дним словом, можно образовать столько же групп, сколько было прелатов, участников этой ужасной трагедии.
Еще делает подозрительными все свидетельские показания та особенность, что чересчур велико число свидетелей, которые показали под присягой, что они исповедовались в совершенном ими святотатстве перед священниками и монахами всех орденов, перед епископами и даже перед папскими духовниками и получили от них отпущение греха после наложения, обыкновенно легкой, епитимии, в роде поста по пятницам в течение нескольких месяцев или целого года.[150] В действительности же ни один исповедник не мог отпустить прегрешения в ереси; грех этот был только подсуден папскому или епископскому инквизитору. Исповедник мог сделать только одно – отослать кающегося к какому-нибудь духовному лицу, имеющему право разрешить ему грех, и разрешение в подобном случае сопровождалось бы тяжелым духовным наказанием, которое повлекло бы за собою исключение из ордена. Предположение же, чтобы в течение пятидесяти или ста лет тысячи людей могли быть замешаны в подобную ересь и чтобы факт этот оставался неизвестным, настолько неосновательно, что лишает всякого правдоподобия даже и эти так называемые сознания.
Таким образом, чем внимательнее мы изучаем огромную массу свидетельских показаний, тем более приходим мы к убеждению, что они не имеют значения, и впечатление это усиливается тем фактом, что обвинение никогда не могло получить серьезных показаний, не прибегнув к инквизиционным методам. Если бы тысячи людей должны были против своей воли отречься от своей веры и под давлением страха хранить страшный секрет, то арест явился бы для них освобождением; все они были бы вынуждены облегчить свою совесть и испросить воссоединение с Церковью; и можно было бы в таком случае, не прибегая к пытке, получить все нужные свидетельские показания.
Таким образом, малое правдоподобие обвинения, средства, к которым приходилось прибегать, чтобы подтвердить показания, и разноречие в показаниях, добытых таким путем, позволяют нам сказать, что ни один здравомыслящий человек, зная все подробности, ни минуты не задумается над заключением; и всякий историк по совести должен вынести не "сомнительное" решение, а прямо оправдательный приговор. Предположение же, что в ордене существовали тайные степени и что в них возводились только люди безусловно надежные, не выдерживает никакой критики. Мало того, оно является чистой догадкой, так как не основано ни на каких доказательствах; кроме того, достаточно вспомнить, что почти все кающиеся, земледельцы и рыцари, упоминают святотатства в числе формальностей обряда их приема; допуская, что свидетели обвинения заслуживают веры, мы должны на основании их показаний прийти к выводу, что весь орден поголовно был заражен ересью.
Старуха в борьбе с дьяволом.
Однако, возможно, что есть некоторая доля правды в рассказах о непристойных поцелуях. Мы знаем, что на деле огромное большинство ордена составляли братья-служители, к которым рыцари относились с крайним презрением. Грубые нравы той эпохи могли допустить, чтобы какой-нибудь наглый рыцарь, поднимая плебея до чисто теоретического братства и равенства с собою, приказал нечто подобное с целью подкрепить принцип полного повиновения. С другой стороны, кто решится утверждать, что отдельные члены ордена, разочарованные своим в нем пребыванием, плохо исполняли безвозвратные обеты, которые связывали их, что они под влиянием восточной распущенности, быть может, совершенно утратили всякие религиозные убеждения и поэтому при случае позволяли себе подвергать испытанию покорность неофита и заставляли его плевать на крест одежды, которая сделалась им ненавистной?[151]
Всякий, кто знает бесконечно разнообразную испорченность человеческой природы, всякий, кто знает, каковы были в ту эпоху условия монашеской жизни, допустит возможность подобных поступков, подобных грубых шуток и презрительное подчеркивание своего превосходства. Но наше заключение от этого не изменится: орден, павший жертвой этой ужасной трагедии, был неповинен в преступлениях, за которые пострадал.
В то время, как Филипп хватал свою добычу, Климент, бывший тогда в Пуатье, трудился над делом не менее прибыльным: он посылал по всей Германии сборщиков, уполномоченных собирать со всех доходов духовенства десятую часть на освобождение Св. Земли. Известие об этой решительной и бесповоротной мере, принятой Филиппом, под покровом авторитета инквизитора брата Гильома, в деле, находившемся еще в его рассмотрении, взволновало Папу; прежде всего была задета его гордость, и он почувствовал страшное недовольство, которое, быть может, увеличивалось еще от страха, что он не получит своей части в добыче. Однако он не смел еще отклонить от себя всю ответственность, так как никто не мог предвидеть, каково будет настроение вне Франции.
Колеблясь, таким образом, между чувством злобы и благоразумием, он написал 27 октября 1307 г. Филиппу письмо, в котором жаловался, что король взялся за дело, которое в силу бреве от 24 августа было передано на рассмотрение Папы. Благоразумно умалчивая о вмешательстве св. трибунала, которое придавало характер законности всему делопроизводству, Климент нашел другой повод к возбуждению встречной жалобы: он заметил королю, что тамплиеры подлежали не суду короля, а суду Св. Престола, и поэтому Филипп совершил тяжелое неповиновение, арестовав их и захватив их имущество, которое он немедленно должен передать кардиналам, посланным по этому делу. Это были Беранже де Фредоль, кардинал С.-Нереи и Ахилеи, и Стефан де Сюиси, кардинал С.-Кириако (оба француза и оба креатуры Филиппа, попавшие в кардиналы только благодаря его влиянию, поэтому Филиппу удалось легко прийти с ними к соглашению).
Хотя дело и пытки продолжались без всякого перерыва, Климент письмом от 1 декабря выражал королю радость, что он передал дело в руки Св. Престола; затем, в письме от 23 декабря, Филипп заявил, что он не имел ни малейшего намерения вторгаться в права Церкви, но в то же время не желает отказываться от своих. Он говорил, что передал тамплиеров кардиналам; что же касается имущества арестованных, то им будут управлять отдельно, и оно не будет смешано с имуществом Короны. Злоба Климента была так хорошо смягчена, что 22 ноября, еще до окончания судебных дел в Париже, он издал буллу Pastoralis praeeminentiae, обращенную ко всем князьям Европы. В ней Папа говорил, как действовал Филипп по просьбе инквизитора Франции, чтобы предать тамплиеров суду Церкви; как высшие лица ордена сознались в преступлениях, в которых их обвиняли; как он сам, Климент, допрашивал одного из них, бывшего у него на службе, причем он все обвинения признал правильными. В заключение Климент приказывал всем государям следовать примеру Филиппа, держать арестованных в тюрьме и секвестровать их имущества от имени Папы и под условием его решения. Если орден будет признан невинным, то его имущество будет возвращено ему, в противном же случае оно будет употреблено на освобождение Св. Земли.[152] Это был бесповоротный акт, предрешавший судьбу тамплиеров, как мы увидим это ниже при изучении роли в этом деле князей христианского мира вне Франции.
Таким образом, Филипп принудил Климента принять участие в этом деле. Папа должен был начать расследование, и эта миссия, порученная им старанию инквизиции, могла привести только к падению ордена.
Обеспечив себя с этой стороны, король велел деятельно начать допросы арестованных на всей территории своего королевства. Он пользовался услугами чрезвычайно энергичных агентов, как это видно из случая с двумя немецкими тамплиерами, которые были арестованы, когда возвращались к себе на родину и были выданы инквизитору Меца, Тура и Вердена. Один из них был священник, другой – брат-служитель; инквизитор в своем отчете сообщает Филиппу, что он не допрашивал брата-служителя, так как последний был очень болен; оба они показали, что все, происходившее в ордене, было чисто и свято.
Допросы тянулись в течение всей зимы 1308 г., когда Климент совершенно неожиданно прервал их. Относительно повода к этому вмешательству выставлено немало предположений; быть может, он думал, что обещания, данные Филиппом относительно имущества тамплиеров, не будут, повидимому, исполнены и что Св. Престолу следовало снова подтвердить свой авторитет. Каковы бы ни были его соображения, он прекратил власть инквизиторов и епископов Франции и присвоил себе все дело, ссылаясь на то, что неожиданность ареста, произведенного без его ведома, хотя он был так близко и его так легко было спросить, возбуждает в нем серьезные подозрения; эти подозрения не были уничтожены допросами, протоколы которых доставлены ему и которые могут только возбудить к себе недоверие. Папа позабыл, что он сам в ноябре перед лицом всего христианского мира заявил о своей вере в справедливость обвинения. Все делопроизводство было так хорошо налажено в руках инквизиции, что неожиданное вмешательство Папы грубо остановило его.
Филипп не мог сдержать своей ярости; он написал Папе полное негодования письмо. Папа, писал он, совершил великий грех; даже сами Папы, замечает он, могут впадать в ересь. Климент виноват перед всеми прелатами и инквизиторами Франции; он дал тамплиерам такие надежды, что они отказываются от своих сознаний: таково, в частности, дело Гуго де Перо, имевшего честь обедать вместе с кардиналами-делегатами.
Очевидно, завязывалась какая-то интрига. Климент колебался, не зная, куда выгоднее примкнуть, но был счастлив явиться в глазах Филиппа в роли необходимого помощника. Король прежде всего выказал желание укрепить свою независимость и отстоять свою юрисдикцию; он запросил мнение университета, представив на его обсуждение семь вопросов, редактированных так хитро, что можно было надеяться, что его планы будут одобрены. Но богословский факультет дал 25 марта 1308 г. единственный ответ, какой он мог дать. Светский суд имеет право рассматривать преступление ереси