Мы все согласились и обрадовались, что все разъяснилось, ведь раньше мы не понимали, зачем отцу понадобился этот обед и почему он не пустил нас в столовую.
– Бедные люди очень гордые, – сказала Элис. – Наверное, отец решил, что индейцу будет стыдно, если мы, дети, узнаем о его нищете.
– Бедность не позор, – отозвалась Дора. – Мы должны уважать честную бедность.
С этим мы тоже согласились.
– Жаль, что обед получился таким ужасным, – заметила Дора.
Освальд тем временем подбрасывал в огонь куски угля – руками, чтобы не шуметь. Он очень рассудительный мальчик, поэтому не вытирал пальцы о штаны, как, возможно, сделали бы Ноэль или Эйч-Оу, а просто вытер их носовым платком Доры, пока та отвлеклась на разговор.
– Да, боюсь, обед был просто кошмарным, – продолжала Дора. – Но стол выглядел очень красиво благодаря нашим цветам. Я сама их поставила, а Элиза послала меня одолжить серебряные ложки и вилки у матери соседского Альберта.
– Надеюсь, бедный индеец – честный человек, – мрачно сказал Дикки. – Когда ты нищий и сломленный, серебряные столовые приборы могут стать для тебя большим искушением.
Освальд велел ему не говорить глупостей, ведь если индеец наш родственник, он не может сделать ничего бесчестного. А Дора сказала, что все в порядке: она сама вымыла ложки и вилки и пересчитала их, и все они оказались на месте. Она сложила их в кожаный футляр и отнесла матери соседского Альберта.
– А брюссельская капуста была вся мокрая и переваренная, – сообщила Дора, – картофель серый, и в подливке плавали черные кусочки, а баранина была синевато-красной и мягкой посередке. Я видела, когда ее разрезамли. Яблочный пирог выглядел очень красиво, но яблоки не допеклись. А то, что пригорело… вы, наверное, учуяли… так это был суп.
– Жаль, – проговорил Освальд. – Вряд ли бедняге индейцу удается каждый день хорошо пообедать.
– И нам тоже, – сказал Эйч-Оу. – Но уж завтра мы попируем.
Я подумал обо всем, что мы купили на наши полсоверена: о кролике, сладостях, миндале, изюме, инжире и кокосовом орехе; потом подумал о мерзкой баранине и остальном, что сегодня давали на обед… А пока я обо всем этом думал, Элис сказала:
– Давай попросим бедного индейца завтра пообедать с нами.
Я бы и сам предложил, да не успел.
Мы заставили малышей лечь спать, пообещав положить на туалетный столик записку, чтобы утром или проснувшись посреди ночи они сразу узнали, удалась ли наша затея. А потом мы, старшие, все организовали.
Я занял пост у задней двери. Дикки должен был бросить шарик между перилами, когда дядя соберется уходить, чтобы я мог обежать вокруг и встретить его у выхода.
Это похоже на мошенническую проделку, но вдумчивый и внимательный читатель поймет, что мы не могли спуститься вниз, в прихожую, и сказать дяде в присутствии отца:
– Папа накормил вас отвратительным, кошмарным обедом, но если вы придете завтра и попируете с нами, мы покажем вам, что считаем деликатесами.
Итак, когда дядя собрался уходить, отец проводил его до дверей, а потом вернулся в кабинет (с очень грустным видом, как сказала после Дора).
Бедный индеец, спустившись с крыльца, увидел меня у калитки.
Ничуть не задирая нос перед бедняком, я сказал:
– Добрый вечер, дядя! – так вежливо, будто ему предстояло сесть в одну из раззолоченных карет, в каких разъезжают богатеи, а не топать пешком по грязи четверть мили до станции… Если у него не хватит денег на проезд в трамвае.
– Добрый вечер, дядя, – повторил я, потому что он молча смотрел на меня.
Думаю, он не привык, чтобы мальчики разговаривали с ним вежливо. Некоторые мальчишки совсем не умеют правильно себя вести, особенно с престарелыми бедняками.
Поэтому я еще раз сказал:
– Добрый вечер, дядя.
Только тогда он ответил:
– Вам пора в постель, молодой человек. Гм, да.
Тут я понял, что должен говорить с ним напрямик, как мужчина с мужчиной. Так я и сделал.
– Вы обедали с моим отцом, и мы нечаянно услышали, как вы сказали, что обед был кошмарный. Вот мы и подумали: раз вы индеец, то, возможно, очень бедны…
Я не хотел говорить, что мы услышали страшную правду из его собственных уст.
– Потому что вы же знаете: «Лоу, бедный индеец»… И вам не каждый день случается хорошо пообедать. Нам очень жаль, что вы бедный. Не хотите ли завтра пообедать с нами, с детьми, я имею в виду? Будут очень-очень вкусно: кролик, миндальная карамель, кокосовый орех… Не обращайте внимания на то, что мы знаем, как вы бедны, потому что честная бедность не позор, и…
Я мог бы еще долго продолжать в том же духе, но он перебил:
– Клянусь честью! Как тебя зовут, а?
– Освальд Бэстейбл, – ответил я. Надеюсь, вы, читатели, до сих пор не догадывались, что когда я говорил об Освальде, я все время говорил о себе.
– Освальд Бэстейбл? Господи помилуй! – сказал бедный индеец. – Да, я с удовольствием с вами пообедаю, мистер Освальд Бэстейбл. Очень любезное и сердечное приглашение. Спокойной ночи, сэр. В час дня, полагаю?
– Да, в час, – ответил я. – Спокойной ночи, сэр.
Потом я вернулся в дом и рассказал, как все прошло. Мы положили на туалетный столик в комнате младших мальчиков такую записку: «Бедный индеец придет в час. Кажется, он был очень благодарен за мою доброту».
Мы не признались отцу, что дядя собирается с нами обедать, поскольку, как я уже объяснил, это было бы невежливо. Но Элизе нам пришлось сказать, что к обеду явится друг и мы хотим, чтобы все прошло замечательно. Наверное, она решила – мы пригласили соседского Альберта, но в тот день она была в хорошем настроении и согласилась приготовить кролика и сделать пудинг с изюмом.
В час дня явился дядя-индеец. Я впустил его, помог снять пальто, подбитое мехом, и повел прямо в детскую. Мы должны были обедать там, как обычно, ведь с самого начала решили, что ему будет приятнее, если его примут, как своего. Мы условились относиться к нему как к члену семьи, потому что лишние церемонии заставят его подумать, будто мы заносимся перед ним, бедняком.
Дядя пожал нам всем руки, спросил, сколько каждому из нас лет, в какие школы мы ходим, и покачал головой, когда мы сказали, что у нас сейчас каникулы. Я чувствовал себя довольно неловко – мне всегда не по себе, когда речь заходит о школе – и не мог придумать, как бы повести разговор, чтобы гость понял, что мы собираемся общаться на равных. Я спросил, играет ли он в крикет. Он ответил, что давненько не играл. А потом все молчали, пока не принесли еду.
Мы все умылись и причесались перед приходом гостя и выглядели очень мило, особенно Освальд, который тем утром постригся. Когда Элиза принесла кролика и вышла, мы уставились друг на друга «в безмолвном отчаянии», как пишут в книгах. Казалось, нас ждет скучный обед, вроде того, на котором бедный индеец побывал вчера; только, конечно, угощение будет вкуснее. Дикки пнул Освальда под столом, чтобы заставить его что-то сказать, – а ведь Дик был в новых твердых ботинках! – но Освальд не пнул в ответ.
Тут дядя спросил:
– Вы будете нарезамть мясо, сэр, или я?
Вдруг Элис сказала:
– Какой обед вы предпочитаете, дядя, взрослый или с играми?
Тот, не колеблясь ни секунды, ответил:
– Обед с играми, конечно. Гм, да.
И мы поняли, что все в порядке. Поэтому сразу показали дяде, как быть бесстрашным охотником. Кролик стал оленем, которого мы убили в зеленом лесу с помощью наших верных тисовых луков. Когда дядя нарезал мясо, мы поджарили кусочки, насадив их на заостренные палочки. Кусок дяди немного подгорел, но он сказал, что всё очень вкусно и что дичь всегда вкуснее, если ты сам ее добыл.
Когда Элиза убрала кроличьи косточки и принесла пудинг, мы подождали, пока она выйдет и закроет за собой дверь, а потом поставили блюдо на пол и по обычаю выплеснули пудинг в блюдо. Пудинг сделался загнанным диким кабаном, и нелегко его оказалось убить, даже вилками! Дядя нападал на пудинг очень свирепо, подпрыгивал и выл, протыкая его вилкой, но когда пришла его очередь есть, сказал:
– Нет, спасибо, подумайте о моей печени. Гм… Да.
Но он съел немного миндаля и изюма – мы забрались на верхушку комода, чтобы сорвать их с ветвей больших деревьев. И еще отведал фиг из груза, который богатые купцы привезли на своем корабле – длинный ящик из комода стал кораблем. Остальные получили конфеты и кокосовый орех.
Это был славный, прекрасный пир, и когда он закончился, мы сказали, что надеемся, он удался лучше вчерашнего обеда. А дядя ответил:
– Никогда в жизни так не наслаждался.
Он был слишком вежлив, чтобы сказать, что на самом деле думает об обеде, которым угостил его папа. И мы поняли, что хоть дядя и беден, но настоящий джентльмен.
Он курил сигару, пока мы доедали остатки, и рассказывал об охоте на тигров и о слонах. Мы расспрашивали его о вигвамах, вампумах, мокасинах и бобрах, но он, похоже, то ли ничего не знал о чудесах своей родной земли, то ли стеснялся о них говорить.
Дядя нам очень понравился, и, когда он собрался уходить, Элис подтолкнула меня локтем.
– От того полусоверена, который мы нашли, остался один шиллинг, три пенса и фартинг, – сказал я. – Возьмите их, пожалуйста, потому что вы нам очень нравитесь, а нам эти деньги не нужны, правда, и мы бы предпочли, чтобы они были у вас.
– Я возьму три пенни, – ответил он, крутя и разглядывая трехпенсовик, – но не могу забрать у вас всё. Кстати, откуда у вас деньги на этот королевский обед? Вы сказали, что нашли полсоверена… Гм, да?
Мы принялись рассказывать о разных способах, которыми искали сокровища, и в конце концов дядя сел, чтобы внимательно нас выслушать. Под конец мы рассказали, как Элис играла в поиск с помощью волшебной лозы и действительно нашла полсоверена.
Тут дядя сказал, что хотел бы увидеть, как она проделает такое снова. Но мы объяснили, что лоза указывает только на золото и серебро, а мы совершенно уверены, что в доме больше нет золота, потому что внимательно все осмотрели.