В 432 году Лев I стал на точку зрения св. Иоанна Златоуста, а в конце V столетия Геласий I и Римский собор санкционировали это мнение; но этот вопрос был снова поднят на V Вселенском соборе 553 года в Константинополе; нужно было выяснить, могла ли Церковь предать анафеме Феодорита Кирского, Ибаса Едесского и Феодора Мопсуестского, умерших за сто лет перед этим; большинство отцов собора не соглашалось с этим; тогда Евтихий, человек очень начитанный в Священном Писании, напомнил, что благочестивый царь Иосия не только предал смерти бывших в живых языческих жрецов, но и вырыл кости умерших раньше. Этот довод был признан неопровержимым, и анафема была произнесена, несмотря на протесты Папы Вигилия, который упорно оставался при своем мнении. Остроумная ссылка Евтихия, до того времени совершенно неизвестного, была принята Константинопольским патриархом, и Вигилий был принужден подписаться под анафемой.
В 618 году Севильский собор признал, что Церковь не имеет права осуждать мертвых, но в 680 году VI Вселенский собор в Константинополе широко предавал анафеме всех, и мертвых, и живых, раз он признавал их еретиками.
В 897 году Стефан VII счел себя вправе вырыть тело своего предшественника, Папы Формоза, умершего за семь месяцев перед этим; тело покойного притащили за ноги и посадили перед собранием, созванным для суда над ним; так как он был признан виновным, то у трупа отрезали два пальца правой руки и бросили его в Тибр, откуда он был случайно выловлен и снова погребен. В следующем году новый Папа, Иоанн IX, отменил весь этот суд и объявил, что никто не должен быть судим после смерти, так как всякому обвиняемому должна быть предоставлена возможность говорить в свое оправдание. Но это не помешало в 905 году Сергию III снова вырыть из земли тело Формоза, велеть облачить его в папские одежды и посадить на трон. После нового и торжественного обвинения несчастный труп был обезглавлен, у него были отрезаны еще три пальца правой руки, и он был брошен в Тибр. Но несправедливость этого мщения стала очевидной для всех, когда плававшие по волнам Тибра останки Папы были выловлены какими-то рыбаками и перенесены в собор св. Петра, причем статуи святых склонились и приветствовали их.
Около 1100 года св. Ивон Шартрский, первый канонист своего времени, категорически заявил, что власть Церкви вязать и разрешать ограничена пределами этого мира; что мертвые, находясь вне человеческого суда, не могут быть осуждаемы, и что не могут быть лишаемы погребения те, кто не был осужден при жизни. Но по мере того, как ереси множились, и по мере того, как разгоралась страстная ненависть, возбуждаемая упорством еретиков, духовенство содрогалось от мысли, что кости еретиков могут осквернять церковную ограду и кладбище, и что они, вознося молитвы за умерших, невольно предстательствуют и за виновных.
Был найден ловкий выход. Веронский собор 1184 года, которому следовали многие Папы и соборы, официально отлучил от Церкви всех еретиков; а по старому учению Церкви, всякий отлученный, если он не попросит отпущения грехов в течение года, осуждался бесповоротно; следовательно, все еретики, которые умерли без последнего напутствия и не отреклись от ереси, уже сами себя осудили и не имели права на погребение на освященной земле. Хотя их и нельзя было отлучить от Церкви, – так как это было уже ipso facto, – однако их можно было предать анафеме. Если же, по недоразумению, они были погребены как христиане, то, как только обнаружилась ошибка, их следовало вырыть и сжечь; следствие, устанавливавшее их виновность, было простым расследованием их поступков, а не обвинением; а карательные меры вытекали сами собой. Это правило было введено не без борьбы, как это видно, между прочим, из послания Иннокентия III от 1207 года к аббату и монахам монастыря св. Ипполита в Фаенце, которые, несмотря на приказания легата, отказались вырыть тело известного еретика Оттона, погребенного на монастырском кладбище, и не обратили внимания на наложенный на них интердикт. Чтобы привести их к повиновению, Иннокентий был вынужден пригрозить им более строгими мерами наказания. Но с течением времени обычай вырывать тело еретика вошел во всеобщее употребление; было признано, что великий грех – предать погребению тело еретика или его покровителя, столь великий, что даже невольно виновный в нем мог получить прощение только в том случае, если собственноручно выроет тело. Ниже мы увидим, что дела о мертвых играли видную роль в деятельности инквизиции.[56] Влияние этого учения и его применение на практике ясно отразилось на императоре Фридрихе II. Полуитальянец по происхождению и итальянец до мозга костей по воспитанию, он был свободомыслящим философом.
Оттиск печати Фридриха II. С акта в городском архиве Франкфурта-на-Майне.
Обвинение Григория IX, что Фридрих был тайным последователем Магомета, и предание о том, что он в тесном кружке называл Моисея, Иисуса и Магомета тремя лжеучителями, явно противоречат одно другому, но они показывают, что Фридрих давал повод к подобным нареканиям. В то же время этот человек, который, по словам Папы Григория, причащался только для того, чтобы показать свое пренебрежение к отлучению от Церкви, был настолько умным политиком, что не мог не понимать, что нельзя царствовать над христианским народом, не выказывая горячей ревности в деле истребления еретиков. Он добился коронации в соборе св. Петра 22 ноября 1220 года ценой указа, составившего эпоху в истории преследований. Во время торжественного коронования Гонорий прервал обедню, чтобы провозгласить анафему на все ереси и на всех еретиков, подразумевая при этом и монархов, законы которых затрудняли уничтожение еретиков. Фридрих всегда оставался верным принятой им на себя, таким образом, миссии, и, быть может, тем более верным, что, убежденный в необходимости церковной реформы, он лелеял мечту о чем-то вроде халифата, где духовный и светский мечи будут оба в его руках. Но как бы то ни было, он, несмотря на его ссоры с Папами, наполнявшие все его царствование, делался еще более неумолимым по отношению к еретикам; как раз в то время, когда Григорий IX трудился над учреждением Инквизиции, Фридрих имел смелость убеждать его проявить больше рвения в деле защиты веры и указывал ему на себя как на пример, достойный подражания!
Св. Франциск проповедует перед Папой Гонорием III. Гравюра с фрески Джотто.
Ужасная жестокость и дикая ревность, причинявшие в течение нескольких веков во имя Иисуса Христа невероятные несчастья всему человечеству, были объясняемы и оправдываемы довольно различно. Известные фанатики вольнодумства видели в этом только жажду крови или самолюбивое стремление к господству; философы искали этому объяснение в учении об исключительном спасении; по их учению, лица, пользующиеся авторитетом, имели право преследовать упорствующих в их собственных интересах и препятствовать им увлекать других на путь вечной гибели.
По учению другой школы, все объясняется пережитком очень древнего понятия о круговой ответственности членов рода; это понятие, перейдя в христианское учение, раскладывало на всех часть прегрешения перед Богом за то, что они не старались истребить виновных. Но побудительные причины, заставляющие людей действовать, очень сложны, и их нельзя объяснять каким-либо одним предположением; если это верно в применении к отдельной личности, то тем более это верно в данном случае, когда речь идет о всем христианском обществе – о духовенстве и мирянах.
Не подлежит сомнению, что народ не менее своих духовных пастырей горел желанием возвести еретика на костер; в равной степени не подлежит сомнению и то, что люди самой святой доброты, самого высокого ума, одушевленные самым чистым желанием добра ближнему, исповедующие религию любви и милосердия, проявляли страшную жестокость, когда дело касалось ереси, и были готовы подавить ее самыми бесчеловечными наказаниями. Святой Доминик и св. Франциск, св. Бонавентура и св. Фома Аквинат, Иннокентий III и Людовик Святой были, каждый в своем роде, людьми, которыми человечество может гордиться; и между тем они столько же щадили еретиков, сколько Эццелино да Романо кровь своих личных врагов. Подобными людьми не руководили ни желание выгоды, ни жажда крови, ни стремление к власти, но одно только желание выполнить свой долг; выполняя его в той форме, какую мы видим, они являлись лишь выразителями общественного мнения, как оно проявлялось с XIII по XVII век.
Чтобы это понять, мы должны помнить, что цивилизация той жестокой эпохи во многом отличалась от современной. Страсти были более сильны, убеждения – более пылки, пороки и добродетели – более рельефны. Воинственный дух господствовал повсюду; люди полагались более на силу руки, чем на силу слова, и обыкновенно хладнокровно смотрели на страдания им подобных. Дух промышленности, который оказал такое сильное влияние на смягчение современных нравов, был еще только в зародыше. Суровые уголовные законы средних веков показывают, как мало у человека того времени было развито чувство жалости. Колесование, четвертование, котел с кипятком, костер, зарывание живыми в землю, сдирание кожи – вот обыкновенные приемы, с помощью которых криминалисты того времени старались предотвратить повторение преступлений; видом ужасных мучений они рассчитывали обуздать население, еще мало доступное внутренним движениям. По англосаксонскому закону полагалось, что если женщина-рабыня будет поймана в воровстве, то восемьдесят рабынь должны принести каждая по три полена и сжечь виновную; сверх того, они должны были заплатить штраф.
Во всей средневековой Англии костер был обычным наказанием за покушение на жизнь феодального владетеля. В "Coutumes d'Arques", дарованных С.-Бертенским аббатством в 1231 году, говорится, что если сообщницей вора была его любовница, то она должна быть зарыта в землю живой; в случае же ее беременности казнь откладывалась до ее разрешения от бремени. Император Фридрих II, самый блестящий монарх своего времени, приказал сжечь живыми в своем присутствии взятых в плен мятежников, и говорят даже, что он приказал заключить их в железные сундуки, чтобы продлить их мучения.