[1]. Противоположная ей буржуазно-либертинская модель, проникшая в Россию под влиянием французской революции, ставила развитие чувства патриотизма в прямую зависимость от уровня политической свободы в обществе. Наиболее радикально эту трактовку 'отечества' сформулировал А. Н. Радищев, который в статье «Беседа о том, что есть сын отечества» (1789, на самом деле 1790) писал, что чувства патриотизма не может быть ни у крепостных крестьян, поскольку они лишены гражданских прав, ни у крепостников, поскольку они нарушают естественные права человека: «Не все рожденные в Отечестве достойны величественного наименования сына Отечества (патриота)»[2]. Но такая трактовка была слишком нова и практически не подготовлена социально-политической ситуацией в России; прививалась она плохо.
Карандашный набросок с портрета Федора Николаевича Глинки
Обычно историческая наука связывает использование категории отечества в официально-государственном дискурсе именно с его актуализацией в общественном сознании под непосредственным влиянием французской революции. В связи с этим сложилось мнение, что император Павел запретил слово отечество[3], а некоторые авторы называют даже год именного указа этого запрета — 1797[4], фактически первый год царствования Павла.
Между тем ситуация была сложнее. На самом деле Павел Петрович в первый период царствования постоянно использовал термин отечество и утверждал его своими резолюциями в текстах, которые были подготовлены сенатом и отдельными лицами: «польза государю и отечеству»[5]; императрица Екатерина I учредила орден святой великомученицы Екатерины, «предписав любовь к отечеству главнейшею заслугою», а орден святого князя Александра Невского «в воздаяние трудов для отечества подъемлемых»[6]; «войско Донское было всегда на пользу государя и отечества»[7]; «Честь, храбрость, беспредельная верность и любовь к государю и Отечеству составляли главные свойства дворянина и рыцаря»[8]. Особое значение приобретает акт о престолонаследии, подписанный Павлом Петровичем и императрицей Марией Федоровной «по любви к Отечеству»: «Мы желаем, чтобы сей акт послужил доказательством самым сильнейшим пред всем светом нашей любви к Отечеству»[9]. Наконец, Павел принимает восходящий к Петру I титул Отец отечества[10].
Это та же патерналистскую модель, но если Ф. С. Туманский акцентирует обязанности отечества по отношению к подданным, то в государственных актах подчеркивают обязанности подданных по отношению к отечеству. Однако вскоре революционные события во Франции пугают Павла, и с середины 1798 г. термин отечество употребляется в ином значении: «все в чужих краях учащиеся сроком в два месяца от сего числа в отечество свое возвратились; в противном случае с имением их поступлено будет с подобно отбывшим тайно, то есть навсегда взято в казну»[11]; «многие российские дезертиры, ушедшие за границу и по принятии иностранной службы и даже быв в плену французского войска, изъявляют паки желание возвратиться в отечество к своим командам»[12]. Здесь отечество — это уже не Россия в целом, а только 'малая родина': «в отечество к своим командам», а сын отечества — это не гражданин страны, а член реального общества, член «команды». Со второй половины 1798 г. и до конца царствования Павла термин отечество исчезает из государственных документов, хотя и документов такого характера, как акт о престолонаследии или описание высших государственных наград, в это время уже не появляется. Вместе с тем никаких указов, регламентирующих употребление этого слова, тоже нет.
Однако исчезновение этого термина из официального обихода породило слухи, зафиксированные в воспоминаниях Н. И. Греча: «Мало ли что предписывалось и исполнялось в то время! Так, например, предписано было не употреблять некоторых слов, напр<имер>, говорить и писать государство вместо отечество; мещанин вместо гражданин; исключить вместо выключить. Вдруг запретили вальсовать или, как сказано в предписании полиции, употребление пляски, называемой вальсеном. Вошло было в дамскую моду носить на поясе и через плечо разноцветные ленты, вышитые кружками из блесток. Вдруг последовало запрещение носить их, ибо-де они похожи на орденские»[13]. Очевидно, все это только слухи, и никто этот фрагмент воспоминаний Греча не комментировал. Но скинуть со счетов это свидетельство Н. И. Греча, который начал издавать в 1812 г. «Сын отечества», тоже нельзя.
На фоне этого неупотребления слова отечество во вторую половину правления Павла наследник его Александр начал царствование с манифеста, в котором провозглашал, что память Екатерины Великой «нам и всему Отечеству вечно пребудет любезна»[14]. Это было возвращение не только к прерванной преемственности с царствованием Екатерины, но и к использованию слова отечество.
Вполне закономерно поэтому, что в самом начале александровского царствования Н. М. Карамзин напечатал статью «О любви к отечеству и народной гордости» (1802). Карамзин пытается синтезировать патерналистскую и буржуазно-либертинскую модели «отечества». С одном стороны, любовь к отечеству — это природное, «животное» чувство, это патерналистская модель. Но, с другой стороны, «физическая и моральная привязанность к отечеству, действие натуры и свойств человека не составляют еще той великой добродетели, которою славились греки и римляне. Патриотизм есть любовь ко благу и славе отечества и желание способствовать им во всех отношениях. Он требует рассуждения — и потому не все люди имеют его»[15]. Требование «рассуждения» как стимула патриотизма и указание, что люди наделены им не в равной степени, содержит в себе отголосок буржуазно-либертинских представлений. Основная проблема русского патриотизма в том, «что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно. Кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут»[16]. Карамзин, таким образом, кладет в основу патриотизма национальное достоинство и национальное самоуважение каждого отдельного человека. Служение отечеству невозможно без служения самому себе. Это весьма диалектично, но это слишком тонко для широких слоев общества, которые охотно подчиняются всеохватным (тоталитарным) и прямолинейным построениям. Вот почему в 1812 г. император Александр I назначил на должность государственного секретаря не Карамзина, а более «простого» и более прямолинейного А. С. Шишкова.
А. С. Шишков же в 1811 г. в «Рассуждении о любви к отечеству» писал: «…человек, почитающий себя гражданином света, то есть не принадлежащим никакому народу, делает то же, как бы он не признавал у себя ни отца, ни матери, ни роду, ни племени. Он, исторгаясь из рода людей, причисляет сам себя к роду животных. <…> Что такое отечество? Страна, где мы родились; колыбель, в которой мы возлелеяны; гнездо, в котором согреты и воспитаны; воздух, которым дышали; земля, где лежат кости отцов наших, и куда мы сами ляжем. Какая душа дерзнет расторгнуть сии крепкие узы? Какое сердце может не чувствовать сего священного пламени? Самые звери и птицы любят место рождения своего. Человек ли, одаренный разумною душою, отделит себя от страны своей, от единоземцев своих и уступит в том преимущество пчеле и муравью? Какой изверг не любит матери своей? Но отечество меньше ли нам, чем мать? Отвращение от сей противуестественной мысли так велико, что какую бы ни положили мы в человеке худую нравственность и бесстыдство; хотя бы и представили себе, что может найтися такой, который в развращенной душе своей действительно питает ненависть к отечеству своему; однако же и тот постыдился бы всенародно и громогласно в том признаться. Да как и не постыдиться? Все веки, все народы, земля и небеса возопияли бы против него: один ад стал бы ему рукоплескать»[17]. Шишков упрощает понятие и лишает его диалектики. Индивидуальному чувству тут нет места. Но именно такое простое понимание отечества и патриотизма оказалось востребовано широкими массами населения и государем и повлияло на назначение его на должность государственного секретаря.
Ту же упрощенную трактовку отечества и патриотизма мы находим и в других текстах, которые были ориентированы на массового потребителя. Огромное количество этих произведений было создано в это время в связи с приближающимся юбилеем дома Романовых и новой России. В начале XIX в. практика общественных юбилеев только формировалась, и мы видим полуофициальную (памятник Минину и Пожарскому), полуспонтанную (сусанинский миф, литературные тексты) подготовку к событию. Слово отечество настойчиво повторяется в литературе именно в рамках «подготовки» этого юбилея. Так появляется трагедия М. В. Крюковского «Пожарский» (1807), заглавный герой которой говорит: «Любви к отечеству сильна над сердцем власть!» А следом за ней появляется драма Сергея Николаевича Глинки, старшего брата Федора, «Минин» (1809), герой которой провозглашал:
Бог сил! предшествуй нам, правь нашими рядами,