Усложнение задач исторической науки, связанное с перемещением центра внимания на вопросы социальной и экономической истории, выдвинуло на первый план документальные материалы, памятники права и хозяйственной жизни, тогда как нарративным источникам стали придавать второстепенное значение. Познавательная их ценность во все большем объеме ставилась под сомнение. К тому же в них стали видеть скорее продукт того времени, когда они возникли, чем средство для познания описываемого в них прошлого. Стали искать в королевских сагах выражение политических взглядов авторов и оценивать их как орудие в политической, «партийной» борьбе (известный норвежский историк X. Кут).
Но при этом не всегда учитывали, что если саги о конунгах и проникнуты определенной тенденцией, то они ни в коей мере не сводились только к ее выражению и выполняли в скандинавском обществе важнейшую культурную функцию. В них воплощалось зарождавшееся в то время историческое сознание. В неявной форме их автор выразил не только собственные взгляды,[40] но и коренные представления общественной среды, к которой он принадлежал.
Поэтому невозможно однозначно ответить на вопрос: достоверны ли королевские саги? В эпоху, когда саги сочинялись и записывались, они воспринимались как правдивый рассказ о действительных событиях и вымысел, достаточно широко в них представленный, не осознавался. Функции королевский саги синкретичны, она стремится нарисовать картину жизни минувших поколений, но разрешает эту задачу в значительной мере художественными средствами. В результате в саге заключена не «голая» истина о прошлом, а обладающее эстетической убедительностью повествование, подчиненное не одному лишь поиску фактов («как это было на самом деле»), но также и созданию внутренне целостной художественной структуры.
Снорри всегда и последовательно стремится обнаружить и рассказать правду о прошлом, он очень добросовестно отбирает те сведения, которые заслуживают доверия, опуская сомнительное или оговаривая недостоверность сообщаемого. Но накопленный им материал должен быть размещен в саге в специфической жанровой форме с ее собственными закономерностями, сообразно которым объединяются в целое элементы повествования. Именно такая форма компоновки фактов считалась тогда единственно правильной и приемлемой, и автор королевской саги не находит никакого внутреннего противоречия в решении задачи достоверного сообщения истины в рамках саги, неизбежно трансформирующей это сообщение. Подобное противоречие не может быть им осознано, ибо сага представляется ему самым естественным способом рассказа о человеческом прошлом, притом таким способом, при котором, как мы уже говорили, прошлое и рассказ о нем неразличимо близки, если не едины.
Но для нас здесь уже нет единства: мы неизбежно отделяем то, что считаем истиной, от вымысла, ибо задачи исторического изложения и художественного осознания действительности стали весьма неодинаковы. «Поэзия» и «правда» разошлись. Ныне исследователь не может не разграничивать двух функций историка — отбора материала и его организации в связное повествование. Посмотрим же, как справляется Снорри с каждой из этих функций, — не для того, чтобы уличить его в ошибках и вымысле, а чтобы попытаться проникнуть в систему его мышления.
Существует обширная научная источниковедческая литература, изучающая вопросы об отношениях между разными королевскими сагами, об их генезисе и зависимости одной от другой; исследователи много сделали для того, чтобы установить, откуда заимствовано то или иное сообщение Снорри.[41] Подобный критический анализ необходим, если подходить к королевским сагам как к источникам по истории Норвегии. Мы не будем касаться этих проблем. Поскольку «Хеймскрингла» представляет, с нашей точки зрения, интерес прежде всего как порождение общественного сознания, для нас сейчас не столь важно, достоверны ли на самом деле определенные сообщения Снорри, откуда он их получил и соответственно допустимо ли на них опираться, восстанавливая историческое прошлое, сколь существенно уяснить трактовку Снорри понятий «истина» и «вымысел». Каковы его принципы отбора материала?
Снорри придает огромное значение проблеме достоверности материала, который он приводит, и постоянно, на протяжении всего своего труда, обращается к «критике источников». Знаменитый Пролог к «Хеймскрингле» специально посвящен их характеристике.[42]
«В этой книге, — начинает он, — я записал старые рассказы о вождях, которые правили в северных землях и говорили на датском языке,[43] так, как я слышал их от мудрых людей, а также заимствовал из известных мне родословных, найденных в перечнях предков конунгов и других знатных людей, а кое-что записано согласно древним песням и легендам, рассказываемым людьми для собственного развлечения. И хотя мы не уверены в их достоверности, нам известно, что старые мудрецы считали их правдивыми».
Далее Снорри упоминает использованную им «Ynglingatal» Тьодольфа из Хвини, скальда Харальда Харфагра. В этой поэме, сочиненной в честь конунга Рогнвальда Достославного, упомянуты тридцать поколений его предков. Затем он называет «Háleygjatal» скальда Эйвинда Skáldaspillir («Губитель скальдов»); Эйвинд перечисляет 27 поколений предков ярла Хакона Могучего, которому посвящена эта песнь. Среди других своих источников Снорри особо выделяет произведения скальдов Харальда Харфагра и конунгов, правивших в Норвегии после него, причем большая часть того, что он заимствовал из песен, излагалась непосредственно перед самими вождями, о которых эти песни были сочинены, или перед их сыновьями.
«Мы считаем истинным все то, что нашли в этих песнях об их походах и битвах. В обычае скальдов восхвалять больше всего того, в чьем присутствии они находятся, но никто не решился бы говорить ему в лицо об его собственных подвигах, если б все слушавшие и сам он знали, что это ложь и выдумки. Это было бы издевательством, а не похвалой». Ниже Снорри добавляет: «Песни [скальдов] кажутся мне самыми достоверными, если они сочинены согласно правилам и правильно использованы».[44]
Таким образом, родословным и песням скальдов Снорри отводит особую роль. Он выдвигает два критерия достоверности источников. Во-первых, это авторитет мудрых людей прошлого. Средневековье с его пиететом перед стариной (доброе — это старое) не способствовало такому развитию критических способностей, чтобы кто-либо мог усомниться в правдивости сообщений людей, живших в древности. Во-вторых, существовало убеждение, что скальды, исполнявшие свои панегирические песни в присутствии восхваляемых ими героев или их наследников, могли говорить лишь чистую правду. Цитируемый Снорри скальд Бьярни Gullbrárskáld замечает в одной из своих вис:
— Я не привык говорить неправду о людских подвигах.
Такие понятия, как лесть, высказываемая в лицо, или заведомая ложь, распространяемая в целях чьего-либо возвеличивания, совершенно чужды сознанию Снорри и, видимо, его современников. В силу слова, действенную, магическую его силу, безусловно, верили, и поэтому лживое слово могло быть воспринято как оскорбление или даже как посягательство на благополучие того, кому льстили, приписывая ему несуществующие деяния. К тому же эту ложь слышали бы многие люди, знавшие правду и являвшиеся свидетелями подлинных событий: иными словами, самое ценное свидетельство для Снорри — свидетельство очевидца или по крайней мере современника.
Говоря о таком авторитете, как Ари Мудрый Торгильссон, который первым на «северном языке» в Исландии записал сведения о давних и недавних событиях, Снорри пишет:
«Нет ничего удивительного в том, что Ари был хорошо осведомлен о событиях, случившихся в давние времена и здесь (в Исландии. — А. Г.), и в других странах, потому что он узнал о них у старых и знающих людей и сам стремился учиться и обладал превосходной памятью» (Пролог).
Ари Мудрый «отличался правдивостью, обладал хорошей памятью и был так стар, что помнил людей, от которых слышал о том времени, потому что они в свою очередь были преклонного возраста и могли помнить о событиях, как он сам и рассказывает в своих книгах и называет людей, передавших ему эти знания (fraeði)» (Ól. helga, 179).
На самом деле человеческая память коварна и обманчива. Однако в обществе, которое еще недавно не знало письменности, память неизбежно выполняла важнейшую роль хранительницы и передатчицы информации и оценивалась как мудрость и ученость. «Fróðr» («мудрый», «ученый», «много знающий, помнящий»), как мы уже знаем, — в первую очередь историк и автор исторических (генеалогических) песен. Значение памяти как гаранта достоверности сообщаемых сведений подчеркивается в «Хеймскрингле» неоднократно.[45]
Поэзия скальдов, с точки зрения Снорри, вполне отвечает требованиям, предъявляемым к достоверным свидетельствам. «Правильно сочиненная» песнь, т. е. песнь, построенная в соответствии со всеми требованиями скальдического искусства, в отличие от эддической поэзии и от прозаической саги обычно не переиначивалась и действительно могла быть сохранена в своем первозданном виде. Безусловно веривший в правдивость скальдов Снорри использует их произведения шире, чем кто-либо до него.
В «Хеймскрингле» насчитывается в общей сложности 600 скальдических вис. Снорри приводит их прежде всего для подтверждения точности своего повествования. Во многих случаях эти поэтические отрывки сначала им пересказываются в прозе, а затем цитируются. Несомненно, он преследовал и иную цель: украсить повествование, ибо поэзию, «связанную речь», скандинавы считали высшей формой словесного выражения по сравнению с речью прозаической.