Простуда не проходила – у него болела голова, но не так уж сильно он был простужен, чтобы нуждаться в припарках и быть не в силах сидеть в постели. Но когда Ноэль проболел почти неделю, Освальд случайно натолкнулся на Элис на лестнице и упал. Поднявшись, он увидел, что Элис плачет.
– Не плачь, глупая! – сказал Освальд. – Ты же знаешь, я тебя не ушиб.
Мне было бы очень жаль, если бы я ее ушиб, но нечего сидеть на лестнице в темноте и позволять другим людям на тебя падать. Надо помнить, что они будут переживать, если ненароком тебя зашибут.
– Дело не в этом, Освальд, – сказала Элис. – Не будь свиньей! Мне так плохо. Лучше пожалей меня.
Освальд хлопнул ее по спине и велел заткнуться.
– Дело в Ноэле, – продолжала она. – Я уверена – он очень болен. А играть с лекарствами, конечно, хорошо, но я знаю, что он болен, а Элиза не хочет послать за доктором, она говорит – это всего лишь простуда. И я знаю, что доктора выставляют ужасные счета за свои услуги, я слышала, как отец летом говорил об этом тете Эмили. Но Ноэль болен… А вдруг он умрет или останется калекой?
И она снова заплакала. Освальд опять ее стукнул, потому что знает, как должен вести себя хороший брат, и сказал:
– Выше нос!
Если бы мы были в книге, Освальд нежно обнял бы младшую сестру, и поток их слез слился бы воедино.
– Почему бы не написать отцу? – спросил Освальд.
Элис заплакала еще громче.
– Я потеряла бумажку с адресом! Наверное, Эйч-Оу что-то рисовал на ее обороте, и теперь я не могу ее найти, хотя все обыскала. Я скажу, что собираюсь сделать. Нет, не скажу. Но я ухожу. Не говори остальным. Если Элиза спросит, Освальд, притворись, что я дома.
– Выкладывай, что ты собираешься делать, – попросил я.
Но она отказалась и сказала, что на то есть веская причина. Тогда я заявил, что раз так, я не буду ничего обещать. Конечно, я хотел только хорошего. Но мне показалось подлым, что она ничего мне не говорит.
И вот, пока Элиза накрывала на стол, Элис вышла через боковую дверь и не пришла к чаю. Когда Элиза спросила Освальда, где Элис, тот ответил, что не знает, но, наверное, прибирается в своем шкафчике. Девочки часто так делают, и это отнимает у них уйму времени.
После чая Ноэль долго кашлял и попросил позвать Элис. Освальд сказал, что она занята секретным делом. Освальд не солгал даже ради спасения сестры.
Когда Элис вернулась, она была очень тихой, но прошептала Освальду, что все в порядке.
Уже довольно поздно вечером Элиза сказала, что собирается отправить письмо. На это у нее всегда уходит час, ведь она идет через Пустошь на почту, а не бросает письмо в наш почтовый ящик, потому что однажды какой-то мальчишка бросил в наш почтовый ящик пистоны и сжег письма. Поджигателем был не один из нас; мы узнали о случившемся от Элизы.
Когда в дверь постучали, мы подумали, что Элиза вернулась и забыла ключ от черного хода. Мы заставили Эйч-Оу спуститься и открыть дверь, потому что бегать – его дело: его ноги моложе наших. Потом мы услышали, как кто-то поднимается по лестнице вместе с Эйч-Оу. Мы слушали, как завороженные, пока дверь не открылась – оказалось, пришел дядя Альберта. У него был очень усталый вид.
– Я рад, что вы пришли, – сказал Освальд. – Элис уже начала думать, что Ноэль…
Элис на меня шикнула. У нее было красное лицо и нос блестел оттого, что она так много плакала перед чаем.
– Я только говорю, что, по-моему, Ноэлю надо позвать доктора. Тебе так не кажется?
С этими словами она ухватилась за дядю Альберта и прижалась к нему.
– Дай-ка мне посмотреть на тебя, молодой человек, – сказал дядя Альберта и присел на край кровати.
Это довольно шаткая кровать, брус под ее основанием сломался, когда мы играли в грабителей прошлой зимой. Мы использовали его тогда как лом.
Дядя Альберта пощупал пульс Ноэля.
– Арабскому целителю, когда он веселился в своих шатрах на диких равнинах Гастингса, было видение, что некая особа простудилась. Поэтому он немедленно уселся на ковер-самолет и повелел доставить себя сюда, сделав остановку лишь для того, чтобы купить на базаре немного сластей.
Он вытащил целую кучу шоколада и ирисок, а еще виноград для Ноэля. Когда мы поблагодарили, дядя Альберта продолжал:
– И сказал целитель мудрые слова: этому ребенку давно пора спать. Да будет так. Остальным я милостиво дозволяю удалиться.
Мы ушли, а Дора и дядя Альберта устроили Ноэля на ночь поудобнее.
Потом они спустились в детскую, и дядя Альберта, усевшись в кресло Гая Фокса, спросил:
– Итак?
– Можете рассказать им, что я сделала, – сказала Элис.
– Думаю, ты поступила очень мудро, – проговорил дядя Альберта, притягивая ее к себе и усаживая себе на колени. – Я очень рад, что ты послала мне телеграмму.
Тут Освальд понял, в чем был секрет Элис. Она отправила телеграмму дяде Альберта в Гастингс. Только обидно, что она сделала это тайком. Позже Элис рассказала мне, что было в телеграмме: «Возвращайтесь. Мы простудили Ноэля, и я думаю, мы его убиваем». Вместе с адресом телеграмма обошлась в десять с половиной пенни.
Дядя Альберта начал задавать вопросы, и всё выплыло наружу: как Дикки пытался простудиться, но простуда набросилась на Ноэля, и про лекарства, и про все остальное. У дяди Альберта был очень серьезный вид.
– Послушайте, – сказал он, – вы уже достаточно большие, чтобы не валять дурака. Здоровье – главное, что у вас есть, вы должны понимать, что им лучше не рисковать. Вы могли бы убить младшего брата своими драгоценными лекарствами. Вам просто повезло, что все обошлось. Но бедный Ноэль!
– Вы думаете, он умрет? – спросила Элис и снова заплакала.
– Нет-нет, – ответил дядя Альберта, – но вы понимаете, как глупо себя вели? А мне казалось, вы пообещали отцу…
И он устроил нам длинную выволочку. Он может заставить тебя почувствовать себя ужасно маленьким. Наконец он замолчал, и мы сказали, что очень сожалеем.
– Вы знаете, что я обещал взять вас всех на представление? – спросил дядя Альберта.
– Да, – ответили мы, прекрасно понимая, что теперь он никуда нас не возьмет.
Но дядя Альберта сказал:
– Ну что ж, я возьму вас, если хотите. Или отвезу Ноэля на недельку к морю, чтобы он вылечился от простуды. Так что вы выбираете?
Конечно, он знал, что мы должны ответить: «Отвезите Ноэля к морю!». Мы так и ответили, но потом Дикки сказал мне, что это было жестоко по отношению к Эйч-Оу.
Дядя Альберта дождался возвращения Элизы и пожелал нам спокойной ночи таким тоном, что мы поняли: все прощено и забыто.
И мы отправились спать.
Должно быть, была уже глубокая ночь, когда Освальда внезапно разбудили: Элис, стуча зубами, трясла его за плечо.
– Освальд! – воскликнула она. – Я такая несчастная! Наверное, я не переживу этой ночи!
Освальд велел ей отправляться в постель и не молоть чушь. Но она не унималась.
– Я должна тебе все рассказать, и жаль, что я не рассказала это дяде Альберта. Я воровка! И если я умру сегодня ночью… Я знаю, куда отправляются воры.
Освальд понял, что дело плохо, сел в постели и велел:
– Выкладывай.
Элис, дрожа, начала рассказывать:
– У меня не было денег на телеграмму, поэтому я взяла фальшивые шесть пенсов из нашей казны и расплатилась ими и теми пятью пенсами, которые у меня были. И я ничего тебе не сказала, потому что если бы ты меня остановил, я бы этого не вынесла, а если бы ты помог мне, то сам стал бы вором. Что же мне делать?
Освальд на минуту задумался.
– Лучше бы ты сразу мне всё рассказала. Но всё будет в порядке, если мы вернем долг. Иди спать. Сержусь ли я на тебя? Нет, тупица! Только в следующий раз лучше не держи от меня секретов.
Элис поцеловала Освальда (он не сопротивлялся) и вернулась в постель.
На следующий день дядя Альберта увез Ноэля, прежде чем Освальд успел уговорить Элис рассказать взрослому о шестипенсовике. Она все еще расстраивалась, но не так сильно, как ночью: если ты что-то натворил, а потом случайно проснулся и вспомнил об этом, чувствуешь себя препаршиво, по себе знаю.
Ни у кого из нас не было денег, кроме Элизы, но она бы нам не одолжила, если бы мы не сказали, на что собираемся их тратить, а честь семьи мешала нам признаться. Освальду не терпелось раздобыть шесть пенсов, чтобы отдать их телеграфистам: он боялся, что в любой момент фальшивую монету обнаружат и за Элис явится полиция.
Ну и денек у меня выдался – хуже некуда! Конечно, мы могли бы написать дяде Альберта, но на это ушло бы много времени, а каждая минута промедления увеличивала опасность. Мы думали, думали, но никак не могли придумать, где же раздобыть шесть пенсов. Сумма кажется небольшой, но вы же понимаете – от нее зависела свобода Элис.
Было далеко за полдень, когда я встретил на площади миссис Лесли в коричневой шубке, с большим букетом желтых цветов. Она остановилась и спросила, как поживает поэт, а я ответил, что он простудился. Я гадал, не одолжит ли она мне шесть пенсов, если я попрошу, но никак не мог решить, как приступить к делу. Просить в долг очень трудно, гораздо труднее, чем вы думаете. Мисс Лесли немного со мной поговорила, а потом вдруг поймала кэб со словами:
– Я понятия не имела, что уже так поздно!
Она сказала кэбмену, куда ехать, и кэб уже тронулся, как вдруг она сунула желтые цветы в окно со словами:
– Больному поэту, с любовью, – и укатила.
Благородный читатель, я не стану скрывать от тебя, что после этого сделал Освальд. Он знал всё о чести семьи, и ему не нравилось делать то, о чем я собираюсь рассказать. К тому же цветы передали для Ноэля, только не посылать же их в Гастингс! И Освальд знал, что Ноэль не стал бы возражать, если бы у него спросили разрешения. Освальд пожертвовал своей фамильной гордостью из-за опасности, угрожавшей младшей сестре. Я не говорю, что он был благородным мальчиком – я просто расскажу, что именно он сделал, а вы уж сами решите, благородный он или нет.
Он надел свою старую одежду, намного хуже той, которую он носит, когда выглядит аккуратным, взял желтые хризантемы и пошел с ними на Гринвичский вокзал. Там он начал встречать поезда, привозившие людей из Лондон