— Я думал, он умер, — тихо сказал Коллинз.
— Они тоже так думали, я имею в виду приборы, — пошутил кто-то из младших.
— «Мертвецы снова восстали», часть третья и для персонала нашей лаборатории заключительная, — поддержал его голос из другого угла.
— Пульс? — шепотом спросил Джексон.
— Нитевидный.
— Давление?
— 90 на 60. Растет.
— Осторожно освободить из-под колпака и подключить к психовизору.
— Ну и везет же парню, — пробормотал лаборант, переваливая Ланса на тележку.
— Лучше бы я умер, чем мне так повезло.
Не умер
«— Может, он хоть на это сгодится?
Над Лайтменом кто-то склонился, черты лица он различал смутно — испанец или индеец, и от него плохо пахло. Потом человеческое лицо вдруг превратилось в жуткую звериную морду. Невероятного какого-то зверя. Чужого. Ланс не видел раньше таких. Звероморда сдвинулась вбок, мир перевернулся — Ланс уже лежал на животе. Лезвие ножа холодило кожу — с него срезали остатки одежды. Кто-то приподнял за волосы его голову.
— Хорош, красавчик!
— Судя по роже — мальчик из борделя.
Все смутно, как во сне. Или это и есть сон?
— Ему понравится».
Звери смеются. Ланс видит их как зверей. Жутких, невиданных зверей с человеческими телами. Он пытается сопротивляться, но ничего не видит. Снова смех. Кто-то поднимает его лицо и целует.
— Жалко, что не женщина.
— Зато, будь уверен, не забеременеет.
Лансу больно. Сначала только подсознание понимает, что происходит, но вдруг просыпается сознание, и он начинает вырываться. Но сил нет вообще. В какой-то момент боль становится нестерпимой.
— Эй, теперь твоя очередь.
Это тот, кто целовал Ланса. Он наклоняется и целует его, целует даже ноги, бедра. Лансу кажется, что к нему прикасаются раскаленным железом…
Боже, где он! Сознание на миг проясняется. Кругом стены лаборатории. Ланс опутан проводами, рядом экран, и лаборант смотрит на него. Неужели он видит то, что снится Лансу?!
— Он, вроде, приходит в себя, — раздается голос извне.
Кто-то бьет Ланса по щекам. Прямо над ним белесые мутные глаза лаборанта. Лайтмен пытается снова уйти в небытие, но ему не позволяют, опять бьют по щекам.
— Давай-ка побеседуем.
Это голос Шермана. Рядом еще кто-то. Ланс чувствует его очень плохо, да и излучение мозга необычное. Ах, это Ментен. Железная башка. Зачем он здесь?
— Ты понял, что мы ничего не смогли из тебя выбить? — это Шерман. Он крепко держит Ланса и заставляет смотреть себе в лицо. Но Лайтмен почти не видит его. Черты Тимоти Шермана его подсознание трансформирует в звероподобную морду одного из мучителей. Ланс вырывается, рычит и пытается укусить волосатую руку.
«Ах, ты, мерзость», — звероподобный пинает его под ребра. Что-то хрупает. Боли Ланс уже не ощущает. Всё стёрлось. Он вообще не воспринимает теперь себя как себя. И видит словно бы со стороны. На берегу лежит кто-то другой. но почему же ему так невыносимо смотреть на этого другого?
— Уйди, — отталкивает одного зверя второй зверь. — Я хочу вырезать на нем свою фамильную монограмму.
— Если у тебя и есть что-то фамильное, так это сифилис.
— Поздравляю, я подарил его тебе.
— А где ты хочешь ставить клеймо, тут? — Зверь хлопает Ланса по ягодице.
— Я с тобой говорю, свинья! — Шерман еще и еще бьет Ланса, но безрезультатно. Тогда Ментен запускает руку под одеяло и хлопает его по бедру. Лайтмен бросается на него, и в его глазах на секунду вспыхивает сознание.
— Успокойся, юнге, — говорит Ментен.
— Подержи его, — просит Коллинз. — Я сделаю укол.
Железные руки Ментена бросают Ланса на живот, и игла входит в бедро. Ментен отпускает Ланса, и тот взвивается, как пружина.
— Надо же, какой шустрый.
— Теперь, надеюсь, мы поговорим? — незнакомый бархатный голос.
Ланс поворачивает голову — мягкое, как тряпка, лицо и волосы, словно посыпанные пылью, но под ними тонкая проволочная сетка «психической защиты». Если бы не она, Ланс понял бы уже, что Джексон все-таки распростился вчера с карьерой, а этого типа зовут Эл Мэдиссон, и он вряд ли лучше, чем Сигби.
Шерман открывает рот, но Мэдиссон как бы невзначай касается его пальцев, и Железный Тим убирает обратно в рот свои железные зубы.
Ланс смотрит на пыльного пристальней — тот только что сделал невероятную вещь — заткнул Шермана.
— Нам нужно поговорить, жаль, что не наедине, — горло у Эда Мэдиссона словно намазано медом — слова так и текут. — Ты помнишь, с чем было связано твое задание?
Ланс кивает почти против воли. Он слушает сладкоголосого и начинает понимать, что же произошло. Оказывается, его не могут привести в сознание уже два месяца, камеры и кристаллы с информацией уничтожены, вся надежда на память Ланса. Ее пытались исследовать, но подсознание забито кошмарами. Если только Ланс поможет психомашине? Конечно, это большой риск, но информация может того стоить.
— Лишь подсознание знает, что отбросило тебя на побережье, — закрадывается голос. — Может, кто-то испытывал там неизвестное науке оружие?
Голос продолжает течь, но Ланс вздрагивает. Нортон! Птичка поет с голоса Сэма Нортона! Почти усыпленная воля Лайтмена волной затопляет мозг, освобождая его от паутины. «Дать заговорить себя тряпичному шуту!»
Ланс садится в постели. «Помочь психмашине! Неужели они считают, что спятить и дать сделать себя дебилом — одно и то же?»
— По крайней мере, ты привел его в себя — фыркает Шерман. Ланс потрясен — эти двое на «ты».
Он напрягает мускулы, пытаясь выяснить, откуда взялась дикая тяжесть в ногах. Сможет ли он двигаться?
Эл замечает эти попытки и сдергивает одеяло. Несколько секунд Ланс, не отрываясь, смотрит на свои ноги, лицо его каменеет, но ни одна жилка не дрожит и не выдает чувств.
— Давай отрежем ему ноги?
— Ты что, хочешь толкнуть их на рынке?
— Просто я никогда не видел, как это делается. Мой дед был мясником, он всегда хвастался, что может разделать тушу без топора…
Голоса Ланс слышит очень смутно, словно из другой комнаты.
— У него опять начинается кошмар. Сделать ему укол?
— Давай. Попробуем подлечить его.
— Но…
— Из шизофреника мы не выбьем вообще ничего. Дадим ему шанс, Тимоти, он крепкий парень.
— Он слишком крепкий.
— Да, местами это просто невозможно…
Шаги.
— Коллинз, вы остаетесь с пациентом.
— Это чертовщина! — Тимоти раздраженно раскручивал на столе чашку с остатками кофе.
— Более чем чертовщина. Я изучил записи Сигби. Сто из ста, что он не человек. Сигби даже в своих записях предельно осторожен в выводах, но собранная им информация недвусмысленна. Речь идет не о мутации, не о пробуждении скрытых функций мозга. Это гибрид. Естественный или искусственный он так и не решил, но чётко разделяет признаки двух разных систем и следы третьей. Человеческой и какой-то иной. Возможно даже животной. Однако предполагать, что некто успешно скрестил животное и человека он всё-таки не стал. Слишком много всего намешено в этом вашем Лансе… Человек — зверь — и… Вот это «и» и сбивало Сигби с толку. И еще то, что большая часть функционального обеспечения мозга всё-таки рассчитана на человека…
— Человек бы не выжил.
Эл Мэдиссон раздвинул губы в гипнотизирующей улыбке.
— Он выжил. Это значит, что мы ничего о нем не знаем. Кто мог подписать назначение Джексону?
— Но я же объяснял, ты находился…
— И ЧТО Джексон натворил с ним в лаборатории? Смотри — приборы фиксируют клиническую смерть, — толстые пальцы Мэдиссона сжали диаграмму. — Проходит 50! секунд. Джексон не предпринимает попыток реанимации. Мало того, он отдает приказ обесточить машину!
— Он растерялся и…
— Или это сознательное вредительство. Все, что мы имеем — запись торможения и возбуждения коры головного мозга. Гипоталамус…
— Без терминов, Эл.
— Без терминов! Он умер. Потом в одном из отделов мозга возник очаг возбуждения. Самопроизвольно!
Видимо, во взгляде Шермана не возникло понимания, и глаза Мэдиссона сузились, а тряпичные морщины схватились бетоном.
— Само-про-из-вольно, — повторил он. — Это Иисус Христос, Тим. Он умер — потом воскрес.
Шерман криво улыбнулся.
— Только он ли воскрес? — Мэдиссон отложил диаграмму. — Я не могу судить о психическом тождестве субъектов до и после реанимации. Вспомни эксперименты Така Ли Оно на рыбах! График психической активности мозга рыбы, ожившей после искусственного замораживания иной. Не существенно, но иной! Единственная обезьяна, успешно выведенная из вакуумного анабиоза Хэдом, не узнавала хозяев. Нарушение функций мозга или это была уже другая обезьяна?
— Ты считаешь…
— Я могу только предполагать. Но даже если отбросить мистику… Вот данные анализов и тестов, сделанные Сигби. Состав крови, — Эл положил документ перед носом Шермана, — психограмма активности мозга, — еще одно мелькание бумаги перед носом. — Биоэлектрический потенциал мозга. Различия в строении клеток. Парные хромосомы!
— Но, — неуверенно перебил Шерман, — с чего ты взял, что он уже другой… человек?
— Потому что их и так в нем как минимум двое. Двое, если не трое! Старый Стервятник поступил крайне просто. Он заблокировал возможность трансмутации, априори предположив, что она есть. Видимо, он был прав. В данном случае обезвредить индивида было важнее, нежели изучить.
— Да, — кивнул Тим. — Я помню всю эту возню с ошейником.
— Разумное решение. Но потенциал дублирующего набора хромосом остался неизученным…
— Ты преувеличиваешь, Эл. Мы нашли его в ошейнике.
— Как он остался жив?
— Ну, повышенная скорость регенерации, повышенная свертываемость крови. Чрезвычайно устойчивая психика. В 70 случаях из 100 он мог противостоять психмашине… Подожди… Значит… — понял, наконец, Тим.