История и теория наций и национализма — страница 14 из 41

Вышеописанные группы превращает в нации национальное движение. Так называется процесс, когда недоминантные этнические общности осознают, чего им не хватает до развития в нацию, и начинают предпринимать сознательные, организованные попытки по обретению всех атрибутов полноценной нации.

По словам Хроха, цели классического национального движения «охватывали три группы требований в соответствии с тремя ощутимыми недостатками национального бытия: (1) развитие национальной культуры, основанное на местном языке и его нормальном использовании в образовании, управлении и экономической жизни; (2) обретение гражданских прав и политического самоуправления – сначала в форме автономии, а в конечном счете (обычно это происходило довольно поздно, когда становилось уже настоятельной потребностью) и независимости; (3) создание завершенной социальной структуры, пронизывающей всю этническую группу и включающей образованные элиты, классы чиновников и предпринимателей, но также, где это необходимо, свободных крестьян и организованных рабочих. Относительные приоритеты и сроки осуществления всех трех видов требований в каждом случае оказывались различными. Но траектория любого национального движения исчерпывалась только тогда, когда все они были выполнены»[80].

Механизм возникновения наций как «воображаемых сообществ» описан в книге Б. Андерсона. Нации и национализм, по его мнению, приходят на смену таким культурным системам, как религиозное сообщество и династическое государство. Андерсон обращает внимание на интегрирующую роль в Средневековье религиозных языков (в частности, латыни). Священные тексты католиков всей Европы были на латыни, и это играло объединяющую роль. Третьим компонентом, консервирующим средневековое, донациональное мировоззрение, было восприятие времени. В Средневековье Библия и церковная история воспринимались если не как современные, но как «бывшие вчера». Не было представления о длительных временных структурах. Андерсон пишет: «По существу, я утверждал, что сама возможность вообразить нацию возникала исторически лишь там и тогда, где и когда утрачивали свою аксиоматическую власть над людскими умами три основополагающих культурных представления, причем все исключительно древние. Первым было представление о том, что какой-то особый письменный язык дает привилегированный доступ к онтологической истине, и именно потому, что он – неотделимая часть этой истины. Именно эта идея породила великие трансконтинентальные братства христианского мира, исламской Уммы и т. д. Второй была вера в то, что общество естественным образом организуется вокруг высших центров и под их властью: монархов, которые были лицами, обособленными от других людей, и правили благодаря той или иной форме космологического (божественного) произволения. Лояльности людей непременно были иерархическими и центростремительными, так как правитель, подобно Священному Писанию, был центром доступа к бытию и частью этого бытия. Третьим было такое представление о темпоральности, в котором космология и история были неразличимы, а истоки мира и людей – в глубине своей идентичны. Сочетаясь, эти идеи прочно укореняли человеческие жизни в самой природе вещей, придавая определенный смысл повседневным фатальностям существования (прежде всего смерти, лишениям и рабству) и так или иначе предлагая от них избавление.

Медленный, неровный упадок этих взаимосвязанных убеждений, произошедший сначала в Западной Европе, а потом везде под воздействием экономических изменений, “открытий” (социальных и научных) и развития все более быстрых коммуникаций, вбил клин между космологией и историей. Отсюда неудивительно, что происходил поиск, так сказать, нового способа, с помощью которого можно было бы осмысленно связать воедино братство, власть и время. И, наверное, ничто так не способствовало ускорению этого поиска и не делало его столь плодотворным, как печатный капитализм, открывший для быстро растущего числа людей возможность осознать самих себя и связать себя с другими людьми принципиально новыми способами»[81].

Принципиальные перемены начались в Европе в XVI в., с распространением книгопечатания и изменением роли латыни. С Реформацией получают распространение популярные печатные массовые издания на национальных языках, которые становятся доступными не узкому слою интеллектуалов и церковников, знающих латынь, а широким массам населения. В это время начинается замещение латыни национальными языками в сфере государственного бюрократического делопроизводства. «Эти печатные языки закладывали основы национального сознания тремя разными способами. Во-первых, и в первую очередь, они создавали унифицированные поля обмена и коммуникации, располагавшиеся ниже латыни, но выше местных разговорных языков. Люди, говорившие на колоссальном множестве французских, английских или испанских языков, которым могло оказаться трудно или даже невозможно понять друг друга в разговоре, обрели способность понимать друг друга через печать и газету. В этом процессе они постепенно стали сознавать присутствие сотен тысяч или даже миллионов людей в их особом языковом поле, но одновременно и то, что только эти сотни тысяч или миллионы к нему принадлежали. И именно эти со-читатели, с которыми они были связаны печатью, образовали в своей секулярной, партикулярной, зримой незримости зародыш национально воображаемого сообщества. Во-вторых, печатный капитализм придал языку новую устойчивость, которая в долгосрочной перспективе помогла выстроить образ древности, занимающий столь важное место в субъективном представлении о нации… В-третьих, печатный капитализм создал такие языки власти, которые были отличны по типу от прежних административных местных наречий. К каждому из печатных языков некоторые диалекты неизбежно были “ближе”; они и определили их конечные формы. Их обделенные удачей собратья, все еще поддающиеся ассимиляции складывающимся печатным языком, утратили привилегированное положение, и в первую очередь потому, что оказались безуспешными (или лишь относительно успешными) их попытки настоять на собственной печатной форме»[82]. Андерсон называет эти процессы «лексикографической революцией».

Она привела к появлению массовых языковых национализмов и как реакция на них – «официальных национализмов», которые исходили от династий, как правило, имперских. По словам Андерсона, «до того, как появились массовые языковые национализмы, эти национализмы были исторически “невозможны”, так как в основе своей они были реакциями властвующих групп – прежде всего династических и аристократических, хотя и не только, – которым угрожало исключение из массовых воображаемых сообществ или внутренняя маргинализация в этих сообществах. Начиналось своего рода тектоническое смещение пластов, которое после 1918 и 1945 гг. опрокинуло эти группы в канализационные стоки Эштурила (Эшторила) и Монте-Карло. Такие официальные национализмы были консервативной, если не сказать реакционной политикой, взятой в адаптированном виде из модели преимущественно спонтанных массовых национализмов, которые им предшествовали»[83]. В дальнейшем национальные идеи, культивируемые национализмом, развиваются интеллигенцией. В качестве инструментов нациестроительства Андерсон называет университетское образование, различные бюрократические процедуры по описанию населения (например, переписи), картографирование, создание музеев национальной культуры. Особую роль в национализме, по Андерсону, играют история и историческая память.

Следует также упомянуть мнение одного из виднейших теоретиков национализма Ганса Кона. Он рассматривал нацию как производную от национализма: «Национальности возникают только тогда, когда определенная социальная группа выделяется посредством объективных связей. Национальность обычно характеризуется наличием ряда таких связей, но очень мало национальностей суммируют их. Наиболее часто встречаются общие происхождение, язык, территория, политическая структура, обычаи, традиции и религия. Короткого исторического обзора будет вполне достаточно, чтобы продемонстрировать, что ни один из этих элементов не является абсолютно необходимым для существования национальности… Хотя некоторые из этих объективных факторов очень важны для формирования национальностей, наиболее принципиальный элемент – это живая и активная общая воля. Именно решение сформировать национальность создает ее… Национальности в качестве “этнографического материала”, “прагматического” и случайного в истории существовали очень давно, но только пробуждение национального сознания активизировало их волю и превратило их в “абсолютные” факторы истории. Частое использование слова “национальность” не должно заслонить от нас тот факт, что именно недостаток волюнтаристического элемента и создает фундаментальное отличие между тем, что иногда называют национальностями до рождения современного национализма и современными национальностями. Основывать национальность на “объективных” факторах, таких как раса, – значит возвращаться к примитивному племенному строю. В наше время власть идеи, а не зов крови формирует национальности. Национальности творятся из этнографических и политических элементов, когда национализм вдыхает жизнь в форму, созданную предшествующими столетиями»[84].

Как видим, все авторы признают высокую роль культурного фактора и интеллигенции в создании наций, а также трактуют создание наций как результат определенной политики (сознательной или исторически сложившейся). В связи с этим нациогенез в научном направлении, называемом конструктивизмом, трактуется как нациестроительство.

Нациестроительство – концепция, по которой допускается возможность с помощью определенных социальных технологий создания новой нации или ускорения развития национального самосознания. Нациестроительство основано на принципах конструктивизма – теории генезиса наций, противоположной при-мордиализму. Согласно примордиализму, свойства наций – врожденные или обусловленные социальным, экономическим, политическим и историческим контекстом развития. Они настолько прочно усваиваются и передаются с опытом, воспитанием, пропагандой, что даже в отрыве от контекста представители нации сохраняют свои характерные черты. Этот подход предполагает, что в народах как бы скрыты латентные черты наций, которые раскрываются и проявляются в соответствующих обстоятельствах (при подъеме национально-освободительного движения, получении суверенитета и т. д.). Конструктивизм же говорит, что нацию можно «построить», создать, причем по определенным моделям, с определенными целями, задачами и т. д., т. е. это искусственный и регулируемы