– Ну тогда серебро, – предложил он. – Давайте спрячем корзинку со столовым серебром, а маленькая Элис заставит лозу его найти. Гм, да.
– В корзинке больше нет серебра, – сказала Дора. – Элиза попросила меня одолжить серебряные ложки и вилки для вчерашнего обеда у матери соседского Альберта. Отец никогда не замечает, чем ест, но Элиза подумала, что вам серебро больше понравится. Наше собственное серебро отнесли в починку, и, наверное, у отца не хватило денег заплатить человеку, который его чинил, потому что серебро так и не вернулось.
– Господи помилуй! – повторил дядя, глядя на дыру, которую мы прожгли в большом кресле, когда праздновали в доме День Гая Фокса. – А сколько вы получаете карманных денег?
– Нам их больше не дают, – сказала Элис, – но, право, нам не нужен этот шиллинг. Пусть он лучше будет у вас.
И остальные подтвердили:
– Да!
Но дядя не взял шиллинг, зато задал много вопросов, прежде чем уйти. На прощание он сказал:
– Ну, молодежь, мне всё очень понравилось. Я не забуду вашего гостеприимства. Возможно, бедный индеец когда-нибудь сможет пригласить вас всех на обед.
Освальд сказал, что мы с удовольствием придем, если дяде это будет по средствам, но пусть он не утруждается, готовя такой же прекрасный обед, как наш, потому что мы прекрасно можем обойтись холодной бараниной и рисовым пудингом. Вообще-то мы ненавидим баранину и рисовый пудинг, но Освальд знает, как хорошо себя вести.
А потом бедный индеец ушел.
На этой вечеринке мы не нашли никаких сокровищ, но очень хорошо провели время, и я уверен, что дядя тоже не скучал.
Огорченные его уходом, мы почти не пили чай, зато радовались, что угодили бедному индейцу и сами получили удовольствие. Кроме того, как сказала Дора, «спокойствие души – непрерывный пир», поэтому неважно, хочется ли вам чаю.
Только Эйч-Оу, похоже, не считал, что непрерывный пир – это спокойствие, и Элиза дала ему порошок от желудка в красносмородиновом желе, которое осталось от скверного отцовского обеда.
Но все остальные были вполне здоровы, поэтому Эйч-Оу, наверное, просто объелся кокосом. Мы надеялись, что с дядиным желудком все в порядке, но не знали этого наверняка.
Глава шестнадцатая. Конец поискам сокровищ
Мой рассказ приближается к концу, и этот конец был таким удивительным, что теперь у нас все по-другому. Нашу жизнь как будто перевернуло вверх тормашками землетрясение, и она стала расчудесной.
День после того, как дядя протыкал вместе с нами пудинг вилкой, начался уныло и печально. Но никогда не знаешь наверняка, что случится потом. Этому дню суждено было стать днем великих событий, однако раннее утро не предвещало ничего подобного – сплошное несчастье и расстройство. Все мы чувствовали себя неважно, не знаю почему, а отец сильно простудился, и Дора уговорила его не ехать в Лондон, а остаться в тепле и уюте в своем кабинете. Она приготовила папе овсянку. Она готовит ее лучше Элизы, у которой каша вечно сбивается в комочки, внутри которых сухие хлопья.
Мы старались вести себя как можно тише, и я заставил Эйч-Оу сесть за уроки, как советовал Великодушный Благодетель. Но какая была скукотень! Бывают дни, когда тебе кажется, что все, что с тобой могло случиться, уже случилось, и всю оставшуюся жизнь тебе суждено заниматься чем-то унылым. Так обычно чувствуешь себя в дождливые дни. Но, как я уже сказал, никогда не знаешь наверняка, что случится потом.
Дикки сказал, что если так всё пойдет и дальше, он убежит из дома и станет моряком, а Элис сказала, что было бы неплохо уйти в монастырь. Эйч-Оу капризничал из-за порошка, который дала ему Элиза, поэтому пытался читать сразу две книги – по одной каждым глазом – только потому, что одну из книг хотелось почитать Ноэлю. Так поступать очень эгоистично, к тому же у Эйч-Оу из-за этого только сильнее разболелась голова. Эйч-Оу уже достаточно взрослый, чтобы понимать: вести себя эгоистично – нехорошо, и, когда он стал жаловаться на головную боль, Освальд сказал ему, что он сам виноват, ведь я старше и мой долг говорить младшему брату, что такое хорошо и что такое плохо. Но Эйч-Оу расплакался, и Освальду пришлось его утихомиривать, потому что отцу был нужен покой. Поэтому Освальд сказал:
– Если ты не замолкнешь, тебя съедят!
А Дора упрекнула Освальда, что тот обижает маленького.
Тогда Освальд решил ни во что больше не вмешиваться и подошел к окну, чтобы посмотреть, как мимо проезжают трамваи. Эйч-Оу тоже начал смотреть, и Освальд, который знает, как быть великодушным и прощать, дал ему на время огрызок синего карандаша и два почти новых писчих пера.
Они смотрели на дождь, плещущий по камням улицы, когда со стороны вокзала подъехал четырехколесный кэб.
– А вот и карета феи-крестной! – крикнул Освальд. – Она остановится здесь, вот увидите!
Все остальные тоже подошли к окну, чтобы посмотреть. Освальд просто так сказал, что экипаж остановится, поэтому был поражен, когда кэб действительно остановился. На его крыше лежали коробки, из окна торчали пухлые свертки, как будто пассажир собирался ехать на море или это была разъездная лавка. Кэбмен слез с козел, и кто-то изнутри начал подавать ему множество свертков разных форм и размеров. Кэбмен набрал полные руки и ухмылялся, глядя на свертки.
– Жаль, что никто не сказал ему, что он ошибся домом, – заметила Дора.
Из кэба высунулась нога, нащупывая ступеньку, – так черепаха выпрастывает лапы из-под панциря, если ее приподнять, а потом появилась вторая нога и еще какие-то свертки, и тут Ноэль закричал:
– Бедный индеец!
Да, это был он.
Элиза открыла дверь, а мы все облокотились на перила. Отец услышал шум, когда свертки и коробки начали складывать в прихожей, и вышел из кабинета, забыв, что сильно простужен. А вот если ты выйдешь с простудой, взрослые назовут тебя беспечным и непослушным.
Потом мы услышали, как бедный индеец говорит отцу:
– Послушай, Дик, я вчера обедал с твоими ребятишками, они тебе, наверное, рассказали. Самые веселые детёныши, каких я когда-либо видел! Почему позавчера ты не позволил мне с ними повидаться? Старшая – вылитая бедная Джейни, а что касается юного Освальда, он настоящий мужчина! Если он не мужчина, то я негр! Гм, да! И, Дик, я не удивлюсь, если найду друга, который вложит деньги в твое дело… Гм?
Потом они с отцом вошли в кабинет, дверь за ними закрылась, а мы спустились вниз, чтобы посмотреть на свертки. Некоторые были в старых грязных газетах, перемотанных обрывками тряпья, а некоторые – в коричневой бумаге и завязаны магазинной бечевкой. Еще там были коробки. Мы гадали: дядя что, переехал к нам жить со всеми вещами? Или это товары на продажу? Некоторые свертки пахли специями, а один, уверяла Элис, был тюком тканей. Спустя некоторое время мы услышали, как кто-то взялся за ручку двери кабинета, и Элис сказала:
– Бежим!
Мы все спаслись бегством, кроме Эйч-Оу, которого дядя поймал за ногу, когда тот пытался подняться вслед за нами по лестнице.
– Осматриваешь багаж, а? – спросил дядя.
Тут мы все спустились вниз, потому что было бы нечестно бросить Эйч-Оу в беде, а кроме того, мы хотели посмотреть, что в свертках.
– Я ничего не трогал, – сказал Эйч-Оу. – Вы будете жить у нас? Надеюсь, да.
– Ничего страшного, если вы и потрогали, – сказал всем нам хороший добрый индеец. – Потому что эти свертки – для вас.
Я несколько раз рассказывал, как мы онемели от изумления, ужаса, радости и тому подобного, но не помню, чтобы мы немели больше, чем тогда, когда это услышали.
– Я рассказал одному старому другу, как хорошо мы с вами пообедали, и про трехпенсовик, и про волшебную лозу, и про все остальное, и он прислал вам в подарок все эти мелочи. Некоторые вещи прибыли прямиком из Индии.
– Вы приехали из Индии, дядя? – спросил Ноэль.
Услышав: «Да», мы все очень удивились, потому что никогда не думали, что он индиец, а не индеец. Мы-то думали, он краснокожий, а теперь поняли, почему он не разбирается бобрах, мокасинах и тому подобном.
С помощью Элизы свертки отнесли в детскую. Дядя принялся их распаковывать и распаковывал до тех пор, пока не завалил бумагой весь пол. Отец тоже пришел и сел в кресло Гая Фокса.
Рассказать невозможно обо всем, что прислал нам добрый дядюшкин друг. Должно быть, он замечательный человек.
Там были игрушки для малышей и модели паровозов для Дика и меня, и много книг, и японские фарфоровые чайные сервизы для девочек – красно-белые с позолотой, были сладости, развесные и в коробках, и много ярдов мягкого шелка из Индии девочкам на платья, и настоящий индийский меч для Освальда, и книга японских картин для Ноэля, и несколько шахматных фигурок из слоновой кости для Дикки: ладьи в них были слонами с замковой башней на спине. Так называется железнодорожная станция – «Слон и замок»[16], и раньше я никогда не понимал, как это выглядит. В коричневую бумагу оказались завернуты коробки с играми и большие ящики с консервированными фруктами и всякой всячиной. А в потрепанных старых газетных свертках и ящиках приехала всякая всячина из Индии. Я никогда еще не видел столько красоты: резные веера, серебряные браслеты, нитки янтарных бус, ожерелья из необработанных драгоценных камней – дядя сказал, что это бирюза и гранат; шали и шелковые шарфы, коричневые с позолотой ларцы, шкатулки из слоновой кости, серебряные подносы и всякие медные штуковины.
Дядя говорил:
– Это вам, молодой человек.
Или:
– Маленькой Элис понравится этот веер.
Или:
– Думаю, мисс Дора будет хорошо смотреться в зеленом шелке. Гм, да.
У отца был такой вид, будто все это ему снится, пока дядя не протянул ему нож для разрезания бумаги из слоновой кости и коробку сигар со словами:
– Дик, вот подарки от моего старого друга, который говорит, что он и твой старый друг тоже.
Тут он подмигнул, а отец подмигнул в ответ, хотя всегда запрещает нам подмигивать.