Конунг велел сторожить убийцу, а сам пошел в церковь на молитву. В воскресенье опять нельзя было совершить казнь, а затем подоспела помощь, и благодаря вмешательству сородича Асбьёрна Эрлинга Скьяльгссона казнь вообще не состоялась (Ól. helga, 118–120).
Этот рассказ заслуживает внимания вследствие необычной для саги множественности указаний на время. Это время церковное, хотя запрет убивать под покровом ночи восходит еще к языческим представлениям о законном и незаконном убийстве. Но здесь проявляется не только церковный контроль над временем (святость субботы и воскресенья, определение часа дня по колоколу, посещение церкви в определенные часы), но и способность человека «ускорять» или «замедлять» его ход: священника подкупают, чтобы он раньше обычного позвонил в колокол, возвещающий «святое время».
В той же саге рассказ о гибели Олафа Святого содержит такие подробности: битва при Стикластадире произошла в среду на четвертую календу августа, причем началась вскоре после полудня, конунг пал около nón (по церковному счету — примерно в 3 часа дня), а мрак, наступивший во время битвы (солнечное затмение), длился от полудня до nón (Ól. helga, 235).
Итак, время насыщается христианскими реалиями. Длительность человеческой жизни, по новым верованиям, определяется теперь не судьбой, многократно упоминаемой в «Хеймскрингле», а зависит от бога. Конунг Инги, отвергнув совет своих приверженцев не участвовать в битве с врагами и бежать, заявляет: «Пусть господь решит, сколько еще должна продлиться моя жизнь…» (Hák. herð., 17). Прежние представления о времени сочетаются с новыми, согласно которым время сотворено богом.
Что´ несет с собою время — прогресс или упадок? «Хеймскрингла» возникла в обществе, в котором далеко еще не завершился конфликт двух мировоззрений, языческого и христианского. Но этим формам миропонимания присущи во многом несхожие оценки хода времени. Языческое восприятие жизни опирается на миф, миф же предполагает возможность повторения изначального состояния, которому придается особая значимость. Это изначальное время, когда был создан мир и заложены образцы поведения человека, возвращается при воспроизведении мифа, в моменты празднеств и жертвоприношений. По сравнению с мифологическим временем, в котором сливаются отдаленное прошлое и вечность, текущее земное время представляется несамостоятельным, несамоценным. Поэтому лучшее время, характеризующееся всяческой полнотой жизни, лежит в прошлом, нынешний же мир идет к упадку и концу. Необычайно интенсивно выражено это миропонимание в «Прорицании вёльвы» — самой замечательной из песен «Старшей Эдды», где сконцентрирована квинтэссенция древнескандинавской языческой философии. В противоречии с пессимистическим взглядом на судьбы богов и людей, обреченных на гибель, находится заключительная часть этой песни, обещающая обновление и возрождение мира, но это либо результат христианских влияний, либо проявление циклической концепции.
Христианское понимание времени тоже отчасти опирается на миф и тоже связано с постоянным воспроизведением сакрального времени в таинствах и праздниках; и здесь земное время получает пониженную оценку в сравнении с вечностью, находящейся у бога. Но христианский миф — это миф, существенно преобразованный и насыщенный новыми элементами. Это понимание времени исходит из эсхатологии: будущее, конец света, несет с собой и расплату, и искупление. Мир движется к слиянию с богом. Поэтому христианские историки средних веков, рисуя историю человеческих бедствий и страданий, нарастание зла в мире, вместе с тем исходили из уверенности в том, что история человечества завершится счастливым финалом — вторым пришествием Спасителя. Пессимизм в отношении земной жизни сочетался у них с трансцендентным оптимизмом, человеческое время в конце концов растворится в божественной вечности.
Если языческое мировосприятие протекает под знаком прошлого, поскольку мир осознается как вечное повторение прежде бывшего, то в христианском мировоззрении наряду с прошлым принципиальное значение приобретает также и будущее, и время оказывается как бы «распрямленным» между сакральным прошлым (творением мира и искупительной жертвой Христа) и будущим (концом света, вторым пришествием Спасителя).
Выше упоминалась периодизация ранней истории Скандинавии, которая дана в Прологе к «Хеймскрингле»: «век кремаций» сменяется «веком курганов». Но нигде Снорри не развивает другой периодизации, которая, казалось бы, должна быть куда более существенной с точки зрения христианина: время язычества и время торжества «истинной веры». Именно такова была историческая схема всей средневековой церковной историографии. Разумеется, в сагах о конунгах демонстрируется переход от язычества к христианству и выделяется центральный эпизод в этом развитии — правление и мученическая смерть Олафа Святого. И все же провиденциалистская концепция христианской историографии не получает в «Хеймскрингле» самостоятельного значения. Ее можно заметить в речах отдельных персонажей, в ссылках на божью волю и в рассказах о чудесах святого Олафа, которые должны свидетельствовать о всемогуществе господа и о вмешательстве его в человеческие дела. Но все христианские эпизоды «Хеймскринглы» не включаются в ткань повествования сколько-нибудь органически и вряд ли определяют концепцию истории. Как мы далее увидим, в этой концепции языческий миф переплетается со своеобразно перетолкованными христианскими представлениями.
Изложенным не исчерпывается проблема времени в королевских сагах. Для более полного ее уяснения необходимо рассмотреть лежащее в ее основе понятие судьбы, вопрос о соотношении мифа и истории, а также представления Снорри о королевской власти. Поэтому к проблеме времени нам еще придется возвращаться в ходе дальнейшего анализа «Хеймскринглы».
Вещие сны и видения
В сагах широко используется мотив вещего сна и прорицания, в этих формах даются указания на будущие события. Как явствует из дальнейшего изложения, эти сны и пророчества в сагах полностью сбываются. Они и не могут не сбыться, так как древние скандинавы свято в них верили. Прием прорицания или вещего сна, помимо своей занимательности, сообщает повествованию бо´льшую напряженность. Отдельные части саги благодаря этому приему теснее спаиваются между собою композиционно. Мотив прови´дения в будущее непосредственно связан с идеей правящей миром и человеческими жизнями судьбы, которой никто не может избежать и которая обнаруживает себя таким чудесным образом еще до того, как она реально наступит. Идея судьбы в свою очередь ведет к постановке коренных этических проблем: человек, знающий собственную судьбу, неизбежно вырабатывает свое отношение к ней, он должен смело встретить уготованную ему участь, и это знание окрашивает все происходящее в трагические тона. Так сны и пророчества образуют важный составной элемент саги и выполняют существенную функцию в системе ее изобразительных средств.
Сны — это проявления судьбы. Они некоторым образом ниспосылаются человеку таинственными силами. Поэтому вещий сон герой саги видит обычно в критический момент своей жизни, когда судьба «близка», и в специфических условиях, благоприятствующих тому, чтобы пришел такой сон.
В королевской саге эти формы заглядывания в будущее приобретают дополнительный смысл. В отличие от саг родовых, где прорицания касаются индивидуальных судеб или, самое большее, будущего той или иной семьи, в королевских сагах они подчас связаны с толкованием истории целого государства. В них предсказываются судьбы династии и королевства, а в отдельных случаях дается оценка дальнейшего хода истории. Таким образом, в форме предсказаний будущего выявляется историческая концепция, лежащая в основе королевской саги. Подобный способ осмысления хода истории связан с присущей жанру саги невозможностью прямого высказывания точки зрения автора. Поскольку вещий сон содержит некий символ и намек, он открывает путь для обобщения, и сущность происходящих и долженствующих произойти событий скорее может раскрыться в виде сна или пророчества, нежели быть разъясненной в более рациональной форме. Таким образом, сны и прорицания в сагах о конунгах существенно важны для раскрытия того, как понимал их автор историю.
Обратимся к вещим снам и пророчествам в «Хеймскрингле».
Как и в родовой саге, мы встретим в «Хеймскрингле» случаи, когда во сне раскрывается личная судьба. Согласно «Саге об Олафе Трюггвасоне», правившему Норвегией ярлу Хакону в момент появления в стране этого конунга пришлось укрываться от преследовавших его бондов, раздраженных его неумеренным женолюбием. Его рабу Карку приснился сон, и ярл истолковал его как указание на гибель своего сына (того действительно убил Олаф Трюггвасон). Затем Карк увидел другой сон. На этот раз ярл высказал опасение, что он означает его собственную скорую смерть. После этого ярл попытался спрятаться у своей любовницы Торы, и она посоветовала ему залезть вместе с рабом в яму в свинарнике, где их не найдут. Пришедшие к усадьбе Торы бонды не обнаружили ярла. Возглавлявший их Олаф Трюггвасон поднялся на большой валун, лежавший близ свинарника, и обещал возвысить и обогатить человека, который убьет ярла Хакона.
«Это слышали оба, ярл и Карк. У них был свет. Ярл сказал:
— Почему ты так бледен, а по временам черен как земля? Не намерен ли ты меня выдать?
— Нет, — сказал Карк.
— Мы родились в одну ночь, — сказал ярл, — и не похоже, что пройдет много времени между нашими смертями.
Конунг Олаф вечером отправился дальше. А когда настала ночь, ярл продолжал бодрствовать, а Карк забылся сном. Тогда ярл разбудил его и спросил, что ему приснилось. Тот сказал:
— Мне приснилось, что я в Хладире (резиденция ярла. — А. Г.) и Олаф Трюггвасон возложил золотое ожерелье мне на шею.
Ярл отвечал:
— Это значит, что Олаф наложит кровавое кольцо на твою шею, когда ты с ним повстречаешься. Так что берегись. Я же с тобой всегда буду хорошо обращаться, как и прежде, поэтому не предавай меня.