«Куда держишь путь, сват Есугей?» — спрашивает его Дэй-Сечен.
«Я еду, — говорит Есугей-Баатур, — еду сватать невесту вот этому своему сыну у его дядей по матери, у Олхонутского племени».
Дэй-Сечен и говорит: «У твоего сынка взгляд — что огонь, а лицо — что заря. Снился мне, сват Есугей, снился мне этою ночью сон, будто снизошел ко мне на руку белый сокол, зажавший в когтях солнце и луну. По поводу этого своего сна я говорил людям: „Солнце и луну можно ведь видеть только лишь взглядом своим, а тут вот прилетел с солнцем и луной в когтях этот сокол и сошел ко мне на руку, белый спустился. Что-то он предвещает?“ — подумал лишь я, как вижу: подъезжаешь, сват Есугей, ты со своим сыном. Как случиться такому сну? Не иначе, что это вы — духом своего Киятского племени — являлись во сне моем и предрекали!»
Далее Дэй-Сечен стал нахваливать свой род и свое племя: «Унгиратское племя, с давних времен мы славимся, не имея в том соперников, красотою наших внучек и пригожестью дочерей. Мы к вашему царственному роду своих прекрасноланитных девиц, поместивши в арбу (казачью телегу), запряженную черно-бурым верблюдом, и пуская его рысью, доставляем к вам, на ханское ложе.
С племенами-народами не спорим. Прекраснолицых дев своих вырастив, в крытый возок поместив и увозя на запряженном сизом верблюде, пристраиваем на высокое ложе, (дражайшей) половиною пристраиваем. С давних времен у нас, Унгиратского племени, жены славны щитом, а девы — кротостью. Славны мы прелестью внучек и красою дочерей. Ребята у нас за кочевьем глядят, а девушки наши на свою красу обращают взоры всех…»
А потом предложил: «Зайди ко мне, сват Есугей. Девочка моя — малютка, да свату надо посмотреть».
С этими словами Дэй-Сечен проводил его к себе и под локоть ссадил с коня. Есугей отправился с Дэй-Сеченом поглядеть на его дочку, «…взглянул он на дочь его, а лицо у нее — заря, очи — огонь. Увидал он девочку, и запала она ему в душу. Десятилетняя на один год была она старше Темучжина. Звали Борте. Переночевали ночь. На утро стал он сватать дочь. Тогда Дэй-Сечен говорит: „В том ли честь, чтоб отдать после долгих сговоров, да и бесчестье ль в том, чтоб по первому слову отдать? То не женская доля — состариться у родительского порога. Дочку свою согласен отдать. Оставляй своего сынка в зятьях-женихах“. Когда дело покончили, Есугей-Баатур говорит: „Страсть боится собак, мой малыш! Ты уж, сват, побереги моего мальчика от собак!“ С этими словами подарил ему Есугей своего заводного коня, оставил Темучжина в зятьях и поехал».
Вроде бы судьба Темуджина начинала складываться очень удачно. Однако радость была скоротечной. По дороге домой Есугей остановился передохнуть в Цекцерской степи, там у местных татар шел праздник. Есугея напоили какой-то отравой. Не удивительно, почему: Есугей, разбивший в отместку за Амбагай-хана их лучших воинов, вряд ли считался «дорогим» гостем. Отрава действовала медленно, только отъехав от гостеприимных юрт, Есугей почувствовал себя плохо. Домой он добрался практически умирающим.
По Сказанию Есугей понял, что больше не жилец на этом свете, и призвал к себе Мунлика, сына Хонхотанского старца Чарахая. Того он стал просить: «Дитя мое, Мунлик! Ведь у меня малые ребята. Извели меня тайно татары, когда я заехал к ним по дороге, устроив в зятья своего Темучжина. Дурно мне. Прими же ты под свое попечение всех своих: и малюток и покидаемых младших братьев, и вдову, и невестку. Дитя мое, Мунлик! Привези ты поскорей моего Темучжина!»
По традиции старший сын, хоть тому и было всего девять лет, должен был занять место отца. Впрочем, кроме него некому это было бы сделать: Чжочи-Хасару в это время было семь лет, Хачиун-Эльчию — пять лет, Темуге-отчигин был по третьему году, а Темулун — еще в люльке. Но судьбе было неугодно сохранить Есугею жизнь до возвращения сына-жениха.
«…Мунлик отправился и сказал Дэй-Сечену: „Старший брат Есугей-Баатур очень болеет душой и тоскует по Темучжину. Приехал взять его!“ Дэй-Сечен отвечал: „Раз сват так горюет по своем мальчике, то пусть себе съездит, повидается, да и скорехонько сюда“». Тогда отец-Мунлик и доставил Темучжина домой.
Но Есугей уже умер.
На этом счастливое детство и закончилось.
Начались годы нужды и лишений.
Впрочем, Рашид-ад-Дин относит помолвку Темуджина и смерть Есугея к иному времени — по его словам, будущему повелителю Вселенной было уже 13 лет. Но даже если историк расходится тут со словами Сказания, он не расходится в смысле изложения. А тут как раз важен именно смысл.
Пока Есугей был жив, его уважали и ему подчинялись. Но стоило Оэлун остаться с маленькими детьми на руках, ее словно вычеркнули из списка живых. Сначала это произошло, когда весной она с детьми добралась до «земли предков», куда приехали помянуть своих усопших обе жены Амбагай-хана. Оэлун приехала, когда обряд был завершен, это не могло не вызвать в ней обид и опасения за будущее.
«„Почему вы заставили меня пропустить и жертвоприношение предкам, и тризну с мясом и вином? — спросила она, — Не потому ли, что Есугей-Баатур умер, рассуждаете вы, а дети его и вырасти не смогут? Да, видно, вы способны есть на глазах у людей, способны и укочевать без предупреждения!“ Орбай и Сохатай не стали ее разуверять.
„Ты и заслуживаешь того, чтобы тебя не звали или позвали, да ничего не дали. Тебе и следует есть то, что найдешь. Ты и заслуживаешь того, чтобы тебе отказывали даже в просимом“, — сказали они.
Оэлун была для обеих ханш абсолютно ничем, они тоже оскорбились: „Не потому ли, что скончался Амбагай-хаган, даже и Оэлун смеет с нами так говорить?“».
Так Оулэн поняла, что род решил избавиться от нее, ее малолетних детей, а также от другой жены Есугея и ее детей. На это простой народ подбили Тайчиудские братья, которые решили забрать у беспомощных женщин все богатство, что сумел добыть Есугей. Можно сказать, что родичи с нетерпением ждали такого удобного случая, как смерть молодого Есугея.
«В большинстве сражений победа и успех принадлежали ему, — пишет Рашид-ад-Дин, — однако группа родичей, согласно [поговорке]: „люди близкие — скорпионы“, по причине злобы и ненависти, порожденных и внедренных в [самой] их природе, завидовали ему, а так как они не имели достаточно силы и мощи для сопротивления, то до конца его жизни сеяли в сердце [своем] семена мести и вражды. Когда Есугей-бахадур в молодые годы скончался, племена тайджиут, которые принадлежали к числу его двоюродных братьев и родичей его предков [хишан-и падаран], …были наиболее сильными [племенами] и обладали наибольшим [количеством] подчиненных [таба] и войск, а их предводители были пользующимися значением государями. Хотя во время Есугей-бахадура [эти племена] были [ему] подчинены, дружественны и покорны, но в конце его правления и в момент его кончины они выказали [ему] неповиновение и враждебность…
Таргутай-Кирилтук, сын Адал-хана [и] внук Кабул-хана, и Курил-бахадур, его двоюродный брат, которые были оба государями и правителями племен тайджиут, вследствие зависти, которую они затаили в себе со времени Есугей-бахадура, вступили на путь непокорности и упорства. Благодаря тому, что тайджиуты были главнейшей из ветвей [родственных племен], [дело] постепенно дошло до того, что другие родичи и войска, оказывавшие Есугей-бахадуру повиновение, отпали от его детей и склонились к тайджиутам. Они сплотились вокруг них, благодаря чему у этих племен появилась полная сила и могущество. Некоторые из них принадлежали к племени хойин-иргэн, что значит „лесное племя“, ибо их юрта была в лесах. Юрт[11] Есугей-бахадура и его детей в то время был в пределах рек Онона и Кэлурэна. Когда большая часть подчиненных Есугей-бахадура откочевала [от его семьи] и присоединилась к тайджиутам, начал откочевывать и Тудан-кахурчи, который был старшим родичем [ака] всех [прочих]. Чингиз-хан, которого в ту пору [еще] называли Тэмуджин, лично отправился к нему и сказал ему почтительно и вежливо, чтобы он осел около него. [В ответ] тот сказал по-монгольски пословицу, смысл которой таков: „Я принял твердое решение, и [другого] выбора [у меня] не осталось, возможность же колебания нелепа!“ [Затем] он сел верхом и отправился [к тайджиутам]».
Ничто не могло смягчить сердца сородичей. Они забрали весь скот и двинулись всем родом вниз по реке Онон. Желающих отстаивать справедливость не было. Только верный памяти Есугея Хонхотанский Чарха-ебуген бросился в погоню, чтобы уговорить Таргутай-Кирилтуха и Тодоен-Гиртая, но ничего не добился, напротив, слова его были восприняты с ненавистью, и сам он вернулся назад с тяжелыми ранами. Чарха-ебуген едва вернулся домой. Когда его приехал навестить Темуджин, он, показав на раны, сказал: «Я подвергся такой напасти, уговаривая людей, когда те откочевали, захватив с собою весь наш улус[12], улус собранный твоим благородным родителем». Девятилетнему (или тринадцатилетнему?) главе семьи оставалось только заплакать от обиды и горя. Но мать его решила не сдаваться. Она, конечно, не могла собрать вокруг себя всех, но кого-то ей удалось уговорить. Люди испытывали чувство стыда, что не взяли с собой Оулэн, но когда, очевидно, речь зашла не просто о защите Оэлун, а о ее надеждах вернуть себе власть в улусе и уже разделенное богатство Есугея, вернувшиеся вскоре снова ее бросили, теперь уже насовсем. Так что Оэлун пришлось думать, как выжить, когда нет средств к существованию и сильных мужских рук. Описывая в стихах эти тяжелые дни Оэлун, Сказание сообщает рецепт выживания: своих детей женщина кормила дикими травами, черемухой, яблоками-дичками, кореньями судуна и кичигана, луком да чесноком. Сами старшие мальчики научились ловить рыбу, чем и занимались, пополняя более чем скудный рацион. Между мальчиками согласия не было: Темуджин и Хасар были сыновьями Оэлун, а Бельтугай и Бектер сыновьями Учжин. Не удивительно, что между ними постоянно возникали ссоры. Одна ссора стала роковой.