Элис пошла открывать, а мы наблюдали, перегнувшись через перила. Открыв дверь, она сразу спросила:
– Не хотите ли войти?
Тот, кто стучал, ответил:
– Я к вашему папе, мисс. Он дома?
– Войдите, пожалуйста, – настаивала Элис.
Тогда мужчина – по голосу было слышно, что пришел мужчина – спросил:
– Значит, он дома?
Но Элис только повторяла:
– Войдите, пожалуйста, – и наконец мужчина вошел и шумно зашаркал по коврику для ног.
Элис закрыла входную дверь, и мы увидели мясника с конвертом в руке. Он был не в синем халате, какой надевает, когда нарезает мясо в лавке, и мы разглядели его бриджи. Элис потом сказала, что он приехал на велосипеде.
Она провела мясника в столовую, где на столе уже стояла наготове бутылка «Кастильского Аморозо» и стаканчик для лекарства.
Остальные остались на лестнице, но Освальд прокрался вниз и заглянул в дверную щель.
– Пожалуйста, садитесь, – предложила Элис совершенно спокойно, хотя потом сказала мне, что чувствовала себя невероятно глупо.
Мясник сел, а Элис молча застыла перед ним… Если не считать того, что она вставила в кастильскую бутылку бумажную затычку и затеребила стаканчик с лекарством.
– Передашь своему папе, что я хочу с ним поговорить? – спросил мясник, когда ему надоело молчать.
– Думаю, он скоро придет, – ответила Элис.
И снова умолкла. Это начинало выглядеть по-идиотски, и Эйч-Оу рассмеялся. Я вернулся и дал ему тихий такой подзатыльник. Вряд ли мясник услышал, зато Элис услышала, и это вывело ее из оцепенения.
Она внезапно заговорила, очень быстро – так быстро, что я понял: она заранее вызубрила свою речь. Бо́льшую часть информации она почерпнула из инструкции.
– Я хочу обратить ваше внимание на этот образец хереса. Его называют кастильским чем-то там, и за такую цену ему нет равных ни по вкусу, ни по букету.
Мясник сказал:
– Ну… Я еще никогда…
– Хотите попробовать? – предложила Элис.
– Конечно, большое спасибо, мисс, – ответил мясник.
Элис налила ему немного.
Мясник отпил, облизнул губы, и мы решили, что он собирается сказать, как ему понравилось. Ничего подобного. Он поставил стаканчик для лекарств, в котором почти не убавилось вина (потом мы слили его обратно в бутылку, чтобы добро не пропадало), и спросил:
– Простите, мисс, но не сладковато ли?
– Настоящий херес не такой сладкий, – объяснила Элис. – Если вы закажете дюжину бутылок, он будет совсем другим… А нам больше нравится с сахаром. Я бы хотела, чтобы вы заказали бутылки.
Мясник спросил, зачем ей это нужно.
После долгого молчания Элис ответила:
– Я могу вам сказать, вы ведь сами занимаетесь бизнесом. Мы пытаемся уговорить людей купить вино, потому что получим по два шиллинга за каждую дюжину бутылок, которую они купят. Это называется порци… Порцент или что-то вроде того.
– Процент с продажи. Понятно, – сказал мясник, глядя на дырку в ковре.
– Понимаете, есть несколько причин, по которым мы хотим как можно быстрей сколотить состояние, – объяснила Элис.
– Само собой, – поддакнул мясник, глядя теперь на отклеивающиеся обои.
– И это, кажется, хороший способ, – продолжала Элис. – Мы заплатили два шиллинга за образец и инструкции, и там сказано, что можно легко зарабатывать два фунта в неделю в свободное время.
– Я очень надеюсь, мисс, что у вас получится, – сказал мясник.
Элис снова спросила, купит ли он вино?
– Херес – мое любимое вино, – признался мясник.
Элис предложила ему выпить еще.
– Нет, благодарю вас, мисс, – ответил он, – херес-то я люблю, да только мне от него делается так худо, просто беда. Но его пьет мой дядя. Положим, я закажу ему полдюжины в подарок на Рождество. Ну, мисс, вот вам шиллинг комиссионных.
Мясник вытащил пригоршню мелочи и дал ей шиллинг.
– Но я думала, мне заплатят те, кто торгует вином, – удивилась Элис.
Мясник объяснил, что за полдюжины не заплатят. А потом сказал, что не собирается больше ждать отца, но не попросит ли Элис папу ему написать?
Элис снова предложила выпить хересу, но мясник ответил что-то вроде:
– Боже упаси!
Потом Элис выпустила его из дома и, вернувшись к нам с шиллингом, спросила:
– Ну как?
Мы все ответили:
– Высший класс! – и весь вечер говорили о состоянии, которое начали сколачивать.
На следующий день к нам никто не приходил, но еще через день явилась дама, собиравшая деньги на строительство приюта для детей погибших моряков.
Когда мы ее засекли, я сошел вниз вместе с Элис, и мы объяснили, что у нас есть только шиллинг, да и тот нужен нам для другого дела. А потом Элис вдруг спросила:
– Не хотите ли отведать вина?
– Большое спасибо, – ответила дама, хотя явно удивилась.
Она не была юной леди. С ее накидки кое-где оторвался бисер, так что болтались коричневые нитки, а бумаги о погибших моряках она принесла в сумочке из тюленьей кожи, во многих местах сильно потрескавшейся. Мы дали ей столовую ложку вина в приличном бокале из буфета, потому что леди пьют из таких. Попробовав херес, она поспешно встала, одернула платье, захлопнула сумочку и сказала:
– Вы дурные, гадкие дети! Как вы смеете так надо мной шутить? Вам должно быть стыдно! Я напишу вашей маме о вашем поведении! Ты, ужасная девчонка, могла бы меня отравить. Но твоя мама…
– Мне очень жаль, – пролепетала Элис, – но мяснику вино понравилось, он только сказал, что оно сладковато. Пожалуйста, не пишите маме. Отец ужасно расстраивается, когда к ней приходят письма!
Элис чуть не плакала.
– Что ты хочешь сказать, глупая? – живо заинтересовалась дама. – Почему твой отец не любит, когда твоей матери приходят письма?
Но Элис только сказала:
– Ах вы!.. – все-таки разрыдалась и стремглав выбежала из комнаты.
Тут заговорил я:
– Наша мама умерла, и не могли бы вы уйти, прошу вас?
Дама с минуту смотрела на меня. Теперь у нее стал совсем другой вид.
– Прости, пожалуйста, я не знала, – сказала она. – Забудь о вине. Осмелюсь предположить, твоя младшая сестренка не хотела ничего дурного.
И она оглядела комнату точно так же, как это делал мясник. Потом повторила:
– Я не знала… Прости, пожалуйста…
– Ничего страшного, – ответил я, пожал ей руку и проводил.
Конечно, мы не могли просить ее купить вино после всего, что она сказала. Но, думаю, она была неплохая леди. Мне нравится, когда человек просит прощения, если есть за что просить, особенно взрослый. Взрослые так редко извиняются. Наверное, поэтому мы так ценим их извинения.
И все-таки нам с Элис еще долго было очень грустно. А когда я вернулся в столовую, я увидел, как там все изменилось с тех пор, как жива была мама. И мы стали другими, и отец стал другим, и всё стало совсем не таким, как прежде. Я рад, что подобные мысли приходят мне в голову не каждый день.
Я нашел Элис, передал ей, что сказала леди, а когда сестра перестала реветь, мы убрали бутылку и решили больше не пытаться продавать ее всем, кто к нам приходит. Остальным мы сказали только, что леди ничего не купила.
Но потом мы пошли на Пустошь, видели солдат и кукольное представление с Панчем и Джуди, а вернувшись, чувствовали себя уже гораздо лучше.
Бутылка лежала и пылилась; возможно, ее покрыл бы толстый слой вековой пыли, если бы к нам не зашел священник. Он не наш священник, наш священник мистер Бристлоу, и мы все его любим. Мы не стали бы пытаться продавать херес людям, которые нам нравятся, чтобы зарабатывать на них два фунта в неделю в свободное время. Но это был какой-то чужой священник, который спросил Элизу, не хотят ли милые детки посетить его маленькую воскресную школу. Мы всегда проводим воскресные дни с отцом. Но раз уж священник оставил Элизе свой адрес и попросил передать, чтобы мы пришли, мы решили его навестить – просто чтобы объяснить, как мы проводим воскресные вечера. А потом подумали: раз мы к нему пойдем, почему бы не захватить с собой херес?
– Одна я не пойду, – заявила Элис, – и ничего говорить не буду.
Дора сказала, что лучше вообще не ходить, но мы ответили:
– Вздор!
Дело кончилось тем, что она отправилась с нами. Я рад, что она пошла.
Освальд сказал, что если остальные не возражают, он все скажет сам, а что говорить, он вычитал в инструкции.
Рано утром в субботу мы отправились в дом священника и позвонили в колокольчик. В саду у нового красного дома не росли деревья, там была только желтая рыхлая земля и дорожки из гравия, аккуратные и сухие. Перед тем, как позвонить, мы услышали, как в доме кто-то позвал:
– Джейн! Джейн! – и подумали, что ни за что на свете не хотели бы очутиться на месте этой Джейн. Ее звали таким тоном, что нам стало ее жалко.
Дверь открыла очень аккуратная служанка в черном платье и белом фартуке; сквозь разноцветное стекло мы видели, как она завязывала тесемки, проходя по коридору. Судя по покрасневшему лицу, это и была Джейн.
Мы спросили, нельзя ли нам повидать мистера Мэллоу.
Служанка ответила, что мистер Мэллоу сейчас очень занят, он работает над проповедью, но она узнамет.
– Все в порядке, – сказал Освальд. – Он сам просил нас зайти.
Тогда служанка нас впустила, закрыла входную дверь и провела нас в очень опрятную комнату с несколькими скучными картинами, фисгармонией и книжным шкафом, полным книг с черными обложками с белыми наклейками. Мистер Мэллоу сидел за письменным столом и что-то переписывал из книги. Он был толстым, низеньким и в очках.
Когда мы вошли, он прикрыл свои записи – уж не знаю, почему. У него был довольно сердитый вид, и мы слышали, как Джейн или еще кого-то ругают в коридоре. Я надеялся, не за то, что она нас впустила, но точно не знал.
– Ну, – сказал священник, – в чем дело?
– Вы просили нас зайти, – напомнила Дора, – насчет вашей маленькой воскресной школы. Мы – Бэстейблы с Люишем-роуд.
– Ах, да, – сказал он. – Значит, вы придёте завтра?