Здесь выражено общее отношение к историческому времени: перемены, которые оно приносит, обычно не ведут к лучшему. Самые славные и могущественные конунги правили на Севере в легендарные времена. Об этом прямо говорится в «Саге о Хаконе Добром». Когда конунг на Фростатинге потребовал от бондов перейти в христианство, их предводитель Асбьёрн из Медальхуса ответил ему отказом:
— Мы, бонды, решили, конунг Хакон, когда ты созвал здесь, в Трандхейме, первый тинг и мы приняли тебя конунгом и получили от тебя наш одаль, что нам достались в руки небеса, но теперь мы не знаем, что и думать, — получили ли мы свою свободу или снова должны стать рабами из-за этого странного предложения оставить веру своих отцов и всех предков, которой придерживались начиная с века сожжений и ныне, в век курганов; а ведь они были лучшими людьми, чем мы, но и нам эта вера служила очень хорошо (там же, 15).
Предки лучше потомков, подобно тому как прошлое значительнее настоящего. Такая оценка истории вообще характерна для мифологического сознания, видящего в настоящем отблеск «изначального» времени, времени богов, «культурных героев», основателей государств и создателей норм и обычаев. В речи Асбьёрна идеализируемое прошлое связывается с язычеством и свободой. Настоящее же и будущее угрожают бондам такими новшествами, как христианство и утрата независимости. Это приравнивание языческих верований к вольностям встречается у Снорри не раз. Несмотря на то, что в принятии христианской религии он не может не видеть прогресса, он не скрывает, что смена веры сопровождается «порабощением» народа, нарушением старинных традиций и потерей вольностей. В этой оценке заключена несомненная двойственность. Она накладывает отпечаток и на понимание роли Хакона Доброго. Он славен прежде всего тем, что возвратил бондам их старинные свободы и утвердил право в стране. Он христианин, но миссия его не удалась (бонды принуждали его приносить жертвы для того, чтобы в стране сохранялись урожай и мир); погребен он в кургане по языческому обряду. В цитируемой Снорри поэме «Hákonarmál» скальд Эйвинд рисует прибытие конунга к О´дину в Валхаллу. «О его времени всегда будут говорить как о славном и добром» (там же, 32).
Асбьёрн из Медальхуса отвечает конунгу от имени бондов
Преемники Хакона — сыновья Гуннхильды пользовались дурной славой: каждому из них требовалось много средств для содержания дружины, поэтому они прослыли жадными людьми, не соблюдавшими установленных Хаконом законов.
Тем не менее и о Харальде Сером Плаще, и о его братьях Снорри говорит как о конунгах, отвечающих определенному идеалу: хороши собой, рослые, сильные, храбрые и воинственные, ловкие. Скальд Глум Гейрасон упоминает двенадцать «искусств» (íþróttir) «щедрого» конунга Харальда. Подобно тому как в скальдической поэзии даже трусливого вождя можно было назвать героем, так и у Снорри любой конунг безотносительно к его личным свойствам, как правило, обладает некоторым набором качеств, предполагаемых у государя.
Сменивший сыновей Гуннхильды ярл Хакон Сигурдарсон был язычником, и в первую же осень его правления везде уродился хлеб и к берегам Норвегии пришла сельдь (Ól. Tr., 16). Создается впечатление, что Снорри и сам, подобно язычникам X в., склонен связывать благополучие страны с религиозным поведением ее правителя!
Лучшие черты идеального правителя воплотились в Олафе Трюггвасоне, который, несмотря на то что его правление длилось всего лишь пять лет, остался в памяти людей как один из величайших конунгов Норвегии. Уже в детстве он был красивее и сильнее всех.
Олаф прослыл непревзойденным удальцом — íþróttarmaðr. Íþrótt — труднопереводимое слово, оно означает и «ловкость», и «умение», и «способность» — единство прирожденных качеств и сознательно развитых навыков. Однажды Олаф забрался на неприступную скалу и водрузил щит на ее вершине. В другой раз он выручил своего дружинника, который не мог спуститься с горы, — он снес его на руках. Конунг Олаф мог ходить по веслам вдоль наружной части борта корабля, в то время как его люди гребли. Он умел жонглировать сразу двумя ножами, одинаково ловко владел мечом, держа его в правой или в левой руке, и мог метнуть сразу два копья. Олаф отличался веселым нравом, дружелюбием, щедростью, стремительностью, всех превосходил храбростью в бою. В гневе он проявлял крайнюю жестокость и пытал своих врагов, сбрасывая их со скал, отдавая на растерзание собакам, калеча и сжигая их живьем. За эти качества его любили друзья и боялись недруги. «И во всем у него был успех, потому что одни из дружбы и по доброй воле, а другие из страха делали то, чего он желал» (Ól. Tr., 85).
Битва конунга Хакона Доброго
Ярл Хакон прогоняет священников
Считалось, по словам Снорри, что первым в Норвегии по красоте, силе и ловкости был Хакон Добрый, а вторым — Олаф Трюггвасон. Но Олаф Трюггвасон играет в истории Норвегии (в трактовке Снорри) еще и иную, сакраментальную роль. Он выступает в качестве провозвестника Олафа Святого, который родился в тот самый год, когда Олаф Трюггвасон стал править Норвегией, и которого он крестил в трехлетнем возрасте. Мистическая связь между Олафами сохраняется и впоследствии: Олаф Трюггвасон является Олафу Харальдссону в критические моменты его жизни и оказывает на него решающее влияние своими советами и увещаниями.
Как видим, от древних конунгов требовались не только знатность происхождения, принадлежность к роду Инглингов, но и наличие доблестей, делавших их пригодными для роли вождя. Среди этих качеств первенство принадлежит физическим данным и личному мужеству. Способности политические, дипломатические, мудрость законодателя, очевидно, не считались столь же обязательными. Ведь и Хакон Добрый, прославленный как законодатель, принял законы Фростатинга и Гулатинга по совету мудрейших людей, а не вполне самостоятельно. То, что Снорри постоянно делает акцент на чисто воинских качествах конунгов, на их щедрости и расположении к друзьям, а также на личной «удаче», легко объяснимо. Конунг в тот период, собственно, не глава государства, а вождь народа, начальник дружины, связанный со своими людьми узами дружбы и личной службы. Столь же непосредственны его отношения и с подданными. Между государем и населением страны еще нет промежуточного звена в виде сколько-нибудь развитого аппарата управления. Он разъезжает по подвластной ему территории, собирая дань и посещая тинги и пиры, на которых решает все важные вопросы и споры. На тинге его и провозглашают конунгом. Столь же необходимо его прямое участие в жертвоприношениях. Поэтому личная удаль конунга имеет огромное значение, он должен воплощать качества, которые привыкли приписывать вождю.
Такие качества в полной мере присущи и Олафу Харальдссону. Он хорош собой, хотя и плотного сложения и среднего роста (его прозвали Олафом Толстым); лицо у него широкое и красное, волосы каштановые, глаза необычайно ясные, блестящие и пронзительные, внушавшие страх, когда он впадал во гнев. Олаф быстро созрел физически и духовно и с 12 лет участвовал в викингских походах на Западе, где одержал немало славных побед. Подобно Олафу Трюггвасону, Олаф Толстый был великий íþróttarmaðr. Он метко стрелял, хорошо плавал, лучше всех метал копье, владел ремеслами, отличался ловкостью в любых играх и всегда и во всем хотел быть первым, как подобало его достоинству и происхождению. Олаф был храбр и красноречив, привязан к своим сородичам и друзьям.
Воспитывавший его отчим, мелкий конунг Уппланда Сигурд Свинья, рано подметил в характере мальчика гордость и благородство. Сам Сигурд, рачительный хозяин, вел жизнь, напоминавшую жизнь бонда. Однажды он велел маленькому Олафу оседлать для него коня. Тот взял самого большого гусака, положил на него седло и сказал Снгурду, что лошадь оседлана. Увидев это, отчим заметил:
— Ясно, что ты не желаешь меня слушаться; мать твоя права — было бы лучше, если б я не заставлял тебя делать то, что тебе не по душе. Мы, очевидно, разные люди, и ты более горд, чем я (Ól. helga, 1).
Когда по возвращении из заморских походов Олаф заявил на собрании конунгов Уппланда о своих притязаниях на норвежский престол, Сигурд Свинья вспомнил в своей речи о детских поступках пасынка и отметил большую разницу между его собственным отношением к жизни, которое он назвал «незначительностью», и «высоким духом», «великими планами», вынашиваемыми Олафом.
Со временем, утвердившись в Норвегии и приступив к последовательному обращению ее населения в «истинную веру», Олаф обнаружил черты, в большей мере отвечавшие идеалу христианского государя, чем военного вождя. Снорри пишет, что он обычно вставал рано утром и шел в церковь слушать службу. Затем он приступал к беседам с людьми, нуждавшимися в его суде и решении, приглашая к себе «всех наиболее разумных». Он часто приказывал излагать ему содержание законов, установленных в Трандхейме Хаконом Добрым, и изменял право в лучшую сторону. По совету епископа и священников он утвердил христианское право, заботился об искоренении язычества и старых обычаев, противоречивших христианству. Олаф вел чистую жизнь и усердно молился, почувствовав же умаление своей власти и возросшее сопротивление бондов, он всецело сосредоточился на служении богу. Теперь Снорри подчеркивает иные свойства Олафа Харальдссона: приятное расположение духа, немногословность; из традиционного набора признаков конунга упоминаются лишь щедрость и жадность до богатств. Мы уже видели, что эти качества не находились по тогдашним представлениям в противоречии между собой, ибо жадность означала страсть к захвату имущества, но не скопидомство, и если последнее осуждалось как низость, то стремление накопить сокровища признавалось необходимым коррелятом щедрости, — лишь собравший много добра вождь мог широкой рукой раздавать его приближенным.
Олаф Харальдссон
Таким образом, в облике Олафа Харальдссона появляется ряд новых черт, существенно видоизменяющих традиционный идеал в пользу «иконы» христианского короля. В повествовании о последнем периоде жизни Олафа нарастает тема его грядущей святости, описываются чудеса и знамения. Но, по убеждению Снорри, лишь гибель Олафа полностью раскрывает его святость и предназначение на роль «вечного короля Норвегии», небесного покровителя ее конунгов.