Оригуэлу Аликанте, Лорку и некоторые другие местности, соглашаясь признать главенство мусульман и обязуясь уплачивать дань. Подчинение запада полуострова, как кажется, произошло без особых затруднений, как бы само собой. Даже жители малодоступной береговой горной цепи севера не решались вначале отражать рассеявшихся по всем направлениям и неудержимо напиравших на них отдельных мелких отрядов берберов; арабы не осмелились только проникать в землю басков. Выискалась единственная горсточка человек в 300, так описывает одно испанское предание, предводимая храбрым Пелагием: она укрылась в пещере, в непроходимых дебрях Сиерры Ковадонги, в восточной Астурии. Здесь, огражденные от нападений мусульман, испанцы стойко держались, хотя нужда и упадок отваги довели их число постепенно до 30 мужчин и десятка женщин. Казалось, чего было опасаться от этой кучки неисправимых упрямцев? Никто не мог тогда и предчувствовать, что в самое короткое время эта маленькая горсточка преобразится в грозную силу, подготовит тяжкие заботы победоносным арабам и окончательно сложится в ядро будущего христианского государства Испании.
А между тем для самого могучего завоевателя, который повелевал в данную минуту всей северной Африкой от Сиртов до Атлантического океана и овладел почти всей Испанией, перевернулись сразу обстоятельства там, у него на родине, в Дамаске. В войске находился вольноотпущенник Валида по имени Мугис. Находясь под начальством Тарика, он занял Кордову и теперь задумал спасти жизнь бывшего своего начальника. Дабы избавить героя от яростных преследований Мусы, так передают арабские источники, Мугис, заручившись предварительно обещанием наместника, что он сохранит жизнь пленнику, собрался в Сирию, намереваясь лично передать халифу обо всем происшедшем. Едва ли следует сомневаться, что по меньшей мере рядом с участием к судьбе заслуженного Тарика были у этого человека и другие основания для совершения дальнего путешествия. Трудно допустить, чтобы доверенное лицо повелителя правоверных находилось при войске без особого поручения. Муса был йеменец, а Валид еще в большей мере, чем Абд-аль-Мелик, склонялся на сторону кайситов, находясь постоянно под влиянием Хаджжаджа; между тем со времени возмущения Абдуррахмана слишком хорошо было известно, как легко наместнику поднять знамя бунта в дальней провинции. Итак, основания к недоверию существовали; вот и был выбран вольноотпущенник, которому, благодаря его прошлому, удобнее всего было следить за подозреваемым полководцем. Прибыв ко двору, он, очевидно, внушил совет отозвать завоевателя, ставшего слишком могущественным. Полководец понял сразу причины такого неожиданного повеления. Под всевозможными предлогами оттягивал он исполнение предписания, но непрекращавшиеся настоятельные послания из Сирии сделали наконец дальнейшее промедление невозможным. Мусе стукнуло уже 77 лет; он понимал, что Валид никоим образом не допустит открытого неповиновения. Вступить в борьбу тоже было опасно, так как даже при самом благоприятном исходе наместнику не предвиделось каких-либо новых выгод. Между тем сыновья его, коим он желал передать в наследство власть, могли и теперь вступить в пользование ее правами. Так он и сделал. Двигаясь в торжественно-медленной процессии, увозя бесчисленных пленных и горы сокровищ, передавал главнокомандующий постепенно, проезжая через Испанию и северный берег Африки, одну провинцию за другой в управление своим. Абд Аль-Азиз с правами главнокомандующего оставлен был в Севилье, Абдулла — в Кайруване, а под его командой — Абд Аль-Мелик в Тангере. Власть, которую они удерживали в руках, казалось, давала одновременно достаточное ручательство, что и в Сирии встретят отца их с уважением. Когда наместник прибыл в Египет, пронесся вдруг слух о серьезной болезни халифа. Брат повелителя, Сулейман, в случае его смерти его преемник, считался открытым сторонником йеменцев, поэтому Муса мог смело рассчитывать на дружелюбный со временем прием при дворе. Вот мы и узнаем, что наместнику понадобились целых два месяца на проезд короткого пути из Египта в Сирию. Очевидно, замедление было намеренное[297]. И действительно, когда караван подходил к Дамаску, Валид был уже на смертном одре, быть может, даже и скончался (13 Джумада 11–96 = 23 февраля 715). Предположения наместника, однако, не осуществились. Хотя он и принадлежал к партии йеменцев, сразу выдвинувшейся по восшествии на трон Сулеймана, но могущество его пугало в равной мере как покойного, так и нового халифа. Для этого человека, славящегося своей жадностью и непостоянством, нетрудно было подыскать повод, дабы привлечь наместника к ответственности. Отобрали от него сначала все привезенные им сокровища, затем приговорили его к уплате значительной денежной пени, хотя известия о тюремном заключении и претерпенных им страданиях едва ли заслуживают веры. В конце концов штраф был с него сложен Сулейманом благодаря могущественному заступничеству Язида Ибн Мухаллаба, но с тех пор величие Мусы померкло. Вскоре, в 97 или 98 (716–717) он умер. Как кажется, он успел, однако, раньше увидеть, как исчезали постепенно надежды на водворение членов его семьи в покоренных провинциях. Вскоре после его прибытия послан был Сулейманом новый наместник в Кайруван; ему удалось схватить обоих остававшихся в Африке сыновей Мусы и засадить их в тюрьму по обвинению в различного рода преступлениях. Учинить такую же короткую расправу над Абд Аль-Азизом было не совсем-то легко; он продолжал твердо править в отдаленной Испании, но уже под конец 97 (716) он пал под ударами сабель горсти недовольных арабов. Над халифом тяготеет серьезное обвинение, что им именно направлены были стальные лезвия убийц.
Поистине трагична судьба великого завоевателя, невзирая на все пятна, искажающие характер Мусы. В тот самый момент, когда, казалось, ему удалось сплотить для себя новое громадное государство, он был низвергнут с вершины могущества, а за ним подверглись той же гибели предполагаемые наследники всего его величия. Временно осуществлялись планы халифа, авторитет его на некоторое время утвердился на западе, и прежде всего почувствовал это главноначальствующий в Кордове, куда перенесено было управление Испанией по смерти Абд Аль-Азиза; там твердо памятовали свою зависимость от государя, проживавшего в Дамаске. Новый наместник двинулся в 718 (99) за Пиренеи; по ту сторону горной цепи быстро наступал конец владычеству готских герцогов Аквитании, равно как и дома Меровингов, благодаря необычайной запутанности всех тамошних отношений. Особенно неприязненно стояли друг к другу Эудо, герцог Аквитанский, и майордом Клотара IV, Карл Мартелл; между тем национальное несходство вестготов и галлов южной Франции расстраивало окончательно всю силу сопротивления ввиду наступавшего внешнего врага. Поэтому дикий Аль-Хурр, или Алахорт, как его прозвали трепетавшие перед ним христиане, мог беспрепятственно предпринимать снова и снова свои разбойничьи набеги, врезываясь каждый раз далеко в глубь страны и широко разбрасывая свои полчища во все стороны. Правда, в тылу его, в Астурийских горах, умножались толпы Пелагия. Сильно тревожили они войска берберов, предводимые Мунузой, неустанно продолжая на испанский лад и с большим искусством вести партизанскую войну. Аль-Хурр не придавал, однако, большого значения этим относительно маловажным движениям; так же поступал и лучший из его преемников, Самах, управлявший Испанией с 100 (718) от имени благомыслящего Омара II. При нем началась правильная война с Зудом. В 102 (720) занята была им Нарбонна и по его приказанию сильно укреплена. С того времени эта крепость служила постоянно сборным пунктом для мусульманских войск; десятки лет силы франков тщетно ломались о твердыни ее (до 142 = 759). Уже со следующего года могла она служить надежным оплотом для сарацин. Когда 9 Зу’ль Ка’ды 102 (11 мая 721) Самах, воевавший с Зудом, пал под стенами Тулузы, то помощник павшего, Абдуррахман Ибн Абдулла, был в состоянии укрыть остатки войск в новой крепости. Из нее же выступил следующий наместник ‘Амбаса в 107 (725), занял Каркассону и Ним. Ему даже удалось разграбить Отэн.
На несколько лет и здесь наступило затишье, происшедшее от возникших внутренних смут, становившихся все опаснее и опаснее для мусульманского господства на Западе. Раздоры между арабами и берберами уже и тогда без перерыва стали усиливаться как в Африке, так и Испании. Одни, почитая себя господами, позволяли себе обращаться с подчиненными презрительно и грубо; последние встречали всякое оскорбление с ревнивой щекотливостью. Особенно на полуострове берберы считали себя обделенными по распределению завоеванных земель. Отобрав пятую часть завоеванной страны в пользу казны и выделив по особым капитуляциям некоторые округа христианам, арабы распорядились так: сами заняли плодородную Андалузию, а берберам предоставили поселиться в пустынных округах Кастилии и северных провинциях. Когда же сверх того стали до берберов доходить все чаще вести о всевозможного рода произволе и гнете, претерпеваемых[298] единоплеменниками в Африке от главного наместника, распоряжавшегося самовластно из Кайрувана, в их душах закипел гнев. Следивший внимательно из-за гор за событиями герцог Эудо сумел воспользоваться этим раздражением. В этом помогла ему дочь. Он выдал ее за предводителя берберов, Манузу, и таким образом привязал его к интересам христиан, подготовляя совместный с ним поход на арабов. Когда, однако, Мануза восстал открыто (111 или 112 = 729–730), ему не удалось вызвать всеобщего восстания среди своих земляков. Преследуемый по пятам войсками наместника, он был вынужден покончить с жизнью, бросившись с отчаяния со скалы. Раздоры происходили в то время не только между берберами и арабами, но даже и в среде последних; чуть ли не ежедневно вспыхивали они в Испании, поддерживаемые быстрой сменой ряда неспособных наместников. Наконец энергичный халиф Хишам решился раз и навсегда пресечь зло и вручил управление доблестному Абдуррахману (112 = 730). Последнему удалось снова восстановить порядок. Но его новый поход во Францию в 114 (732) должен был стать роковым для дела дальнейшего распространения ислама. Сарацины проникли почти до самой Луары, уничтожив предварительно на Дордони войско герцога Эуда. Но тут у Тура и Пуатье Карл Мартел со своими франками стал им поперек дороги. О ходе сражения до нас дошли лишь скудные и противоречивые известия. Во всяком случае, к концу битвы мусульмане понесли страшное поражение, завершившееся смертью Абдуррахмана; с обеих сторон, по-видимому, бились с величайшим упорством. Она имела значение мировое, хотя мгновенное смущение, охватившее было весь мусульманский Запад, продолжалось недолго. Возмущение христиан к северу от Эбро было ими подавлено, хотя, конечно, потребовало некоторого напряжения сил. Управлявший с 116 (734) в Испании Укба Ибн Хаджжадж мог уже в этом же самом году, столковавшись с князьями южной Франции, устрашенными* возрастающим могуществом Карла Мартела, распространить мусульманское влияние снова по ту сторону Пиренеев до самого Лиона. Если же нередко высылаемые им подчиненные генералы и были разбиваемы, начиная с 119 (737), все же Нарбонна оставалась долгое время во власти арабов. Вскоре, конечно, дальнейшие предпри