лдону другие войска, и исход битвы некоторое время был неопределенен. Отряд в тысячу англичан, остановившийся на пути к Парижу, чтобы помочь Филиппу Бургундскому, бросился между французами и городом в тыл армии Жанны. Девственница отступила и старалась вывести своих людей невредимыми; но в то время как она прикрывала отступление, она не могла отнять обратно укреплений и была взята в плен Батардом Вандомским, офицером Иоанна Люксембургского, графом де Линьи. Естественно, говорили об измене, но мнение это не обосновано. Потон был также взят; просто эта была одна из случайностей войны.
Велика была радость в английском лагере, когда узнали, что страшная Девственница попалась в плен. Англичане и бургундцы предались ликованию; по свидетельству очевидца, бургундца Монстреле, пленение Жанны казалось более ценным, чем подкрепление в пятьсот вооруженных людей, так как не было ни одного офицера, ни одного военачальника, который внушал бы такой страх, как она. Солдаты толпами окружали помещение Девственницы в Мариньи; сам герцог Бургундский навестил ее и имел с нею короткое свидание. Тотчас же поднялся вопрос, кому должна принадлежать пленница. Как военнопленная, она принадлежала Иоанну Люксембургскому; в ту эпоху, когда за пленных давали выкуп, пленные представляли богатство. Согласно обычаям того времени Генрих VI, как глава Лиги, имел право потребовать себе выдачи всякого главнокомандующего и всякого князя, уплатив взявшему его в плен десять тысяч ливров. Это была весьма важная прерогатива, так как во время войн Эдуарда III Бертран дю Гесклен был выкуплен за сто тысяч ливров; коннетабль де Клиссон освободился за такую же сумму, а в 1429 г. герцог Алансонский купил себе свободу за двести тысяч крон. Но французское казначейство находилось в столь печальном состоянии, что нелегко было собрать сумму в десять тысяч ливров.
Тем не менее англичанам было безусловно необходимо забрать в свои руки Жанну не только для того, чтобы помешать французам выкупать ее, но и для того, чтобы уничтожить ее колдовство, осудив ее духовным судом. Для этого совершенно подходящим орудием была инквизиция. Жанна открыто считалась колдуньей; а как таковая, она была подсудна инквизиции, которая имела право пожелать познакомиться с ее преступлениями. Вследствие этого, через несколько дней после ее пленения, викарный инквизитор Франции Мартин Бидьон официально потребовал освобождения пленницы, а Парижский университет написал герцогу Бургундскому два письма, советуя ему предать Жанну скорому суду и наказанию из боязни, чтобы врагам герцога не удалось освободить ее. Мы уже видели, как низко пала в эту эпоху французская инквизиция в сравнении со своим былым значением. Иоанн Люксембургский не имел никакого желания выдать безвозмездно свою драгоценную добычу. Тогда прибегли к другому средству. Компьен, где Жанна была взята в плен, принадлежал к епархии Бове. Граф-епископ Бове Пьер Кошон, хотя был родом француз из Ремуа, был горячим сторонником англичан, а его ни на что не обращавшая внимания жестокость возбудила против него позднее страшную ненависть даже его партии. Он был прогнан со своей кафедры год тому назад, когда население принесло присягу на верность Карлу под влиянием успехов Жанны; поэтому можно было заранее предвидеть, что он не питал особого расположения к Девственнице. Ему предложили потребовать к себе пленную, чтобы судить ее в силу епископской юрисдикции; но даже и он отступил перед этим позорным делом и отказался действовать, пока, по крайней мере, ему не будет доказано, что он обязан сделать это. Быть может, обещание епископии Лизье, которая была дана ему впоследствии и вознаградила его услуги, помогло убедить его; между тем, старались смягчить его сомнения, обратившись к авторитету Парижского университета. 14 июля университет послал письма Иоанну Люксембургскому, напоминая ему, что он рыцарской присягой обязался защищать честь Бога, католическую веру и святую Церковь. По делу Жанны по всей Франции распространялись слухи о ее идолопоклонстве, о ее заблуждениях, лжеучениях и бесчисленных дурных поступках; дело не терпело отлагательств, инквизиция формально предъявила свои права на суд над пленницей, и выдачи Жанны настойчиво требовал епископ Бове, также предъявивший на нее права; все прелаты-инквизиторы были судьями в вопросах веры, и все христиане, каково бы ни было их общественное положение, должны были повиноваться этим судьям под страхом испытать на себе всю строгость законов. Наоборот, выказав немедленно полное послушание, Жанна могла снискать себе милость и любовь Бога и способствовать возбуждению веры. Заручившись такими данными, Пьер Кошон не терял более ни минуты. Он тотчас же выехал из Парижа в сопровождении нотариуса и представителя университета и 16-го представил свое поручение герцогу Бургундскому, стоявшему лагерем под Компьеном; он также послал лично от себя повестки герцогу, Иоанну Люксембургскому и Батарду Вандомскому, требуя от них выдачи Жанны, чтобы он мог судить ее по обвинению в колдовстве, идолопоклонничестве, в призывании демона и других преступлениях против веры. Он выражал готовность немедленно начать дело совместно с инквизитором и докторами богословия для поднятая веры и назидания тех, кого совлекла эта женщина. Он предлагал, кроме того, выкуп в шесть тысяч и пенсию Батарду Вандомскому от двух до трех сот ливров; если эта сумма будет найдена недостаточной, то она будет увеличена до десяти тысяч ливров, хотя Жанна и не была такой крупной особой, чтобы король имел право дать за нее такой большой выкуп; если князья потребуют того, то уплата будет обеспечена известными гарантиями.
Герцог переслал эти письма Иоанну Люксембургскому, который согласился продать свою пленницу за предложенную сумму. Бедфорд должен был созвать штаты Нормандии и назначить особый налог, чтобы собрать нужную сумму. Наконец, 20 сентября деньги за Жанну были внесены, и она освободилась из плена.
Во время всех этих проволочек Карл VII, к своему вечному стыду, не сделал ничего, чтобы спасти женщину, которой он был обязан короной. В течение долгого дела, возникшего после этого, он даже не просил Евгения IV или Базельский собор перенести дело на их суд, между тем как в столь серьезном деле было бы трудно отказать ему. Несомненно, последние услуги Жанны не были столь блестящи, как первые; быть может, Карл признал, что она была только простая женщина; быть может, также он успокоил свою совесть тем, что если Жанна была действительно посланницей Бога, то можно было положиться на Бога, который выведет ее из этого испытания. Кроме того, партия мира при дворе, имевшая во главе своей любимца короля Ла Тремуйля, отнюдь не желала, чтобы героиня получила свободу, и слабый и себялюбивый монарх предоставил Жанну ее судьбе, как двадцать лет спустя он бросил Жака Кер.
Между тем, Жанна под сильной охраной – из боязни, чтобы она не ускользнула при помощи какого-либо чародейства, была переведена из Мариньи в замок Болье, а отсюда в замок Боревуар. В этой последней тюрьме Жанна возбудила к себе сострадание владелицы Боревуара и фрейлины Люксембургской, тетки Иоанна. Последняя написала своему племяннику письмо, полное горьких упреков, когда узнала, какой договор заключил он с англичанами. Обе дамы попытались убедить Жанну надеть женское платье.
Очевидно, их доброе отношение произвело на нее довольно сильное впечатление, так как впоследствии она заявила, что она переменила бы платье из любви к этим дамам скорее, чем ради какой-либо другой женщины во Франции. Но ее мятежную энергию раздражало это долгое тюремное заключение; два раза она пыталась бежать. Раз ей удалось запереть в свою камеру своих стражников, и она убежала бы, если бы тюремщик не заметил ее и не схватил. Затем, когда она узнала, что будет выдана англичанам, то с отчаянья бросилась с высоты своей башни в ров. Ее Голоса запретили ей это, но она заявила, что предпочитала смерть плену в руках англичан; впоследствии ей поставили в вину эту попытку на самоубийство. Ее подняли в бессознательном состоянии, но она не умерла; ее ожидала более ужасная судьба, и она быстро оправилась. Она имела полное право оплакивать свое выздоровление, когда ее везли в Руан закованную в цепи и заключенную в тесную темницу, где грубые стражники наблюдали за ней день и ночь. Говорят даже, что она с оковами на запястьях рук, на талии и на лодыжках ног была заключена в железную клетку, нарочно для этого сделанную. Она была выдана Церкви, а не светским властям, и ее должны были запереть в церковную тюрьму, но англичане купили свою добычу и оставались глухи ко всем требованиям. Охрана пленницы была поручена Варвику, и он не хотел никому доверить ее.
Пьер Кошон не торопился начать свое бесславное дело. Прошел целый месяц; в Париже были недовольны этою медленностью. Столица, всецело стоявшая на стороне англичан, питала против Жанны особую ненависть не только за то, что Девственница обещала своим солдатам во время осады разрушить город и перебить жителей, но и за то, что успехи Жанны вызвали, в ожидании господства короля, нечто вроде блокады, от которой парижане много страдали. Эта ненависть сказалась устами докторов университета, которые уже с самого начала преследовали Жанну с неутомимой жестокостью. Недовольные тем, что благодаря их вмешательству пленница была выдана англичанам, они послали 21 ноября П. Кошону письма, в которых упрекали его за ту медленность, с которой он приступал к делу; в то же время они писали английскому королю, прося его, чтобы дело разбиралось в Париже, где легко можно бы было найти много ученых богословов. Однако Кошон еще колебался.
Быть может, ознакомившись с данными, на которых ему приходилось основывать преследование, он увидал их слабость, чего не могли заметить люди, ослепленные духом партии. Быть может, он был занят собиранием сведений о всех мелочах из жизни Жанны, как это видно из его допросов, свидетельствующих о поразительном знакомстве с мельчайшими фактами, на которых можно было основать обвинение.