и примет его одежду, ipso facto подвергается отлучению от Церкви. Св. Престол вступит во владение имуществом ордена и передаст его госпитальерам св. Иоанна в Иерусалиме, за исключением имущества, находящегося в Кастилии, Арагонии, Майорке и Португалии.
Уже с августа 1310 г. Иаков Арагонский старался повлиять на своих братьев-королей, чтобы они соединились с ним для совместной защиты их прав перед папским двором; и хотя он и уклонился от поездки на собор, куда приглашал его Климент, чтобы он лично представил свои основания, тем не менее три короля позаботились о том, чтобы мнения их были энергично поддержаны перед отцами собора. В других местах всем, кто захватил и держал имущество, принадлежавшее раньше тамплиерам, было приказано, несмотря на их общественное положение, до истечения месячного срока передать их госпитальерам под угрозой отлучения от Церкви. Эта булла была послана всем князьям и прелатам; последним, кроме того, было приказано энергично требовать возвращения имущества, применяя в случае надобности отлучение и интердикт.
Жгучий вопрос об имуществе тамплиеров был, таким образом, решен; второстепенное затруднение, касавшееся вопроса о судьбе самих обвиняемых, обошли тем, что отправили тамплиеров на их провинциальные соборы, за исключением высших членов ордена, суд над которыми св. Престол оставил за собой. Всем беглецам было предложено явиться до истечения года к их епископам, которые должны допросить и судить их; всякое уклонение от суда ipso facto повлечет за собой отлучение от Церкви, а кто в течение года будет находиться под отлучением и не испросит разрешения, того будут считать еретиком.
Общие указания предписывали поступать с нераскаявшимися и рецидивистами со всею строгостью закона. Дело тех, кто даже под пыткой отказался сознаться в своих заблуждениях, представляло такую задачу, которую не могла разрешить вся мудрость собора; их передали провинциальным соборам, чтобы они поступили с ними согласно с канонами. В отношении тех, кто сознался, строгость законов должна быть смягчена великодушными мерами кротости; они будут размещены по старым домам ордена или по монастырям, причем следовало строго наблюдать, чтобы число их под одной кровлей не было велико; им будут выдавать приличную пенсию из доходов от имущества ордена. Но уничтожался весь интерес к делу, раз отчуждались земли ордена.
По-видимому, за исключением соборов Таррагоны и Нарбонны, о которых мы уже говорили, немногие соборы занялись судом тамплиеров. Много их умерло в тюрьмах в самом ужасном положении; некоторые из так называемых рецидивистов были сожжены; другие, как нищие, бродили по Европе; третьи, наконец, едва-едва снискивали себе дневное пропитание ручным трудом. В Неаполе Иоанн XXII (любопытная вещь) приказал в 1318 г. поддерживать их доминиканцам и францисканцам. Когда некоторые из них захотели жениться, то Иоанн XXII объявил, что их обеты связывают их навсегда и что всякий брак будет незаконным, и, таким образом, он признал, что принятие их в орден было совершено правильно и законно. Он признал их верными католиками также тем, что разрешил им вступать в другие ордены. Так поступило много тамплиеров, особенно в Германии, где участь их была менее тяжела, чем где-либо в другом месте, и где их приняли к себе госпитальеры, согласно постановлению, принятому на конференции во Франкфурте-на-Майне в 1317 г. Последний наставник Бранденбурга, Фридрих фон Альфенслебен, вступил в орден госпитальеров, сохранив свое звание. Мало того, симпатии германского населения обеспечили тамплиерам столь крупный доход, что госпитальеры находили для себя тяжелой его уплату. В 1318 г. Иоанн XXII запретил давать бывшим тамплиерам такую пенсию, которая позволяла бы им копить деньги или жить роскошно; они должны были получать только самое необходимое продовольствие и одежды, полагавшиеся монахам.
Оставалось решить судьбу Моле и других высших членов ордена, суд над которыми Климент оставил за собой лично; мы знаем, что таким приемом ему удалось вдохнуть им эгоистические надежды и добиться того, что они оставили своих братьев. Достигнув этой дели, Папа, по-видимому, забыл о томившихся в ужасном заточении; только 22 декабря 1313 г. назначил он комиссию из трех кардиналов, Арно де С.-Сабина, Николая де С.-Евсевия и Арнальдо де C.-Приска, рассмотреть их дело и вынести или осуждение, или наложение епитимии, сообразной с их преступлениями, а также назначить им из доходов ордена такую пенсию, которую эти прелаты найдут соответствующей. Кардиналы отложили свой суд до 19 марта 1314 г.; в этот день на эшафоте, выстроенном перед собором Богоматери, заняли места Моле, магистр Нормандии Жофруа де Шарне, визитор Франции Гуго де Перо и магистр Аквитании Годфруа де Гонвиль, извлеченные из темниц, где они томились почти целых семь лет, чтобы выслушать приговор, вынесенный кардиналами совместно с санским архиепископом и разными прелатами. Сообразно с теми преступлениями, в которых сознались обвиняемые, на них строго, согласно с законами, была наложена епитимия в виде пожизненного тюремного заключения.
Дело считали уже оконченным, когда вдруг, к великому неудовольствию прелатов и к великому удивлению толпы, поднялись Моле и Жофруа де Шарне и заявили, что они совершили не те преступления, в которых их обвиняли, а позорную измену своему ордену, чтобы спасти свои собственные головы. Орден был чист и свят; обвинения, возведенные на него, – ложь, их признания также ложны. Не медля ни минуты, кардиналы выдали обоих дерзких парижскому прево и пошли совещаться. Затруднение их продолжалось недолго. Узнав об этом, Филипп пришел в страшную ярость.
Короткое совещание его совета решило дело. Каноны предписывали сжигать еретиков-рецидивистов без всякого процесса; рецидив был ясен, и поэтому нечего было ждать, чтобы папская комиссия вынесла формальный приговор.
В тот же день на закате солнца воздвигли костер на одном маленьком острове на Сене, Острове Евреев, близ дворцового сада. Там на медленном огне были сожжены Моле и Шарне, до самого последнего момента отказывавшиеся от всех предложений милости в обмен на отречение. Они с такой силой духа перенесли казнь, что заслужили у народа славу мучеников; их пепел был с благоговением собран как святыня; и только современный апологист Церкви заявил, что их мужественная покорность провидению вполне свидетельствовала о том, что они были борцами сатаны. Смертью своей они одержали победу над своим гонителем и оправдали себя перед историей в том малодушии, с которым покинули на произвол судьбы несчастных, доверившихся их охране. Гуго де Перо и магистр Аквитании не были настолько мужественны, чтобы последовать их примеру; они подчинились епитимии и умерли медленной смертью в своих темницах. Наставника Кипра Рембо де Карона, по всей вероятности, избавила от костра смерть.[166]
Так как через месяц с небольшим после этого умер Климент в страданиях от ужасной болезни (lupus), а через восемь месяцев погиб от несчастного случая на охоте и Филипп, имевший от роду всего сорок шесть лет, то, естественно, эти два события породили легенду, что Моле позвал Папу и короля на суд Божий. Подобного рода рассказы были очень распространены в народе, чувство справедливости которого было оскорблено всем этим делом. Даже далеко, в Германии, в смерти Филиппа видели справедливое наказание за уничтожение тамплиеров; рассказывали, что Климент проливал на своем смертном ложе слезы, вызванные угрызениями совести за три великих преступления, совершенные им: отравление Генриха VI, уничтожение тамплиеров и осуждение бегинов и бегинок. Один современный итальянский историк, благосклонно расположенный к Папе, извиняется, повторяя рассказ об одном осужденном и скитавшемся тамплиере, который, будучи приведен в Неаполь к Клименту, смело высказал ему многое в лицо, был осужден на костер и в пламени вызвал Климента и Филиппа явиться до истечения года на суд Бога; и это предсказание сбылось чудесным образом. Все подобные рассказы показывают настроение народа и его глубокую симпатию к мученикам.[167] Впрочем, если во Франции по причинам, которые легко понять, общественное мнение высказывалось сдержанно, то повсюду в других местах все открыто приписывали уничтожение тамплиеров ненасытной жадности Филиппа и Климента. Даже и в самой Франции общественное мнение склонялось в пользу жертв. Годфруа Парижский доходит, конечно, до крайних пределов храбрости, когда пишет:
Dyversement de се l'en parle,
Et au monde en est gvant bataille –
L'en puet bien decevoir l'yglise
Mes l'en ne puet en nule guise
Diex decevoir. Je n'en dis plus:
Qui voudra dira le seurplus.
Доминиканец Петр де ла Палю, один из самых выдающихся богословов своего времени, проявил исключительное мужество, подкрепленное высоким чувством долга, когда в самый разгар преследования он явился перед папской комиссией, заседавшей в Пари же, и заявил, что он присутствовал при многих допросах, во время которых некоторые обвиняемые сознались в возведенных на них обвинениях, тогда как другие отрицали их; он подтвердил, что в его глазах отрицания заслуживают больше веры, чем сознания.[168]
Со временем убеждение в их невинности окрепло. Боккаччо принял их сторону. Св. Антонин Флорентинский, исторические работы которого имели большое влияние на общественное мнение XV в., полагал, что уничтожение тамплиеров было вызвано завистью к их богатствам; народные писатели вообще приняли эту точку зрения. Даже сам Райнальд колеблется и придает равное значение доказательствам обеих сторон; Кампи ручается, что в Италии в XVII ст. очень многие считали тамплиеров святыми и мучениками. Наконец, около середины XVIII в. известный ученый Дюпюи предпринял реабилит