Э.Геллнер делает такое сравнение: «Как заметила героиня романа “Нет орхидей для мисс Блэндиш”, каждая девушка должна иметь мужа, и предпочтительно своего собственного. Каждая высокая культура теперь хочет иметь государство, и предпочтительно свое собственное. Не все дикие культуры могут перерасти в высокие культуры, и те из них, которые не имеют серьезных оснований на это надеяться, обычно устраняются без всякой борьбы; они не порождают национализма. Те же, которые считают, что у них есть шансы на успех, или (если избегать антропоморфических оборотов) носители которых верят в их большие возможности, вступают друг с другом в борьбу за нужные им народы и необходимое жизненное пространство. Это один из видов националистического или этнического конфликта. Там, где существующие политические границы не совпадают с границами старых или формирующихся культур с политическими устремлениями, возникает конфликт другого типа, в высшей степени характерный для века национализма»[109].
О возникновении национализма одновременно с переходом к буржуазному периоду писал и Г. Кон: «Национализм невообразим без предшествующей ему идеи народного суверенитета, без полного пересмотра позиций правящего и управляемого, классов и каст. Для появления национализма необходимо было новое, секуляризированное восприятие общества и природы, их разделение посредством новой науки естествознания и нового всеобщего закона, согласно Гроцию и Локку. Возникновение третьего сословия с неизбежностью вело к слому традиционализма в экономической жизни, это сословие способствовало тому, что жизнь, язык и искусство народа постепенно замещали цивилизацию правящих слоев, то есть знати. Этот новый класс оказался гораздо меньше связан традицией, чем знать или духовное сословие, он представлял новую силу, готовую порвать с традицией на идеологическом уровне еще решительнее, чем в реальности. С момента своего появления третье сословие претендовало на то, чтобы представлять не только новый класс и его интересы, но и весь народ. В странах типа Великобритании, Франции и Соединенных Штатов, где третье сословие набрало силу уже в XVIII в., национализм проявил себя в основном в политических
и экономических изменениях (хотя этим не ограничился). Там же, где третье сословие было слабым и к началу XIX в. находилось в зачаточном состоянии, как, например, в Германии, Италии и у славянских народов, национализм выразился преимущественно в культуре. Поначалу этот культурный национализм концентрировался не столько на идее национального государства, сколько на культивировании народного духа (Volksgeist) и его проявлений в литературе и фольклоре, в родном языке и в истории. Укрепление третьего сословия, наряду с политическим и культурным пробуждением масс, в течение XIX в. привело к тому, что этот культурный национализм постепенно перерос в стремление к формированию национального государства»[110].
В связи со всем сказанным возникает вопрос: национализм развивается снизу, по инициативе населения, или сверху, по инициативе государства? Конечно, в истории не бывает чистого «пути сверху» или чистого «пути снизу», но между ними нет и паритета, тот или иной путь преобладает. Преимущество того или иного пути зависит от конкретного народа и конкретной исторической ситуации. Очевидно, что для длительно и стабильно существующих государств, восходящих к средневековым королевствам, роль государства значительна. Монарх, территория, официальная религия, войны, которые ведет государство, с их патриотизмом и идеей смерти за отечество, бюрократические процедуры, привитие чувства гражданина через несение обязанностей в пользу государства – все это является национальной политикой и формирует национализм. И все это может исходить от государства с разной степенью интенсивности.
Для молодых национальных государств, кроме того, характерны ксенофобия и дискриминационная политика по отношению к национальным меньшинствам, интенсивная образовательная и языковая политика, политика исторической памяти, активное создание образа внешнего врага. Для всего этого национальным государством востребован и активно используется национализм как инструмент.
Как отметил Г. Кон, любовь к родине, признаваемая сутью патриотизма, является не «естественным феноменом, но искусственным продуктом исторического и интеллектуального развития. Родина, которую человек любит “естественно”, – это его родная деревня, долина или город, маленькая территория, знакомая ему до мельчайших деталей, связанная с личными воспоминаниями, место, в котором он прожил всю свою жизнь… национализм (а космополитизм даже в большей степени) – это весьма комплексное и изначально абстрактное чувство. Оно приобретает эмоциональную теплоту настоящего чувства только в ходе исторического развития, когда посредством унификации образования, возникновения экономической взаимозависимости и соответствующих политических и социальных институтов происходит интеграция масс и их идентификация с организмом, который слишком огромен для индивидуального опыта. Национализм, то есть наша идентификация с жизненными устремлениями бесчисленных миллионов людей, которых мы никогда не узнаем лично, с территорией, с которой мы никогда полностью не ознакомимся, качественно отличается от любви к семье и дому. Он сродни любви к человечеству или земному шару. И то и другое принадлежит к особому типу любви, который Ницше (“Так говорил Заратустра”) назвал Fernstenliebe– любовь к дальнему, в отличие от Nächstenliebe – любви к ближнему»[111]. То есть патриотизм и затем национализм в государственных, национальных масштабах – это всегда идеология, идущая сверху, от государства. «Именно решение сформировать национальность создает ее»[112].
Для «национализма снизу» характерен уклон в культурный этнический национализм. Он вырастает из локального патриотизма, чувства любви к своему краю, сперва к «малой родине», а затем и к родине в целом. Изначально он носит вполне позитивный характер. Его цель – прославление и возвеличивание своего народа, защита его культурной самобытности и т. д. Поскольку считается, что наибольшая форма самореализации народом достигается в рамках собственного национального государства, культурный национализм «снизу» в итоге все равно приводит к государственному национализму или, по крайней мере, к стремлению к нему, апелляции к государственным институтам и намерению их использовать (например, создание националистических партий и их участие в парламентских выборах).
Как показал Э.Хосбаум, росту национализма во многом способствовало распространение демократических институтов и всеобщего избирательного права с конца XIX в.: «Демократизация политики как таковая (т. е. превращение подданных в граждан) способна породить популистское сознание, в некоторых аспектах почти неотличимое от национального и даже шовинистического патриотизма, ибо если “эта страна” в известном смысле “моя”, то я с большей готовностью ставлю ее выше других стран, в особенности если жители последних лишены прав и свобод истинного гражданина»[113].
Э.Хосбаум так описывает историческую ситуацию: «Начиная с 1880-х годов обнаружилось: всюду, где человеку из народа предоставляли хотя бы минимальные гражданские права (за редчайшим исключением простые женщины оставались вне политической жизни), уже нельзя было рассчитывать на то, что он автоматически проявит лояльность или окажет поддержку государству или вышестоящим лицам, – тем более если класс, к которому он принадлежал, был исторически новым и, следовательно, не имел в структуре общества освященного традицией места. А потому государству и правящим классам приходилось теперь вести упорную борьбу со своими конкурентами за симпатии простого народа. В то же время, как показывает современная война, интересы государства стали зависеть от усилий рядового гражданина в невиданной прежде степени. Комплектовалась ли армия призывниками, или добровольцами, готовность человека служить в ней стала важной переменной в расчетах правительств, – точно так же, как и реальная физическая и моральная годность граждан для подобной службы, превратившаяся в предмет систематического изучения (вспомним знаменитое расследование о “физическом вырождении” британцев, проведенное после англо-бурской войны)… Рост рабочего и социалистического движения привел к тому, что политические взгляды граждан, и в особенности лиц наемного труда, стали предметом первостепенной важности. Таким образом, демократизация политики, т. е., с одной стороны, постепенное расширение избирательных прав (мужского населения), а с другой – создание современного бюрократического государства, способного воздействовать на граждан и мобилизовывать их для собственных целей, ставила на первое место в политической повестке дня вопрос о “нации” и об отношении гражданина к тому, что он считал своей “нацией”, “национальностью” или иным объектом лояльности»[114].
Монархии, по словам Хосбаума, стали «приспосабливаться к нации», чтобы найти для себя новую легитимность. Государства для этого стали использовать «гражданскую религию» (патриотизм). «Если же государству по какой-либо причине не удавалось обратить своих граждан в новую веру, прежде чем те могли услышать проповедников-конкурентов, то ему грозил крах. Как только демократизация избирательного права в 1884–1885 гг. продемонстрировала, что буквально все католические места в ирландском парламенте будут отныне принадлежать ирландской (т. е. националистической) партии, Гладстон ясно понял, что этот остров для Соединенного Королевства уже потерян, – и все же Королевство оставалось Соединенным, ибо другие его национальные компоненты приняли особый, основанный на идее государства национализм “Великобритании”, развившийся в XVIII веке с немалой пользой для них и до сих пор ставящий в тупик теоретиков национализма более традицион