[372]; на некоторое время выдвинулись было зейдиты, но приблизительно в половине III столетия взяли верх два новых течения под именем дюжинников и измаилитов. Первые получили свое название потому, что они, начиная с Алия, признавали 12 имамов, из которых последний должен был, по их убеждению, низвергнуть безбожный род Аббасидов и основать на земле Божье царство. Измаилиты возлагали все свое упование на одного только алида в пятом поколении — Измаила, сына Джафара, правнука Хусейна; он почитаем был ими за седьмого имама, а первыми считали они Алия, Хассана и Хусейна. Так как происхождение этих двух сект совпадает, по всей вероятности, со временем появления особенно почитаемых ими имамов, то можно допустить, что дюжинники образовались во второй половине III столетия (после 260 = 873/4), а измаилиты приблизительно за сто лет раньше (около 148 = 765/6). Обе партии постигла одна и та же участь, и те и другие ошиблись в расчетах на избранных ими потомков Алия: ни Измаилу, ни Мухаммеду ибн Хасану, имаму дюжинников, не представилось подходящего случая создать царство Божие. Но надежды народа на своего героя или на пришествие избавителя, который положит когда-нибудь конец всем национальным и общественным бедствиям, неисчерпаемы. Что за беда, если они не осуществляются в данную минуту, упования отодвигаются на более дальний срок и так продолжаются ожидания, хотя бы до судного часа. Герой или избавитель становится бессмертным, все страстно ждут появления его снова. Или, как Барбаросса, почивает он мирно в Кифгейзере, или же в качестве скрытого имама он укрывается в одном недоступном человеческому глазу и только Богу известном месте. В Измаиле и Мухаммеде стал видеть народ своего махдия, ревностные последователи ожидали ежеминутно их вторичное появление. Но в то время как дюжинники, возникшие, как надо полагать, лишь в правление Му’тадида, оставались в сущности верными в своих воззрениях вообще умеренному шиитскому направлению зейдитов, измаилиты, как кажется, со времени подавления хуррамитов и смерти Бабека (223 = 838) заключили тесный союз с крайними шиитами, мнения которых были пропитаны большей частью коммунистическими и пантеистическими представлениями. Главным их догматом было учение о воплощении божественного духа в настоящего имама. Рядом с ним мало-помалу принята была тоже буддийская идея о переселении душ. Благодаря этому новому догмату, стало постепенно стушевываться учение о преемственности перехода духа от отца к сыну. При помощи измышленной еще прежде Абдуллой ибн Сабой теории о необходимости существования помощников пророка (т. I) построена была совершенно новая, проводимая весьма последовательно, Система, сподручная для заправил секты. Система эта, как нам известно, имела различные степени развития; но отличие касалось главным образом приспособления к изменчивости индивидуальных отношений, а вовсе не сущности эго учения, и мы можем с некоторой уверенностью предположить, что вся система успела сложиться ко времени управления Муста’ина (250 = 864) существенно в том самом виде, который ей придали впоследствии позднейшие о ней известия. Содержание ее в кратких чертах было следующее: Бог, подлинное естество которого остается для человека сокровенным и неисповедимым, выслал в свет семь воплощений своего существа в виде пророков, чтобы возвестить миру свою волю; соответственно этому зовут их «натик» (проповедники), их имена следующие: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус, Мухаммед и наконец Мухаммед Махдий, сын[373] Изма’ила ибн Джафара. Каждый из них заменял пропо-ведываемую ранее религию своего предшественника более возвышенной и совершенной догмой. Для распространения в мире и сохранения проповедуемого каждым «натиком» вероучения назначаются имамы. У каждого натика есть свой помощник, прозываемый самит «молчальник», потому именно, что сам от себя он не может ничего проповедовать, но лишь повторяет слова натика и закрепляет их в сердцах людей: это имам известного религиозного периода. Таковыми помощниками были: Сет у Адама, Сим у Ноя, Измаил у Авраама, Аарон у Моисея, Петр у Иисуса, Алий у Мухаммеда. Для продолжения преемства проповеднической деятельности впредь до появления следующего натика у каждого имама должно быть по шесть преемников, так что на 7 натиков приходится 7×7 имамов. Так, например, седьмым имамом периода Моисея был Иоанн Креститель, за которым следует Иисус, новый основатель религии. Алий завещал так же точно имамат в наследство Хасану, Хуссейну, Алию, сыну Хуссейна, Мухаммеду, сыну Алия, Джафару, сыну Мухаммеда и Изма’илу, сыну Джафара. Сын последнего, Мухаммед Махдий, становится таким образом седьмым натиком; он-то и служит авторитетом для настоящего времени, поэтому и называют его «владыкой века». Помощником у него является Абдулла ибн Меймун[374], о котором, равно как и о его преемниках, будет речь впереди. Всякий обязан, конечно, неуклонно следовать предписаниям махдия и его имамов, продолжающих проповедовать и распространять его учение. Махдий не умер, он стал только невидим, но к концу времен снова вернется к своим.
Не следует упускать из виду, что в этом чудовищном смешении разнороднейших религиозных преданий оставлены нетронутыми многие элементы корана; поэтому зачастую переходили в секту и правоверные муслимы, стоило только ловко, осторожно и не торопясь хорошенько обработать их. Попробуем представить ход обращения в частностях, быть может, несколько нами приукрашенный, но в общем все-таки довольно достоверный. Является в какой-нибудь местности эмиссар секты, один из дай («призыватель, глашатай»); под каким-нибудь благовидным предлогом, большей частью в роли суфия, купца, промышленника или чего-либо подобного он поселяется на более продолжительное время. Человек этот с виду отличается глубокой и искренней набожностью. В разговорах о религиозных и других предметах, которые он ведет постоянно с новым кружком своих знакомых, дай старается вплетать таинственные указания на настоящий смысл некоторых непонятных мест корана, разъясняет подлинное значение того или другого, по-видимому безразличного явления природы, предлагает на разрешение трудные вопросы, могущие привести беседующего с ним в замешательство, а отчасти наводящие на различного рода сомнения. Прежде всего поражает его слушателя замечательное знание корана, религиозных преданий вообще и предписаний, ритуальных в особенности, так что таинственное это существо должно произвести наконец впечатление человека, могущего сказать еще гораздо более, если только пожелает. Вместе с тем умеет он искусно пользоваться темой печального положения как государственных, так и частных дел; он тонко намекает, что упадок и все тесно связанные с ним бедствия зависят от того только, что массы народа отринули божеский закон и не желают более повиноваться личности подлинного имама; он дает понять, что только возвращение с ложного пути, достижение настоящего понимания смысла божественного писания и его священной воли в таком истинном значении, какое может преподать один только настоящий имам, приведут ко всеобщему повороту, к лучшим порядкам. Притом он с необыкновенной ловкостью приноравливается к степени развития ума тех, с кем имеет дело: умным льстит бессовестно, приходя в притворное восхищение перед их способностями, а глупцов одурачивает торжественным видом своего неизмеримого превосходства над ними; таким образом приобретает себе в самых широких кружках значение, часто даже уважение. Когда же ему удается наконец разжечь в людях страстное желание постичь тайники его сокровенной мудрости, при случае он показывает вид, что, пожалуй, не прочь объяснить им все. Наступает желанный момент, беседующий ждет с нетерпением поучительного наставления, а он вдруг как бы спохватится и смолкнет, растолковывая, что дело это чрезвычайно трудное и всякая поспешность крайне вредна. За сим следуют обыкновенно со стороны собеседника неотступные просьбы высказаться прямо, без утайки. Тогда эмиссар приводит торжественно то место из корана, в котором Бог возвещает об обязанностях союзников. Он напоминает слушателю, что пророки и вообще все правоверные должны неуклонно следовать велениям всемогущего, и требует с своей стороны от жаждущего познания истины прежде всего дать ему святое обещание соблюдения молчания пред непосвященными, а также безусловной откровенности по отношению к нему, представителю святого дела. При малейшем колебании слушателя дай резко обрывает свою проповедь; ес ли же собеседник готов подчиниться всем его требованиям, наступает дальнейшее испытание доброй воли прозелита: от него требуется внесение, соразмерно средствам, соответственной суммы денег. Тогда только, когда будет уплачено на дело общего блага — здесь мы наталкиваемся на очевидное применение коммунистических начал, — начинается собственно настоящее обучение новообращенного. На основании данных разума и преданий дай старается доказать, что Божья воля сознается и совершаема, а исполнение предписываемых обязанностей может быть приятно Всевышнему в таком только случае, когда совестью правоверного руководит не ложное учение обыденных богословов, причинивших уж столько зла на этом свете, а наставления имамов, которых Бог поставил истолкователями своей вечной правды и пастырями над людьми. Слушателю указывают на Алия и его потомство как на единственных истинных имамов, затем предлагают безусловно и свято почитать Мухаммеда ибн Измаила, как «владыку века». Втолковав все это надлежащим образом прозелиту, приступают наконец к изложению настоящей системы учения. Усвоив твердо все положения шиитизма, новообращенный окончательно перестает быть муслимом, ибо ставить Мухаммеда на одну доску со всеми прочими пророками, а еще более дерзновенное утверждение, что последним и наивысшим пророком является вместо него махдий, противоречит окончательно коренному догмату ислама. Но все еще множество нитей связывало с кораном завлеченных, так что в массе примкнувших к секте господствовало убеждение, что они усвоили только истинный смысл божественного откровения и составляют избранную общину верующих. А между тем вся эта система, так хитроумно организованная, клонилась к единственной лишь цели: подготовить тысячи тысяч легковерных и фанатиков и привить им привычку безусловного повиновения обожаемому, невидимому имаму, а равно и его видимым пособникам (дай), обращая таким образом всю эту массу в слепое орудие в руках небольшой кучки бессовестных, честолюбивых заправил. Новообращенные проходили постепенно четыре степени познания сущности измаилитизма; последовательность усвоения основ учения сильно напоминала правила, существующие в наших масонских ложах на западе. По-видимому, этим исчерпывалось все учение; но организаторы измаилиты установили сверх того еще пять наивысших степеней познания; эти степени были доступны лишь для лиц с сильной волей и одаренных большими способностями. На них рассчитывали, что впоследствии они в состоянии будут отринуть предписания всякой положительной религии — одни, руководствуясь чисто теоретическими воззрениями, другие же из-за мирских целей. Отрывочные сведения об этих пяти высших степенях, встречающиеся у мусульманских писателей, составляют довольно смутное нагромождение разнообразных, отчасти философских, отчасти же мистическо-пантеистических представлений. Поймать руководящую нить в этом невообразимом хао