юремное заключение; в 1246 году собор в Безье, подтверждая аналогичные предписания, заявляет, что они согласны с заветами апостолов. Бывало даже, что строгость не заходила особенно далеко. В 1242 году Петр Селла ограничился тем, что предписал паломничества и ношение крестов, а в одном случае, бывшем в 1245 году во Флоренции, брат Руджиери Кальканьи наложил на виновного лишь незначительный штраф.
Но что делать с массой неискренне обратившихся? Этот вопрос сильно смущал и заботил Церковь. Как всегда, затруднение сначала было решено так, что это дело предоставили на усмотрение инквизиторов. В ответ на вопрос ломбардской инквизиции кардинал Альбано около 1245 года предоставил инквизиторам накладывать наказания, которые они найдут нужными. В 1248 году Бернар Ко с подобным вопросом обратился к нарбоннскому архиепископу; в ответ он получил, что, согласно апостольским наставлением, всех тех, кто вторично возвращается в лоно Церкви со смирением и покорностью, можно карать пожизненным тюремным заключением, но мятущиеся должны быть выдаваемы в руки светской власти.
На практике в этом отношении проявлялись то кротость, то строгость; но с удовольствием можно отметить, что в значительном большинстве случаев инквизиторы более склонялись к милосердию. Даже такой ревностный инквизитор, как Бернар Ко, не злоупотреблял свободой действий, предоставленной в этом отношении инквизиторам. В реестре приговоров за 1246-1248 гг. имеется шестьдесят еретиков-рецидивистов, из которых никто не был приговорен более чем к тюрьме, причем некоторые не были даже приговорены к пожизненному заключению. Такой же сравнительной снисходительностью отличаются приговоры, вынесенные в следующее десятилетие, как названным Бернаром, так и другими инквизиторами. Однако, за исключением одного, все руководства для судопроизводства инквизиции, относящиеся к этой эпохе, учат, что рецидивистов надо выдавать в руки светской власти, притом без всякого суда; отмеченное нами исключение составляет одно компилятивное руководство, по которому возвращение в ересь карается то пожизненной тюрьмой, то костром. Рецидивист-ростовщик подвергался менее суровому наказанию.
Факт тот, что в Лангедоке, согласно Парижскому трактату, клятвенное отречение приносилось каждые два года всеми мужчинами старше четырнадцати лет и всеми женщинами и девушками старше двенадцати лет; поэтому всякое проявление ереси было там, строго говоря, возвратом в ересь; и это, быть может, объясняет нерешительность инквизиторов Тулузы. Очевидно, невозможно было, не выслушивая объяснений, сжигать всех, в первый раз заподозренных в ереси!
Товарищ, впоследствии преемник Бернара Ко, Жан де С.-Пьер, следовал его примеру и всегда присуждал рецидивистов к пожизненному заключению. Это правило соблюдалось и после смерти Бернара, последовавшей в 1252 году, когда к Жану присоединился Рено Шартрский; брат Рено с ужасом узнал, что светские судьи не обращали внимания на снисходительные приговоры и сжигали несчастные жертвы без всякого милосердия; в свое оправдание гражданские власти ссылались на то, что иначе не удастся очистить страну от еретиков, и что снисходительность поведет к усилению ереси. Рено понял, что он не может, как его предшественники, закрывать глаза на подобную жестокость, и уведомил Альфонса де Пуатье, что он решил представить дело на разрешение Папы, и просил его, чтобы до получения ответа из Рима он охранял заключенных от грубого насилия светских чиновников.
Ответ Папы до нас не дошел, но мы можем думать, что глава Римской Церкви скорее одобрил жестокость чиновников Альфонса, чем кротость Рено, так как около этого времени Рим прямо предписал выдавать всех рецидивистов в руки светской власти; точную дату этого постановления выяснить, впрочем, мне не удалось.
В 1254 году, в очень серьезном случае повторного рецидива в Милане, Иннокентий IV ограничился тем, что приказал разрушить дома виновных еретиков и наложить на них публичные епитимии; но уже в 1258 году Александр IV говорит о выдаче рецидивистов в руки светской власти, как о прочно установившемся обычае; быть может, это было даже следствием запроса Рено. Это жестокое решение Рима, по-видимому, поразило инквизиторов, которые в течение нескольких лет не переставали спрашивать Св. Престол, как можно согласовать это решение с повсюду принятым положением, что Церковь никогда не отказывает приходящим к ней и, как мать, принимает заблудших овец.
На это отвечали с характерным лицемерием, что Церковь нисколько не закрыта для рецидивистов, принесших раскаяние, так как они могут получить святое причастие даже и на костре, но все же и раскаяние не может избавить их от смерти. Мотивированное таким образом папское решение было внесено в канонические законы и попало в Summa св. Фомы Аквината. В подобных случаях обещание дать причастие в последнюю минуту вносилось в приговор, и жертву всегда сопровождали на костер священнослужители, старавшиеся спасти ее душу. Впрочем, инквизитору советуют лично не проявлять при этом особой ревности, опасаясь, не без основания, что вид его может вместо того чтобы смягчить осужденного, лишь ожесточить его.
Хотя инквизиторы в этом отношении продолжали действовать по собственному усмотрению, и хотя они не отправляли всех рецидивистов на костер, но тем не менее достоверно, что мнимое или действительное преступление возвращения в ересь стало с этого времени наиболее частым поводом к смертной казни. Еретики, жаждавшие мученического венца, были сравнительно редки, но было много слабых духом людей, которые не могли искренне отречься от заблуждений, раз они полюбили их, и которые, избегнув смерти, надеялись, что теперь они сумеют лучше скрывать свое преступление против Церкви.
Все это придало новое значение желанию строго законно определить понятие преступления возврата к ереси и вызвало тысячу споров и тонких схоластических из мышлений. Явилась необходимость определить с некоторой точностью, когда виновный не мог быть даже выслушан, а также определить степень его виновности по первому и второму преступлениям, совокупность которых оправдывала его осуждение как не раскаявшегося еретика. Там, где сама виновность была так часто неуловима и неосязаема, задача измерить и определить ее была, конечно, не из легких.
Папа Александр VI.
Бывали случаи, когда при первой судимости обвиняемый оставался только под подозрением без всяких улик, и казалось жестоким осуждать человека на смерть за второе преступление, когда он не был уличен в первом. Недоумевая над разрешением этого вопроса, инквизиторы обратились к Папе Александру IV, который дал им вполне определенный ответ. Если подозрение было тяжелое, ответил он, то следовало, "допуская своего рода законную фикцию", рассматривать его как законное доказательство виновности обвиняемого, и поэтому обвиняемый должен быть осужден. Если же подозрение было легкое, то обвиняемого следует наказать более строго, чем наказываются за преступление в первый раз, но не применять к нему полностью наказаний, наложенных на рецидивистов.
Кроме того, для установления вторичного преступления требовались более слабые доказательства: достаточно было, если обвиняемый вступил в сношения с еретиком или выказал ему какое-либо дружеское расположение. Это постановление неоднократно подтверждалось Александром и его преемниками с настойчивостью, которая показывает, как много возникало недоразумений на этой почве; но, в конце концов, осуждение рецидивистов было внесено в каноническое право и стало ненарушимым законом Церкви. Все авторы, кроме Цангино, единогласно говорят, что в подобных случаях не может быть ни малейшего снисхождения.
Возникали также затруднения по поводу прегрешений менее серьезных. Так, задавались вопросом, как следует поступать с сочувствующими ереси в случае вторичного их обвинения. Нарбоннский собор 1244 года полагал, что их следует отсылать к Папе, чтобы он разрешил их грехи и наложил на них епитимью; но такая процедура была признана чересчур сложной.
В средний период истории инквизиции все писатели, в том числе и Бернар Ги, не предписывая выдачи виновного светской власти, предлагают налагать на него тяжелую епитимью, чтобы навести на других спасительный страх. Но в XIV веке Эмерик полагает, что сочувствующий, привлеченный во второй раз, должен без всякого суда быть выдаваем в руки светской власти; строго по закону так же должно было поступать с теми, кто попадался снова после публичного обвинения в ереси; но это казалось столь жестоким, что Эмерик предложил представлять все подобные случаи на утверждение Святого Престола.
Был еще другой разряд преступников, которые очень беспокоили инквизиторов и для которых было очень трудно установить однообразные правила; это те, кто убегал из тюрьмы или небрежно исполнял наложенную на них епитимью. По теории чистосердечно обратившимися считались те кающиеся, которые с радостью принимали епитимию как единственную надежду для них на вечное спасение; но, не выполняя после этого епитимьи, они показывали или то, что их обращение было неискренне, или то, что их неустойчивая душа снова впала в старые заблуждения. Поэтому уже с самого начала на них смотрели как на рецидивистов. Валансский собор 1248 года постановил, чтобы сначала их милостиво усовещевали, после чего, если они продолжали оказывать неповиновение, с ними следовало поступать как с закоренелыми еретиками; это решение вносилось даже иногда в приговор, причем тем, кто стал бы небрежно исполнять епитимью, грозили наказанием, определенным для клятвопреступников и не раскаявшихся еретиков; однако, еще в 1260 году Александр IV, по-видимому, затруднялся издать особое правило для этих случаев и неопределенно говорит об отлучении от Церкви, о новом наложении наказания и об обращении, в случае надобности, к помощи светской власти. Около этого же времени Ги Фукуа высказывается за смертную казнь, считая, что подобная небрежность служит признаком закоснелой ереси; но Бернар Ги считал это чрезмерным и советовал предоставлять виновных на усмотрение инквизитора.