История инквизиции — страница 55 из 146

лов так называемого тогда цивилизованного мира и даже в окрестные страны.

* * *

Джотто. Одобрение ордена францисканцев Папой Иннокентием III. Фрагмент.

Минориты, или меньшие братья, как они сами из скромности называли себя, настолько отличались по своим задачам от всех существовавших в Церкви монашеских орденов, что первые ученики, посланные св. Франциском в Германию и Венгрию, были встречены там дурно и изгнаны оттуда как еретики. Во Франции их приняли за катаров, так как строгость их жизни напоминала строгость "Совершенных". Их спрашивали, не альбигойцы ли они, а они, не зная, что это значит, не могли дать ответа, и на них продолжали смотреть подозрительно, пока духовные власти не запросили о них Папу Григория III.

В Испании пятьсот миноритов умерли мученической смертью. Иннокентий только словесно одобрил их орден; так как он умер, то надо было сделать какой-либо решительный шаг, чтобы оградить братьев от преследований. Поэтому Франциск составил новый устав, более сжатый и менее строгий, чем первый, и представил его Гонорию. Папа одобрил его, сделав, однако, в нем некоторые изменения, но Франциск отказался менять что-либо в своем уставе, говоря, что все пункты его не выдуманы им, а продиктованы Самим Иисусом Христом, и что слова Христа не могут быть изменяемы. Отсюда ученики его заключили, что их устав написан по вдохновению свыше; и это верование стало настолько сильным, что устав удержался без всякого изменения, даже и в букве, хотя, как мы увидим ниже, дух его изменялся не раз благодаря хитросплетениям папских казуистов.[68]

* * *

Этот устав очень прост, в сущности, это не что иное, как краткое толкование клятвы, которую давал всякий брат в удостоверение того, что он будет жить по Евангелию – в послушании, в целомудрии и в нищете. Всякий, желавший вступить в орден, должен был, прежде всего, продать свое имущество и разделить его между бедными; если это было невозможно, то достаточно было одного желания сделать это. Всякий мог иметь две рясы, но обязательно из грубой материи, и их нужно было чинить и штопать до последней возможности; обувь могли носить только те, кто совершенно не мог без нее обойтись. Все должны были странствовать пешком, за исключением случаев болезни или крайней необходимости. Никто не должен был брать денег, ни сам лично, ни через третье лицо; только министры (имя, которое давалось главным провинциалам) могли брать деньги, имея в виду уход за больными и покупку одежд, в особенности в странах с суровым климатом.

* * *

Работа строго предписывалась всем способным к физическому труду; но вознаграждение за нее не должно было брать деньгами, а лишь предметами, необходимыми трудящимся и их братьям. Оговорка, требующая полной нищеты, произвела, как мы увидим ниже, раскол в ордене, и потому ее стоит привести дословно: "Да не имеют братья ничего собственного, ни домов, ни земель, ни иного чего, и да живут в миру, как странники и паломники, питаясь милостыней во имя Бога. Несть стыда в этом, ибо Сам Господь наш Иисус Христос явился в мир нищим. Очищенные нищетой, вы, братья, унаследуете Царствие Небесное и будете там царствовать. Обладая этим, вы ничего не должны желать иного под небом". Глава ордена, или генерал-министр, выбирался провинциальными министрами, которые могли и сместить его во всех случаях, когда этого требовали общие интересы ордена.

Разрешения на проповедь давались генералом, но никто из братьев не имел права проповедовать в епархии без разрешения на то местного епископа.

* * *

Вот и весь устав; конечно, в нем нет ничего такого, что могло бы предвещать, какие огромные результаты даст его исполнение. Но прочное господство над страстями мира дал францисканцам тот дух, который вдохнул в них их основатель. Никто со времени Иисуса Христа не воплотил так полно в себе идеал христианства, как св. Франциск. Среди крайних проявлений его аскетизма, граничивших порой с безумием, ярким блеском сияли любовь и христианское смирение, с которыми он посвящал себя на служение несчастным и отвергнутым, которыми в эту грубую эпоху мало кто интересовался.

Церковь, поглощенная своими мирскими интересами, забыла думать о тех своих обязанностях, на которых зиждилось ее господство над душами, и нужно было крайнее самопожертвование, которое проявил Франциск, чтобы призвать человечество к пониманию своего долга.

* * *

Так, из всех несчастий той эпохи, вообще богатой ими, величайшим несчастьем было быть прокаженным, быть пораженным Богом болезнью омерзительной, неизлечимой и заразной; быть тем, кому было запрещено всякое сношение с людьми и кто, выпущенный из больницы за сбором милостыни, должен был давать знать о своем приближении ударами двух палок или трещоткой, чтобы жители, предупрежденные этим шумом, могли избежать соприкосновения с зараженным; на этих-то людей, внушавших всем отвращение и ужас, пролились преимущественно безграничная любовь и беспредельное милосердие св. Франциска. Он желал, чтобы братья его ордена следовали его примеру, и, когда какой-нибудь знатный или простолюдин просил принять его в орден, ему говорили, что от него прежде всего потребуют смиренного служения прокаженным в устроенных для них больницах. Сам св. Франциск не задумывался спать в больницах, не обращая внимания на опасные язвы прокаженных и не боясь подавать им лекарства и облегчать им как телесные, так и душевные страдания. В пользу прокаженных он сделал даже исключение из правила, запрещавшего братьям брать милостыню деньгами. Однако в своем смиренномудрии он запретил своим ученикам выводить в народ "братьев-христиан", как он называл прокаженных.

* * *

Однажды брат Иаков привел в церковь одного прокаженного, страшно изуродованного болезнью; Франциск высказал ему за это свое порицание; потом, упрекая себя в том, что больной мог принять это замечание за выражение презрения к нему, он попросил брата Петра Катанского, в то время генерал-министра ордена, наложить на него покаяние, какое он выберет сам. Петр, высоко почитавший его, не мог ему отказать; и тогда Франциск объявил, что он будет есть с одного блюда с прокаженным. На другой день, за обедом, прокаженный сел за стол, и братья содрогнулись, увидя, что Франциск стал есть с одного блюда с больным, причем последний брал пищу, которую с ним разделял святой, пальцами, сочившимися гноем и кровью.

* * *

Конечно, подобным историям нельзя верить безусловно, но в сущности это не имеет большого значения; если даже это только простые легенды, то уже одно возникновение их показывает, какое сильное впечатление производил Франциск на своих учеников, и трудно было преувеличить силу подобного идеала в ту грубую и жестокую эпоху. Достоверно только то, что францисканцы всегда были в первом ряду, когда приходилось ходить за больными, что они работали в больницах в чумные эпидемии и что средневековая медицина своими скромными, впрочем, успехами в лечении больных много обязана их просвещенному рвению. Говорят, что любовь Франциска распространялась в равной мере на животных, на насекомых и птиц, которых он обыкновенно называл братьями и сестрами.

Все дошедшие до нас рассказы о нем и о его непосредственных учениках отличаются нежностью и самоотречением; в них повсюду подтверждается совершенство смирения и терпения, господство над страстями и неутомимое стремление подавить все, что делает человека несовершенным, и воспроизвести идеал, завещанный нам Христом. При такой точке зрения было недалеко до мнимых богохульств книги "О сходстве жизни бл. Франциска с жизнью Господа нашего Иисуса Христа", которые отличаются своими почти забавными крайностями.

Конечно, мы можем смеяться над нелепостью некоторых параллелей, встречающихся в этой книге, и они могут показаться нам только оскорбительными, когда они, лишенные всего, что их ослабляло, даются в "Алькоране францисканцев". Мы можем сомневаться в подлинности следов у святого язв Христовых, которым маловерное поколение поверило лишь после многих чудес и многих папских булл. Мы можем думать, что Сатана являлся менее злым, чем обыкновенно, безнадежно стараясь соблазнить или напугать святого и постоянно показываясь ему в виде льва или дракона. Но все же, несмотря на кричащие нелепости в культе св. Франциска, мы видим, какое глубокое впечатление производили его добродетели на его учеников, создавших даже рассказ о видения, в котором небесный трон Люцифера, стоящий рядом с Престолом Всевышнего, явился пустым… и сохраненным для Франциска.[69]

* * *

Гордости и жестокости своего времени он противополагал смирение и терпение. "Высшая радость, – говорил он, – состоит не в том, чтобы творить чудеса, излечивать недужных, изгонять бесов, воскрешать мертвых; она также не в науке, не в знании всех вещей и не в увлекательном красноречии; она – в терпении, с которым переносятся несчастья, обиды, несправедливости и унижения".

Джотто. Проповедь птицам.

Не придавая никакого значения своим добродетелям, он смиренно признается, что он не жил согласно со своим уставом, и в оправдание приводит свою слабость и свое невежество. Последователи Франциска довели до полного абсурда эту страсть к самоунижению. Так, Джакомо Бенедеттоне, более известный под именем Джакопоне да Тоди, автор гимна, "Stabat Mater", был выдающимся юристом; убитый смертью своей горячо любимой жены, он вступил в орден и в течение десяти лет притворялся идиотом, чтобы набожно радоваться побоям и всевозможным оскорблениям, которые сыпались на подобных людей.

Повиновение предписывалось и налагалось до полного отречения от своей воли. Масса легенд свидетельствует, до какой степени первые ученики подчинялись один другому и своим старшим.

Когда в 1224 году францисканцы были впервые посылаемы в Англию, то Григорий, провинциальный министр Франции, спросил брата Вильгельма д'Эссеби, желает ли он идти туда. Вильгельм ответил, что он не знает, желает ли он этого или нет, так как у него не своя воля, а воля министра, и поэтому он желает всего того, что желает министр, чтобы желал он. Нечто аналогичное рассказывают под 1222 годом о двух францисканцах из Зальцбурга. Это слепое повиновение создало в ордене дисциплину, которая страшно увеличила его значение для Церкви, когда он сделался орудием в руках Пап.