ел на короткое время столицей. Когда же халиф Каим вынужден был покинуть город, он ввел немедленно же шиитское богослужение и приказал молиться за фатимида Мустансира (13 Зуль Ка’да 460 = 1 января 1059). При известии о совершившемся в Каире, конечно, возликовали. Но у обоих соперничествующих владетельных родов права были почти одинаковы — во всяком случае, ничтожные для торжества.
Мы уже видели, каковы были порядки, наступившие в собственной стране Мустансира вскоре после этого случайного триумфа. Династия его никогда более не оправлялась после бедствий, причиненных ей турецкими смутами. Между тем халифу пришла в голову действительно не глупая мысль призвать к себе из Акки в 466 (1073/4) армянина Бедра Аль-Джамалия на помощь против турок и негров. Он занимал эту крепость на службе у фатимида с несколькими полками, состоявшими исключительно из его земляков армян. Хотя Бедру было уже лет 60 с лишком, но этот энергический человек нисколько не задумывался над какими-нибудь пустяками. В том же самом году (466 = 1074) поручил он своим подчиненным офицерам войти в дружеские отношения, каждому с одним из самых непокорных эмиров Каира, и постараться перебить всех этих забияк. Покончив с ними, он принял титул миргуша[406], т. е. генералиссимуса, и стал управлять страной почти самостоятельно. Его озабочивало одно только, что все его попытки отвоевать от сельджуков провинции в Сирии и Палестине, несмотря на занятый было им морской берег до Сидона, не увенчались ожидаемым успехом. Все-таки он был в состоянии, скончавшись незадолго до Мустансира в 487 (1094), передать успокоенный и снова начинающий процветать Египет сыну своему, Шаханшаху власть которого над страной стала еще неограниченней, чем власть покойного его отца. И недаром носил он при ничего не значащем младшем сыне Мустансира, Муста’ли (487–495 = 1094–1101) пышный титул: аль-Мелик аль-Афдаль «совершеннейший царь». Таковым он и был, управляя на самом деле Египтом. Между тем именно при Мустансире измаилиты безмолвно отстранились от Фатимидов. Тотчас же после призвания миргуша Бедра в Египте появился перс аль-Хасан ибн Сабах, очень влиятельный дай на востоке. Высшие сановники принимали его с почетом, что подтверждает, несомненно, существовавшее еще тогда единение между фатимидами и измаилитами. Но с этих пор потомки первых гроссмейстеров ордена начинают мало-помалу терять свою связь с обществом, со своей стороны и оно относится полупрезрительно к постепенно увеличивающейся слабости египетского халифата. Центр тяжести общества переносится при помощи этого самого Хасана в Персию и северную Сирию; там встретимся мы с ним опять в следующем отделе нашего сочинения. Отныне Египет становится для измаилитов как бы второстепенной величиной, с которой лишь случайно приходится им изредка считаться. Во всяком случае, для измаилитов сделалось совершенно безразличным то, что предпринял Египет в этот момент против надвигавшихся крестоносцев. В высочайшей степени бесстрастно относясь ко всякой положительной религии, измаилиты принимали франкских рыцарей как бы за новые фигуры в своей политической игре. Они приготовились разыграть на доске Малой Азии блестящую партию и вели ее со страшным успехом, как вдруг дерзновенная рука монголов опрокинула не только фигуры, но и самую доску. Хотя Афдаль был по натуре своей искусным властелином, но вместе с тем и увлекался. Как это часто бывает, он ценил менее противника более отдаленного, чем ближайшего, рассчитывал воспользоваться первым как средством и сам между тем обратился в его орудие. В 489 (1096) Иерусалим находился в руках Ортокидов из турецкого рода. Им передал этот город сельджук Тутуш, брат Мелик-шаха. Афдалю казалось верхом политики воспользоваться раздорами сельджуков с их эмирами, расшатавшими и это большое государство. Его манила надежда отвоевать снова Сирию. Следуя примеру, преподанному византийцами, пользовавшимися всякий раз возникавшими раздорами среди мусульман, он задумал также воспользоваться сумятицей, которая водворилась при первом крестовом походе[407] между эмирами Сирии и Палестины. В Шабане 491 (1098) ему действительно удалось отнять Иерусалим от ортокидов, но для того единственно, чтобы даровать как мусульманам, так и христианам зрелище взятия этого города крестоносцами ровно через год (23 Шабана 492 = 15 июля 1099)— Нам стыдно сознаться, что эти последние распоряжались в городе, освященном смертью Спасителя, пожалуй, ничуть не менее жестоко, чем турки; впрочем, во многих исторических сочинениях этот факт замалчивается. Афдалю и ближайшему халифу Амиру (495–524 = 1101–1130) не много помогла их запоздалая наука. Войска египетские неоднократно были побиваемы Иерусалимским королем Балдуином; самому Египту пришлось выносить теперь вторжение франков. Было, однако, истинным несчастием для страны, когда Амир, который вступил на престол, имея 5 лет от роду, утомленный долгой опекой, повелел в 515 (1121) умертвить Афдаля, так необходимого для Египта, несмотря на его роковую ошибку. Поддерживаемая некоторое время обоими армянами династия стала быстро клониться к упадку. Беспорядочное управление Амира в соединении с произволом и жестокостью повело в конце концов к устранению недостойного халифа. Так как после него не осталось мужского поколения, пришлось в первый раз уклониться от престолонаследия по прямой линии. Властелином выступил некто аль-Хафиз (524–544 = 1130–1149). Вскоре, уже с 528 (1134), началась ожесточенная борьба между обоими его сыновьями; с одной стороны стали негры и измаилиты, а с другой — турки и сунниты: халиф очутился в безвыходном положении. Так и умер Хафиз, не дождавшись прекращения нескончаемой борьбы своих солдат. Сын его, 17-летний Зафир (544–549 = 1149–1154), оказался настоящим типом сластолюбца; во время так называемого управления его выступает майордомом курд суннит, Ибн Саллар, служивший некогда в войске у Афдаля, но правителя заколол собственный же его внук, и вслед затем при возрастающем расстройстве дел последний форпост в Сирии, Аскалон, достался в руки франков[408]. Пятилетний сын Зафира, Фаиз (549–555 = 1154–1160), недолго прожил, и измаилит Талаи, в то время самое влиятельное лицо в Египте, счел за лучшее возвести на трон опять-таки несовершеннолетнего, младшую отрасль семьи халифов, Адида, имевшего всего девять лет от роду (555–567 = 1160–1171). Во время номинального его правления, когда вспыхнула ожесточенная борьба эмиров, командовавших его войском, с Амори королем иерусалимским и полководцами турецкого атабега в Дамаске, Нуреддина Ибн Зенки, высоко выдвинулся облик героя, которого ислам, к своей чести, мог противопоставить западу даже в это время полнейшего упадка. Это был Салах ад-дин, сын Эйюба, известный всему христианскому миру. И его полюбили все наперекор религиозной нетерпимости, в образе Саладина, превознесенного вдохновенным пером самого вольномыслящего поэта Германии.
Адид скончался, в сущности уже лишенный Саладином всякой власти, 10 Мухаррема 567 (13 сентября 1171). С этим последним халифом, если не считать слабые попытки некоторых шиитов присягнуть его сыну Да’уду, погасла династия Фатимидов. Несмотря на крайнюю сомнительность своего происхождения и быстро наступивший упадок, как это, впрочем, часто случается на востоке, все же этот род на долгое время сумел вселить в бедного копта сознание, что и он тоже человек. Сверх того династия эта представляет в лице Хакима одно из своеобразнейших и оригинальнейших явлений в среде всех властелинов Востока. А если конец этого замечательного рода мало соответствовал блестящим его начинателям, во всяком случае он был сноснее, чем это тянущееся целый ряд столетий недостойное существование, которое досталось в удел равно неразумным и несчастным соперникам их из дома Аббаса.
Конечно, бесчинства, произведенные Басасирием в Багдаде, продолжались недолго. В течение каких-нибудь нескольких месяцев Тогрульбег успел подавить бунт своего брата, и уже к концу 451 (1059/60) халиф Каим снова был водворен в резиденции. С этих пор стали обходиться с ним с особенным уважением — Тогрульбег, а по смерти его (455–465 = 1063–1073) следующий султан, племянник его, Альп Арслан (455–465 = 1063–1073), и знаменитый его сын и преемник, Меликшах (465–485 = 1073–1092). А удовлетворение как материальных, так и духовных потребностей города халифов этими выдающимися властелинами и их знаменитым визирем, Низам аль-мульком, подействовало благотворно и на положение, занятое отныне верховным представителем религии, оделенным к тому же достаточными материальными средствами. Вскоре халифы приобретают значительно расширившееся влияние на жителей Багдада. Положим, Муктади (467–487 = 1075–1094) и Мустазхир (487–512 = 1094–1118) еще не успели воспользоваться предоставленным им более широким полем деятельности, но по смерти Мелик-шаха, когда возникли распри и войны между потомками Сельджука, Мустаршид (512–529 = 1118–1135) получил в 526 (1132) в дар от султана Мас’уда Багдад и большую часть Ирака, как самостоятельное владение. С этого времени халифы стали принимать снова участие в качестве светских властелинов в текущих политических делах, соответственно ограниченным силам своего «Pontificium Muhammedis», если так дозволено будет назвать этого рода небольших размеров первосвященническую территорию. Во всяком случае, новые права принесли несчастие первому же следующему халифу, Рашиду (529–530 = 1135–1136). Он поссорился с Мас’удом, а у султана нашлись средства сместить его по приговору собрания нескольких духовных ученых и юристов. В преемнике его, Муктафи (530–555 = 1136–1160), заметна была некоторая доля аббасидской беспощадности, но Мустанджид (555–566 = 1160–1170) и Мус-теди (566–575 = 1170–1180) как-то все не находили случая придать хотя некоторое значение своему маленькому государству. Из всех Аббасидов принес по мере сил своих наиболее вреда исламу Насир (575–622 = 1180–1225), обладавший зато сильным характером. Ему захотелось из своего крошечного государства сотворить нечто значительное. С ним случилось совершенно то же самое, что и с Афдалем, горько ошибшемся в расчетах на крестоносцев; только аббасиду пришлось иметь дело с гораздо более опасным врагом ислама — монголами. Экономя своими незначительными средствами, зато действуя довольно энергично, халиф силился расширить владения халифата далеко за пределы Ирака и сразу же затеял ссору с могущественным Мухаммедом Ибн Такашем, властелином Хорезма (Хивы), владевшим тогда уже Трансоксианой и частью Персии. Желая как-нибудь поживиться на счет богатого соседа, халиф убедил из корыстных видов монгола Чингисхана напасть на область шаха Хорезма, нисколько и не подозревая, подобно всякому жившему в западной Азии, подлинной силы этого страшного человека. Таким образом, признаваемый всеми за сберегателя веры, сам он накликал катастрофу, погубившую почти все исламские государства.