сь.
Тысячи рассказов и случаев из этой эпохи показывают, какие глубокие корни пустил рассматриваемый нами фетишизм в умах массы благодаря старанию тех, кому это было выгодно. Автор одной хроники XII века с благоговением рассказывает нам, как в 887 году, когда переносили в Оксер мощи св. Мартина Турского, чтобы спасти их от норманнов, двое калек из Туреня, добывавшие хорошие средства милостыней, решили как можно скорее удалиться, боясь, чтобы мощи святого не исцелили их и не лишили сладкого куска хлеба. К несчастью, они передвигались крайне медленно, так что мощи прибыли в Турень раньше, чем они вышли за пределы провинции, и, к прискорбию своему, они были исцелены.
Горячность, с которой князья и государства спорили за обладание чудодейственными мощами, насилия и обманы, к которым прибегали, чтобы достать себе новые мощи или удержать уже имевшиеся, составляют интересную страницу истории человеческого легковерия и показывают, насколько сильна была вера, что в мощах сама по себе заключается чудодейственная сила, независимо ни от преступлений, которыми обусловлено обладание ими, ни от склада ума их владельцев.
Так, в том случае, о котором мы только что упоминали, Ингельгер Анжуйский был вынужден, испытав все мирные средства, требовать от оксерцев выдачи останков св. Мартина вооруженной силой. В 1117 году мы видим, как некий Мартин, каноник церкви Боминьи в Бретани, выкрал мощи св. Петрока из своей собственной церкви и передал их в С.-Мевеннское аббатство, которое вернуло их только после вмешательства в это дело Генриха II.
Два года спустя после взятия Константинополя, в 1206 году, венецианские дожи ворвались в собор св. Софии и украли оттуда изображение Святой Девы, писанное, по преданию, евангелистом Лукой; несмотря на отлучение от Церкви и запрещение, произнесенное патриархом и скрепленное папским легатом, они не выдали святой иконы.
Один гронингенский купец, во время одной из своих торговых поездок, пожелал получить руку св. Иоанна Крестителя, хранившуюся в одной больнице, и он получил желаемое, подкупив любовницу сторожа, которая заставила своего возлюбленного выкрасть святую руку. По возвращении на родину, купец построил дом и заделал святыню в один из столбов. Под святым ее покровом дела его пошли блестяще, и он в скором времени страшно разбогател.
Но однажды в городе вспыхнул пожар, все бросились защищать свои дома, один только наш купец остался спокоен, говоря, что его дом имеет надежную охрану. Действительно, дом не сгорел, но любопытство жителей было настолько возбуждено, что купец был вынужден признаться, какой чудодейственной силой сохранен его дом. Тогда народ силой отобрал руку святого и перенес ее в церковь, где она проявила много чудес; купец же совершенно разорился.
Подобные суеверия были грубее суеверий римлян, которые, осаждая какой-нибудь город, вызывали в свой лагерь его бога-покровителя. С другой стороны, вошедшее во всеобщее употребление ношение при себе амулетов и святых предметов вполне тождественно с подобным же явлением у язычников. Даже иконы и изображения святых и мучеников обладали таинственной силой; достаточно было, как говорили, взглянуть на образ св. Христофора, чтобы в этот день не захворать и не умереть внезапной смертью:
Christophori sancti speciem quicumque tuetur, I
llo namque die nullo languore tenetur.
Чтобы предохранить население от болезней, часто рисовали на наружных стенах церквей огромное изображение святого. Обычай решать жребием, какого святого избрать себе покровителем, совершавшийся торжественно пред алтарем, представляет другое проявление слепого суеверия той эпохи.
Святые Дары пользовались особенно сильным уважением. Во время гонения еретиков, предпринятого в 1233 году в Рейнских провинциях инквизитором Конрадом Марбургским, один осужденный, несмотря на все старания палачей, упорно не загорался, пока один догадливый священник не положил на дрова Святых Даров. Ясно, что чары, охранявшие еретика, были разрушены более сильными, но враждебными ему чарами, так как он тотчас же обратился в пепел.
У этих же самых еретиков был образ сатаны, который давал предсказания; однажды в комнату вошел священник и вынул из-под рясы дароносицу; тотчас же сатана признал себя побежденным и упал на землю. Немного позднее к этому же средству прибег св. Петр Мученик, чтобы обличить обман одного миланского еретика; по вызову этого человека в одной иноверческой моленной являлся черт в виде Святой Девы в сиянии и с Предвечным Младенцем на руках. Это явление, сильно споспешествовавшее ереси, оставалось неоспоримым, пока св. Петр не положил ему предел, явившись перед чертом со Святыми Дарами. "Если, – сказал он, – ты действительно Мать Господа, то поклонись святому телу Его". В одно мгновение ока чорт исчез, оставив по себе невыносимый запах.
Рыцарь, отправляющийся на Восток, принимает у монаха крест и становится крестоносцем. Из манускрипта XIV в. Венеция.
Освященный хлеб имел в глазах народа особую чудодейственную силу; много передавалось рассказов о том, как тяжело были наказаны желавшие сделать из него святотатственное употребление. Один священник, чтобы покорить сердце добродетельной женщины, в которую он был влюблен, сохранил у себя во рту облатку; он был наказан страшной галлюцинацией: ему стало казаться, что он распух так, что не может пройти в дверь; а когда он зарыл святую облатку у себя в саду, то из нее выросло небольшое растение, причем к кресту был пригвожден человек, из которого сочилась кровь. Одна женщина сохранила облатку, которую она должна была проглотить, и положила ее в улей, чтобы остановить появившуюся среди ее пчел эпидемию; тотчас же благочестивые насекомые выстроили вокруг улья целую часовню со стенами, окнами, крышей и колокольней, а внутри ее воздвигли алтарь, на который благоговейно положили облатку. Другая женщина, чтобы спасти свою капусту от гусениц, истолкла облатку в мельчайшие крошки и посыпала ими капусту, и ее тотчас же разбил неизлечимый паралич. Само собой разумеется, Церковь отрицательно относилась к подобному идолопоклонству; но оно было прямым последствием католического учения. Особую силу приписывали и той воде, в которой священник вымыл свои руки после прикосновения к Святым Дарам; этой воде приписывали сверхъестественную силу, но ею запрещали пользоваться, как связанной с колдовством.
Сила этих магических формул, опять повторяю, отнюдь не вытекала из набожности тех, кто к ним прибегал. В доказательство могущества св. Фомы Кентерберийского приводится рассказ об одной даме, которая при всяком удобном случае произносила его имя и даже выучила свою любимую птицу повторять: "Sancte Thoma, adjuva те!" Однажды сокол схватил и понес эту птицу; но как только проговорила она заученную фразу, так сокол упал мертвый, а она невредимо вернулась к своей госпоже.
Употребляя разные чудодейственные средства, мало думали о их святости: бывали такие священники, которые служили литургию в целях волхвования и колдовства; совершая священные обряды, они все время проклинали своих врагов и верили, что это проклятие, так или иначе, вызовет гибель помянутого ими человека. Бывали даже случаи, что служили обедню для того, чтобы сделать более действенным древний способ насылать порчу; верили, что если отслужить десять обеден над восковым изображением своего врага, то он непременно умрет в течение десяти дней.
Даже самой исповедью пользовались как магическим средством, чтобы помешать раскрытию преступления. Так как нечистая сила, естественно, знала о всех совершенных злодеяниях и могла открыть их устами одержимых ею, то поэтому часто пользовались бесноватыми как сыщиками для раскрытия виновных. Но если преступник с полным сердечным раскаянием исповедовался в своем преступлении, то отпущение грехов, данное ему священником, полностью изглаживало его преступление из памяти нечистой силы. Это верование, обычное у обвиняемых, часто руководило ими при даче показаний в суде; ибо даже в том случае, если демон и раскрыл преступление, виновный мог сразу же пойти на исповедь, а затем с уверенностью предстать перед судом и потребовать нового рассмотрения дела.
Можно бы привести бесконечное число подобных примеров, но это только утомит читателя.
Приведенных мною, я думаю, достаточно, чтобы показать, до какой степени упало в рассматриваемую нами эпоху христианство, основанное на язычестве и руководимое недостойным духовенством.
Быть может, меня упрекнут за то, что я сгустил краски, рисуя картину взаимных отношений между дворянством и народом. Не все Папы, конечно, были такими, как Иннокентий IV и Иоанн XXII; не все епископы были жестоки и развратны; не все священники видели свое назначение только в том, чтобы грабить прихожан и соблазнять прихожанок. Во многих епископиях и аббатствах и в тысячах приходов, без сомнения, встречались убежденные прелаты и священники, которые искренне стремились исполнять дело Божие и просвещать словом евангельской истины, насколько это было возможно в атмосфере суеверия эпохи. Но все же зло более бросалось в глаза, чем добро; скромные труженики проходили незамеченными, тогда как гордость, жестокость, сладострастие и жадность других производили глубокое и сильное впечатление. Людям рассматриваемой эпохи, которые относились к окружающему их миру критически и которые были проникнуты более высокими стремлениями, Церковь представлялась такой, какой я ее обрисовал; и мы не должны упускать из виду картину ее нравственного безобразия, если хотим понять те события, которые потрясали тогда христианский мир.
Самый достоверный свидетель положения Церкви в XII веке, святой Бернар, никогда не переставал выставлять напоказ повсеместно господствовавшие в ней пороки. Когда сладострастие, прелюбодеяние и кровосмешение не возбуждали более притупившегося чувства, то спускались еще ниже по пути разврата. "Напрасно, – говорит святой Бернар, – были уничтожены Небесным огнем города долины; враг рода человеческого повсюду разнес их остатки, и их проклятый пепел заразил Церковь. Церковь бедна, ограблена и несчастна, все ею пренебрегают, и она как бы обескровлена. Ее дети