густая цепь неприятельских постов кругом опоясала кучку хоперцев. По всей вероятности курды рассчитывали доконать казаков утром, или заморить их голодом или жаждою. Но казаки не разделяли образа мыслей своих врагов. «Бог не без милости, казак не без счастья!» – сказали хоперцы, в надежде на лучший исход, и стали думать крепкую думу – как бы ускользнуть из рук башибузуков и избавиться от страшной участи, ожидавшей их впереди.
В полной готовности к бою хоперцы просидели в своей яме до полуночи, пока мерцавшие кругом их огоньки на турецких постах не стали постепенно гаснуть, и когда свежесть ночи, после знойного дня, по их предположению, должна была потянуть к отдыху осаждавших и ослабить их бдительность. Тогда по мнению Фомина настало благоприятное время для вылазки. Осторожный хоперец прежде всего приказал старому и опытному казаку Христусу первому ползти по указанному направлению с условием, чтобы, в случае неудачи, он дал выстрел. Христус пополз. Прошло после того около часа времени, но условленного выстрела не было, следовательно передовой разведчик пробрался сквозь неприятельскую цепь благополучно. Тогда все остальные стали готовиться в путь: белую шапку выворачивали наизнанку, а сверх светлой черкески надевали темный бешмет; предметы же, могущие произвести дрязг – обворачивали полами своих черкесок. Наконец, все приготовились к вылазке, и Фомин распределил порядок следования, причем двум казакам приказал остаться на месте и после их ухода произвести 3–4 редких выстрела, а затем, спустя примерно полчаса, следовать за ними.
Первым из котловины пополз Фомин, за ним казак с почтовой сумкой, потом юноша-почтальон, далее опять казак, затем доктор и все прочие в семи – восьми шагах один за другим, не теряя переднего из виду. Оставшиеся два казака, по уговору, произвели несколько выстрелов, подождали, прислушались и тоже последовали за своими товарищами. Впоследствии оказалось, что эти последние казаки взяли неверное направление при вылазке и, держась на северо-запад, благополучно возвратились к своей сотне в Сурп-Оганес, тогда как Фомин с товарищами вышли в Эриванскую губернию, но к сожалению, не так счастливо, как те.
Пробравшись благополучно через цепь неприятельских постов и пройдя далеко за ними, хоперцы собрались за озером по дороге к Чингильскому перевалу и только тут свободно вздохнули. Дальнейший путь к русским пределам Фомин предложил совершить стороною, вправо от дороги по западным отрогам Агридага; но доктор, предвидя трудность следования по каменистой и пересеченной местности, потребовал, чтобы все шли по дороге, говоря, что опасность теперь миновала и что в случае не исполнения его требования, урядник Фомин будет отвечать перед начальством, как за не исполнение приказания офицера. Фомин покорился, и все тронулись в путь по дороге.
Было туманное утро, а на Чингильском перевале (10545 фут.) даже моросил мелкий дождик, когда путники наши, задерживаемые усталостью врача, благополучно миновали самые трудные подъемы и до спуска на равнину оставалось пройти не более полуверсты. Вдруг, в нескольких шагах впереди, головные казаки заметили турецких кавалеристов, двигавшихся по дороге к ним навстречу. Во всей команде оставалось только четыре патрона, а следовательно защищаться было немыслимо, поэтому все бросились с дороги в сторону. Но турки не дремали и, обнажив сабли, кинулись в преследование.
Фомин последним своим зарядом почти в упор повалил с лошади всадника, наскочившего на него с поднятою саблею, но следом за этим скакали другие, угрожая полным истреблением несчастных казаков. Ближе всех к туркам очутились доктор и казаки Шаршаков и Аверин. Эти последние быстро схватили врача под руки, чтобы увлечь его вместе с собою в ближайший овраг, но не успели этого сделать, так как турецкие кавалеристы налетели на них и изрубили в куски всех троих. Фомин же с остальными товарищами и почтальоном, пользуясь туманною погодою и невозможною для действия кавалерии местностью, вторично ускользнули из рук неприятеля и благополучно прибыли в Игдырь.
Таким образом, ловкость, отвага, находчивость и мужество Фомина, все время руководившего действиями своих подчиненных, дали возможность горсти хоперских казаков два раза избегнуть смертельной опасности и только по обстоятельствам, совершенно независящим от бравого урядника, два товарища его навеки остались на высотах Чингиля, честно исполнив завет Божественного Учителя: «больше сея любве никто же имать, кто душу свою положит за други своя».