едленно же послано было повеление Мухаллабу сдать команду над войском, действовавшим против хариджитов, другому, а самому спешить обратно в Куфу (Рамадан 6? = март 687).
Однако раньше, чем осуществилось это нападение, уже с другой стороны сделана была попытка положить конец произволу Мухтара. Умерщвление убийц Хусейна, несомненно, было прежде всего публичной пощечиной Омейядам и их приспешнику Убейдулле. Если бы даже Абд-аль-Мелик и не прослышал, что шииты намереваются вскорости вновь повторить поход «кающихся», все-таки халиф был поставлен в необходимость по возможности поспешнее направить войска против куфийцев. Туда же влекли его, как мы видели раньше, и высшие соображения: как раз в это время византийцы заняли Армению. Поэтому он отправил все того же Хусайна Ибн Нумейра с Убейдуллой с сильным войском в Месопотамию в конце 66 (весной 686). Прямой путь вниз по Евфрату сторожил Зуфар в Каркисии; щадить его пока было делом благоразумия, так как в сирийском войске находилось множество кайситов. Поэтому сирийцы потянулись далее на север к Мосулу, чтобы оттуда спуститься беспрепятственно по Тигру к Мадайну, но извещенные вовремя шииты поспешили воспрепятствовать вторжению врагов в Ирак. Оба войска сошлись на левом берегу Тигра, неподалеку от Мосула при Хазире, реке, впадающей с севера в великий Заб. Сирийцы далеко превосходили в военном искусстве сектантов, и когда (Мухаррем 67=август 686) начался бой, скоро стали одолевать противника. Но лишь только выпущены были голуби Мухтара, шииты воодушевились, уповая на божескую помощь, и в то же время заколебалось неприятельское левое крыло, предводимое Убейдуллой и сплошь состоявшее из кайситов. Пронесся по рядам их громовый клич: «мщение за луговину». Хладнокровно присматривались они потом, как враг поражал йеменцев, тоже пришедших в замешательство от неожиданной измены земляков. Убейдулла и Хусайн оба пали в сражении, а войска их рассеялись — свершилась отместка за Кербела.
Недолго Мухтару пришлось радоваться своей победе. Не прошло и полугода, как в область Куфы вторгнулось предводимое Мухаллабом войско Мус’аба. После нескольких предварительных стычек закипел решительный бой вблизи Куфы, у Харура, на том самом месте, где когда-то первые хариджиты отделились от Алия. Арабы Ирака, за исключением разве чистейших фанатиков шиитов, уже давно тяготились Мухтаром. Ибрахим ибн Малик, назначенный после победы при Хазире наместником в Мосул, тоже покинул Мухтара на произвол судьбы. Куда же было ему при неравенстве сил справиться с Мухаллабом. Положим, персы ставили теперь на карту свое национальное существование, приобретенное с таким трудом, и храбро сражались за Мухтара; но все-таки ему пришлось поздно ночью отступить в город. Много еще дней держался Мухтар в укрепленном вокруг своей резиденции квартале с оставшимися ему верными 6000–7000 приверженцами. Но когда окончательно исчезла надежда на помощь Ибрахима, он потребовал от окружающих попытки пробиться с ним вместе или же по крайней мере дорого продать жизнь. Персы заволновались, подобное отчаянное предприятие показалось им ужасным, они сдались безусловно, рассчитывая покорностью спасти себе жизнь. Но не такой был человек Мухтар, чтобы согласиться на унижение, да и не мог он питать никаких иллюзий насчет предстоявшей ему участи: с 19-ю из храбрейших он ринулся в ряды неприятелей и после упорной схватки был изрублен (14 Рамадана 67 = 3 апреля 687). Так кончилось восстание шиитов, а с ним и попытка персидского народа снова отвоевать себе самостоятельность. Мщение арабов господ было ужасно: по настоянию обозленных куфийцев Мус’аб повелел перебить всех пленных, по большей части персов. Шиитизм не был, однако, окончательно искоренен: не появляясь въявь, он распространялся в течение долгого времени при помощи тайной пропаганды, столь подходящей к лживому характеру перса. Учение об истинном имаме из дома Алия мало-помалу заполонило все восточные провинции.
Итак, один из трех борцов пал. Ибрахиму нетрудно было помириться с Мус’абом, который желал заручиться содействием этого влиятельного человека, но наместничество Мосула вручено было надежному Мухаллабу. В этом значительном пограничном городе полководец мог одновременно наблюдать за сирийцами на западе и византийцами на севере. Вскоре же, по-видимому, предстояла развязка борьбы между обоими оставшимися соперниками, но новые побочные обстоятельства снова отсрочили ее. Заместитель Мухаллаба в войне с хариджитами не обладал искусством своего предшественника. Неприятели сумели его провести рядом маршей и контрмаршей, так что в 68 (687) сектанты выступили внезапно из внутренней Персии, заняли Мадайн, подступили к Куфе и чуть было ее не взяли. Отброшенные с великим трудом, они опустошили Мидию, взяли Рей (Тегеран), осадили Испагань и вернулись снова в Ирак. Предводимые новым полководцем, Катари Иба аль Фуджа’а, одаренным замечательной энергией и смелостью, хариджиты разлились по стране неудержимым потоком. Мус’аб уразумел тотчас же, что справиться с ними впору разве Мухаллабу. Испытанный полководец был снова выдвинут против сектантов, а место его в Мосуле занял Ибрахим. И Мухаллабу пришлось напрячь все силы, чтобы удержать хариджитов под стенами Басры и Куфы. Как кажется, более ничего он не мог пока и сделать: что-то не слышно за первые годы войны о больших победах. С своей стороны и Мус’аб вынужден был развернуть почти все свои силы против хариджитов, о движении же через Мосул на сирийцев нечего было и помышлять.
Однако годы 67–70 (686–689) и Дамаску нелегко достались. После сражения у Хазира, несомненно, еще долго приходилось Абд-аль-Мелику утишать ожесточение, возникшее между раздраженными йеменцами и кайситами; немало также хлопот доставляли ему и мардаиты. Когда же в 69 (688–9) он двинулся наконец с войском в Месопотамию, то у Айн-Варда его настигла весть, что за спиной у него в Дамаске вспыхнуло опасное восстание. Двоюродный брат халифа, Амр Ибн Са’ид Аль-Ашдак счел момент удобным для того, чтобы предъявить снова притязания на халифат, и ему посчастливилось склонить на свою сторону часть Омейядов, не совсем довольных слишком энергическим правлением Абд-аль-Мелика. Вернувшемуся назад с войском повелителю удалось заставить Амра положить оружие, но лишь после формальной капитуляции, по которой даровались восставшему жизнь и свобода. Вот тогда-то Абд-аль-Мелик; дабы раз и навсегда искоренить подобное действительно чудовищное неповиновение в среде своей же собственной семьи, нарушил слово, торжественно данное им: он повелел связать Амра и так как собственный брат халифа, Абд-аль-Азиз, не пожелал исполнить приказание умертвить пленного, то повелитель потребовал пику и меч и собственноручно зарезал лежащего у его ног безоружного самым отвратительным образом. В тот же самый день, гласит предание, допущена была к аудиенции вся знать. Посыпались снова отовсюду благоговейные приветствия «повелителю правоверных», а перед халифом лежал в то время развернутый Коран. Он захлопнул наконец священное писание и воскликнул: «Да, это отделит меня навсегда от тебя». Порядок был окончательно восстановлен в столице, но мардаиты, ободренные, вероятно, слухами о возникших было беспорядках в Сирии, снова зашевелились в Ливане, и в то же время византийцы, как кажется, предварительно укрепившись на Кипре, предприняли последовательный ряд грозных передвижений из Армении в пределы северной Сирии. Так или иначе, Абд-аль-Мелику пришлось решиться на заключение с греками нового договора, который, как ни унизителен был с виду, все-таки представляет собой в сущности образцовое произведение дипломатического искусства. Императору возвращалась Армения и половина Кипра[264], сверх того халиф обязывался уплачивать значительную дань, а взамен этого Юстиниан обещал не только прервать на будущее время всякие сношения с мардаитами, но и понудить их покинуть страну и переселиться в византийские пределы. Промах, сделанный греками в данном случае, для нас поистине необъясним. Для каких-то минутных выгод византийцы решались на устранение воинственного племени горцев, засевшего глубокой занозой в арабское тело и оказывавшего постоянно неоценимые услуги грекам. Рядом с этой политической близорукостью не менее поразительно было также и то чисто греческое коварство, с каким Леонтий, наблюдавший из Армении за приведением в исполнение договора, приказал умертвить главного вождя мардаитов, дабы удобнее было от имени императора согнать в кучу преобладающее большинство годных к военной службе горцев и вывести их из страны. Переселенцев расселили по разным пунктам византийской империи (70 = 689). Незначительное количество оставшихся на месге не могло уже более вредить Дамаску. Наконец-то настал момент, когда Абд-аль-Мелик мог со всеми своими силами обрушиться на Абдуллу ибн Зубейра.
Положение напоминало прежние отношения Алия к Му’авии лет тридцать тому назад. И теперь Омейяды стояли твердой ногой в Сирии и Египте, а антихалиф номинально владел Аравией и всеми восточными провинциями. Но силы последнего дробились еще войной с хариджитами и отчасти поглощались внутренними смутами в Хорасане. Тем более было необходимо Абдулле собрать все, что находилось под рукой, и встретить сильным ударом нападение сирийцев, а еще лучше постараться предупредить неприятеля; но его стесняли в известной степени возникшие с недждитами неприязненные столкновения. Первоначальный нейтралитет этих хариджитов Аравии сменился внезапно враждебным положением с той поры, когда Мус’аб произвел из Басры в 69 (689) напрасную попытку оттеснить их с северо-востока полуострова. Впрочем Неджда не был пока в состоянии предпринять нападение на Медину, вскоре затем (около 71 = 690) недовольные из среды его же секты умертвили предводителя и выбрали на его место другого. Во всяком случае, едва ли арабские хариджиты могли воспрепятствовать Ибн Зубейру, если бы даже он сам непременно желал оставаться в Мекке, послать Мус’абу в подмогу против сирийцев хотя бы некоторую часть войск. Но в отношения между братьями, несомненно, закралось недоверие. Абдулла был набожен и скуп, Мус’аб — весельчак и мот. Прикрываясь высокопарными изречениями, давно уже разучился первый жертвовать своей собственной драгоценной особой, и другой, конечно, не особенно любил входить во все подробности сам — оргии и любовные похождения поглощали всецело его время; но когда замедление грозило явно опасностью, Мус’аб всегда готов был предупредить несчастье с энергией, не щадя себя самого. Его жестокость по отношению к шиитам Куфы, возбудившая в широких кругах негодование, послужила поводом к временному его смещению с занимаемого им высокого поста. Когда же он был снова назначен на прежнее место, у Абдуллы засело в голове, что брат его, простой наместник, действует чересчур самостоятельно и самонадеянно. Одним словом, между этой разнохарактерной парой братьев никогда не могло существовать полного согласия. Казалось, следовало бы об этом забыть теперь, когда на обоих надвигалась гроза. Между тем Абдулла не шевельнул и пальцем во все время борьбы сирийцев с Мус’абом; словно барсук в берлоге, он улегся в своей Мекке один-одинешенек и высидел до конца. Разве этот последний акт его жизни не служит лучшим доказательством полной политической неспособ