– Никуда я с вами не пойду, – ответил соседский Альберт. – Я иду домой. А ну, отпустите! Я сильно простужен, а из-за вас простужусь еще больше.
Он попытался кашлянуть, что было просто глупо, ведь утром мы с ним виделись, и он сказал, что его не выпускают из-за насморка. А теперь он пытался кашлять со словами:
– Оставьте меня!
– Раньше бы думал о своей простуде, – сказал Дикки. – Ты идешь с нами.
– Не глупи, – посоветовал Ноэль. – Тебе сразу сказали, что сопротивление бесполезно. Нет ничего постыдного в том, чтобы уступить, когда нас пятеро против тебя одного.
К тому времени Элиза уже открыла дверь, и мы решили, что лучше без дальнейших препирательств ввести Альберта в дом. Разбойники не ведут переговоров со своими пленниками.
Как только мы благополучно доставили Альберта в детскую, Эйч-Оу начал прыгать, приговаривая:
– Теперь ты наш узник!
Альберт заревел. Он ужасный плакса, даже удивительно, что он не разревелся раньше. Но Элис принесла ему один из засахаренных фруктов, которые мы подарили отцу на день рождения – грецкий орех. Я заметил, что грецкие орехи и сливы всегда остаются в коробке последними: сначала съедаются абрикосы, потом инжир и груши, а еще вишни, если они есть.
Альберт съел орех и заткнулся. Тогда мы объяснили ему, в какое положение он попал, чтобы после он не говорил, что ничего не понял.
– Бить тебя мы не станем, – сказал Освальд (теперь он был главарем разбойников, потому что всем известно: когда мы берем кого-то в плен, Эйч-Оу любит быть капелланом). – Никакого битья. Но тебя посадят в подземную темницу, где кишат змеи и жабы, и лишь скудный луч света проникает сквозь частые решетки окна. Тебя закуют в тяжелые цепи. Не вздумай снова реветь, детка! О чем плакать? Тебе дадут соломенный тюфяк, тюремщик поставит рядом с тобой кувшин… Кувшин – это всего лишь кувшин, глупый, он тебя не съест! В кувшине будет вода, а пищей тебе послужит сухая корка.
Но Альберт никогда не проникается духом вещей. Он все бормотал о том, что пора, дескать, пить чай.
Что ж, хоть Освальд и суров, но всегда справедлив, а кроме того, мы все проголодались, и чай был уже готов. Поэтому мы все стали его пить, включая Альберта. Мы отдали ему остатки четырехфунтовой банки абрикосового варенья, которую купили на деньги, полученные за стихи Ноэля, и оставили пленнику корочки от нашего кекса.
Альберт нас просто изводил. Мы соорудили для него тюрьму – лучше некуда. Мы загнали его в угол, огороженный старой проволочной решеткой и стульями, вместо того чтобы сунуть в угольный погреб, как хотели вначале. А когда он сказал, что собачьи цепи холодные, девочки любезно согрели его оковы у огня, прежде чем на него надеть.
У нас есть соломенные плетенки из-под бутылок вина, которые кто-то прислал отцу на Рождество. С тех пор прошло несколько лет, но плетенки хорошо сохранились. Мы осторожно расплели их, разорвали солому на клочки и набросали на пол. Из нее получился прекрасный соломенный тюфяк, на изготовление которого ушло очень много времени… Но Альберту неведома благодарность.
Мы достали хлебницу, чтобы она послужила деревянным блюдом, на котором будут лежать корки для узника. Корки еще не заплесневели, но мы не могли ждать, пока они заплесневеют. Роль кувшина сыграл умывальный кувшин из гостевой комнаты, где никто никогда не спит. И все равно соседский Альберт не получал от происходящего никакого удовольствия, не то что мы. Он выл, плакал и пытался выбраться из угла, опрокинул кувшин и растоптал заплесневелые корки. К счастью, в кувшине вместо воды (мы забыли ее налить) были только пауки и пыль.
В общем, мы связали Альберта бельевой веревкой из задней кухни, и нам пришлось это делать второпях, так что ему же хуже. Его мог бы спасти преданный паж, да только Альберт всем надоел. На самом деле Ноэль как раз переодевался в пажа, когда Альберт опрокинул тюремный кувшин.
Мы выдернули из старой тетради лист бумаги и заставили Эйч-Оу уколоть булавкой большой палец, потому что он младший брат и наш долг научить его быть храбрым. Ему это не понравилось, но он согласился, и я немного помог ему, потому что он возился слишком долго. Зато ему очень понравилось смотреть, как набухает красная капля крови, когда я сжал его большой палец. А я ему говорил, что так и будет.
Мы написали послание кровью Эйч-Оу. К сожалению, кровь закончилась на слове «возвращён», и нам пришлось пустить в ход карамзин, который немного другого оттенка, но я всегда пользуюсь карамзиновой краской, когда рисую себе раны.
Пока Освальд писал письмо, он слышал, как Элис шепчет пленнику, что скоро все кончится, и это всего лишь игра. Пленник перестал выть, а я притворился, что ничего не слышал. Главарю разбойников иногда приходится смотреть сквозь пальцы на некоторые вещи.
Итак, вот какое мы сочинили письмо: «Альберт Моррисон находится в плену у разбойников. После уплаты трех тысяч фунтов он будет возвращен своим скорбящим родственникам, и все будет прощено и забыто».
Я сомневался, стоит ли писать «прощено и забыто», но Дикки уверял, что читал такое в газете, поэтому письмо, наверное, получилось что надо. Мы позволили Эйч-Оу его отнести (ведь мы же писали его кровью) и велели оставить послание рядом с соседской дверью, для миссис Моррисон.
Вернулся Эйч-Оу довольно быстро, а вместе с ним пришел дядя Альберта.
– Что это значит, Альберт? – воскликнул дядя. – Увы, увы, племянник мой! Неужто я вижу тебя пленником отчаянной шайки бандитов?
– Разбойников, – поправил Эйч-Оу. – Вы же читали, там написано «разбойники».
– Прошу прощения, джентльмены, – сказал дядя Альберта, – ну конечно, разбойников. Это, Альберт, прямой результат того, что ты погнался за парнем, хотя твоя любящая мать недвусмысленно велела тебе отказаться от удовольствия затеять сию погоню.
Альберт сказал, что он ни в чем не виноват и не хотел играть в разбойников.
– Ну и ну! – вскричал его дядя. – Ты так и не раскаялся! А где же подземная темница?
Мы объяснили – где, и показали соломенный тюфяк, кувшин, заплесневелые корки и все остальное.
– Все продумано до мелочей, – одобрил дядя. – Альберт, мне бы такие условия. Когда я был в твоем возрасте, никто и никогда не устраивал для меня таких симпатичных темниц. Думаю, лучше оставить тебя здесь.
Альберт снова заплакал и сказал, что просит прощения и будет хорошо себя вести.
– И ты думаешь, из-за этих старых отговорок я тебя выкуплю, не так ли? Честно говоря, племянник мой, я сомневаюсь, что ты стоишь выкупа. Кроме того, сумма, упомянутая в документе, кажется мне чрезмерной: Альберт никак не стоит трех тысяч фунтов. К тому же по странному и несчастливому стечению обстоятельств у меня при себе нет таких денег. Вы не могли бы согласиться на меньшую сумму?
Мы ответили, что могли бы.
– Скажем, восемь пенсов, – предложил дядя Альберта. – Больше мелочи у меня нет.
– Большое спасибо, – сказала Элис, когда он протянул ей деньги. – Но вы уверены, что можете себе это позволить? Потому что на самом деле мы просто играли.
– Совершенно уверен. Что ж, Альберт, игра окончена. Беги домой, к маме, и расскажи ей, как хорошо ты провел время.
Альберт ушел, а его дядя сел в кресло, которое мы прожгли в прошлый День Гая Фокса, и посадил Элис себе на колени. Мы расселись у камина и в ожидании, когда придет время запускать фейерверки, жарили каштаны (дядя Альберта послал за ними Дикки) и почти до семи часов слушали, как дядя Альберта рассказывает всякие истории. Он потрясающе рассказывает, на разные голоса.
Наконец он сказал:
– Знаете, молодежь, мне нравится смотреть, как вы играете и радуетесь жизни. По-моему, Альберту тоже не помешало бы порадоваться.
– А по-моему, он был ничуть не рад, – ответил Эйч-Оу.
Но я-то понял, о чем говорит дядя Альберта, потому что я намного старше Эйч-Оу.
– Но вы подумали о маме Альберта? – продолжал его дядя. – Вам не пришло в голову, что она будет волноваться, когда сын не вернется домой? Я случайно заметил, как он вошел сюда вместе с вами, поэтому мы знали, что все в порядке. Но если бы я этого не заметил, а?
Он говорит таким тоном только тогда, когда очень серьезен или даже сердит. А в других случаях он разговаривает прямо по-книжному – с нами, я имею в виду.
Никто из нас не ответил, но я задумался. Потом заговорила Элис – девчонки, похоже, могут говорить о таких вещах, о которых мальчики не говорят. Она обняла дядю Альберта за шею и сказала:
– Нам очень, очень жаль. Мы не подумали о его маме. Видите ли, мы очень стараемся не думать о чужих мамах, потому что…
В этот момент мы услышали, как в двери повернулся отцовский ключ, и дядя Альберта поцеловал Элис и спустил ее на пол. Мы все сошли вниз, чтобы встретить отца, и мне показалось, будто дядя Альберта сказал что-то вроде:
– Бедные плутишки!
Но он, конечно, говорил не про нас, ведь мы так здорово повеселились, и ели каштаны, и предвкушали, как после ужина запустим фейерверк!
Глава восьмая. Мы – издатели
Именно дядя Альберта покинул нам идею попробовать себя в газетном деле. Он сказал, что, по его мнению, разбойничье дело не приносит регулярного дохода, не то что журналистика.
Мы продали стихи Ноэля и информацию о лорде Тоттенхэме одному доброму редактору, поэтому решили, что завести собственную газету – неплохая мысль. Мы поняли, что редакторы очень богатые и влиятельные люди, ведь у них есть просторные кабинеты с большим столом и мягким ковром, а в их офисах сидят люди в витринах, похожих на музейные. Кроме того, мы видели, какую кучу денег редактор небрежно вытащил из кармана, чтобы дать мне пять шиллингов.
И Дора, и Освальд захотели стать редакторами. Освальд уступил сестре, потому что она девочка, а чуть позже понял: в книгах пишут чистую правду насчет того, что добрый поступок – сам по себе награда. Потому что вы понятия не имеете, как хлопотно быть редактором!
Каждый хотел напечатать в газете все, что ему вздумается, и им плевать было, сколько места осталось на странице. Просто ужас! Дора терпела, терпела, а потом сказала, что если ее не оставят в покое, она больше не будет редактором, пусть этим занимаются другие, и все тут.