Представление о том, что Испания к концу XIX в. пребывала в состоянии, близком к гибели, преобладавшее в интеллектуальных и политических кругах, примерно с середины второго десятилетия XX в. сменилось надеждами на новую Испанию, полную жизни и открытую возможностям. Таковы были настроения поколения, появившегося на свет в 1880-е гг. «Поколение 1914 года» критиковало устаревшую политическую систему, сжимавшую, словно корсет, жаждавшее свободы современное испанское общество: прежде отсталое, неграмотное, сонное, оно изменялось, становилось современным и более светским, усваивало новые обычаи, стремилось к демократии. Сельское хозяйство переживало модернизацию, городское население увеличилось почти вдвое; сотни молодых людей желали продолжать образование за границей; женщины добились права учиться в университетах и пополняли ряды активного населения; все больше рабочих вступали в профсоюзы; дебаты антантофилов и германофилов[360] возбуждали общественное мнение; множились акционерные общества; промышленные предприятия превратились в повсеместное явление; предприниматели стали создавать экономические объединения в общенациональном масштабе. Все изменялось, кроме политической системы, — таковы были общие настроения в начале XX в.
Общество в движении
В 1900 г. Испания представляла собой преимущественно сельский социум. Из 18,6 млн человек 12,6 млн приходилось на населенные пункты с количеством жителей менее 10 тыс., что указывало на преобладание населения, занятого в аграрном секторе. Не менее 5,2 из 7,4 млн человек, т. е. 71 % активного населения, занималось сельским хозяйством и рыболовством. В период природных катаклизмов именно эта социальная группа испытывала недостаток продовольствия. Плохой урожай или аграрный кризис, как, например, в конце XIX в., вызывали голод и способствовали появлению и быстрому распространению эпидемий. Однако в перспективе, уже в следующем десятилетии, положение меняется. В 1920 г. из 7,8 млн активного населения в аграрном производстве участвовало на 0,5 млн человек меньше, чем в 1900 г., т. е. более 4,6 млн — сокращение на 12 пунктов. Процесс продолжится в том же темпе: в 1930 г. сельским хозяйством будут заниматься 4 из 8,6 млн активного населения, что означает падение на 24 пункта за 20 лет — точно так же, как и в период экономического роста второй половины XIX в. С другой стороны, сокращение сельской рабочей силы сопровождалось ростом урожайности с гектара в среднем на 50 % и производительности труда (мужского) на 76 % за счет применения удобрений и сельскохозяйственных машин. По курсу песеты 1910 г. в первые 30 лет XX в. стоимость аграрной продукции выросла с 1,036 до 1,826 млрд песет. То есть, даже принимая во внимание бедность обширных сельскохозяйственных регионов, быстрые и стабильные изменения были очевидны.
Обычно движение в аграрном секторе начинается с развитием урбанизации. Крестьяне уходили из деревень уже не затем, чтобы уехать в Америку, а чтобы отправиться в города: из прибрежных средиземноморских районов — в Барселону, из южных и центральных областей — в Мадрид, из Галисии и с побережья Бискайского залива — в Бильбао. В 1920-е гг. внутренняя миграция достигла 1 млн человек. Изменилась старая демографическая модель: с 1900 по 1930 г. смертность сократилась с 28 до 18 %, а рождаемость уменьшилась с 35 до 28,5 %. Таким образом, Испания испытала демографический рост современного типа, т. е. сокращение смертности без увеличения рождаемости. Темпы увеличения численности населения были высокими — с 18,61 до 23,67 млн человек. Из 5 млн прироста 4,2 млн пришлись на населенные пункты, в которых насчитывалось более 10 тыс. жителей. За 30 лет процесс урбанизации ускорился, сбалансировав распределение населения между сельскими и городскими зонами. В 1930 г. в отличие от начала XX в. Испания уже не была преимущественно сельской страной.
Города, разросшиеся в ходе перестройки, постепенно поглощали близлежащие населенные пункты и превращались в агломерации. Ярким примером является Барселона: уже к 1897 г. она вобрала в себя большую часть поселений, расположенных на окружающей ее равнине; предместья Мадрида фактически становились городскими окраинами-трущобами; Бильбао сначала поглотил находившиеся рядом с ним приходы, а вскоре на их месте образовалась уникальная агломерация, включавшая индустриальные и жилые районы на правом и левом берегах реки Нервьон. Древний Хихон преодолел свои средневековые границы. Своим развитием он обязан порту и активизации промышленности и торговли; новые здания были возведены на территории, отведенной под застройку еще планом 1867 г.; с 1900 по 1930 г. численность его жителей удвоилась. То же самое происходит в Валенсии и Севилье, Саламанке и Виго, Кордове и Сарагосе.
Урбанизация была тесно связана с промышленным подъемом. Активно развивалось общество, которое Рамиро де Маэсту[361] назвал буржуазным, общество предпринимателей и управляющих; развивались и города, и накануне Первой мировой войны в них появлялись новые предприятия. Куда ни посмотри — производство масла, сахара, алкоголя, рыбных консервов, табака, текстиля, бумаги, обработка кож — везде был заметен рост, и в основном по-прежнему в пищевой индустрии, на долю которой приходилось 40 % испанского промышленного производства. Но в 1930 г. благодаря политике протекционизма эта доля сократилась до 29 % за счет роста отраслей, связанных с тяжелой промышленностью и транспортом, — электрической, химической, кораблестроения, путей сообщения; сформировались благоприятные условия для малых и средних строительных предприятий; в двух финансовых центрах, Бильбао и Мадриде, развивалось банковское дело.
С начала века под влиянием урбанизации постепенно отступала неграмотность: число неграмотных сократилось наполовину по сравнению с XIX в. Наступило время расцвета культуры, так называемый (и не без основания) Серебряный век. Достаточно обратить внимание на рост импорта бумаги, ее производства и использования, чтобы понять, насколько активно развивалось художественное и литературное творчество; издание газет, журналов, книг — вот показатель подъема культурной жизни. Ошибочно было бы считать все это прекрасным, но случайным явлением. Наряду с множеством литераторов, журналистов и адвокатов в любой другой сфере знаний и профессиональной деятельности можно назвать имена выдающихся инженеров, архитекторов, биологов, математиков, экономистов, историков, филологов. Достаточно пробежать глазами перечень журналов, издававшихся профессиональными сообществами, чтобы усомниться в том, что культурный подъем — это якобы лишь капля в море равнодушия, апатии и неграмотности.
Главным было не столько количество, сколько качество. За 20 лет 2 тыс. испанцев отправились в Германию, Францию, Англию и даже в США на средства, выделенные Комитетом по развитию образования и научных исследований[362]. Провинциальные манеры остались в прошлом. Испанцы путешествовали: мир открывался им, и они разбирались в новых веяниях в архитектуре и технике, в музыке и живописи. Они были к тому же светскими людьми, свободными от трагического чувства жизни, которое проповедовал Унамуно. К 1920-м гг. общий тон задавали уже не кладбищенские настроения, которые так нравились молодежи из «поколения 1898 года», а шум большого города, где развлекалась молодежь «поколения 1927 года». Если говорить о морали, то власть Церкви заканчивалась, когда юные буржуа завершали обучение в средней школе и прекращали ходить к мессе. Церковь уже давно не имела ничего общего с рабочим классом, да и влияние ее в средних слоях, представители которых играли главную роль в культурной революции, уже фактически свелось к нулю.
Изменились и политические настроения рабочих, вступавших в ряды профсоюзов, и интеллигентов — завсегдатаев салонов, редакций или атенеев. Существовали рабочие организации либо синдикалистского толка в рамках Национальной конфедерации труда (НКТ), идеология которой соединяла традиции анархизма и революционный синдикализм, либо социалистической ориентации в рамках ВСТ. С 1910 г. ВСТ приступил к реорганизации старых рабочих ассоциаций в промышленные профсоюзы, создавал совместно с братской партией — ИСРП — народные дома, занимался развитием народного просвещения. В результате появились центры социального общения, в которых формировалось единство самосознания и образа жизни, выходившее за рамки традиционных связей и местных интересов. И анархистские, и социалистические профсоюзы действовали на общенациональном уровне, выступали с политическими программами общегосударственного значения, что свидетельствовало о появлении национального рабочего класса. Идеи реформы и революции равным образом присутствовали в идеологии и политической культуре рабочего класса: несмотря на то что рабочие организации были легальными, в их программах сохранялись положения, направленные против существующего общественного строя.
Новый класс профессиональной интеллигенции ориентировался на политические союзы, возникавшие за рамками двухпартийной системы. Реформистская партия под руководством Мелькиадеса Альвареса мобилизовала часть республиканцев ради временного союза с режимом, что означало согласие с монархией, а не стремление к ее демократизации. Набирали силу и националистические партии. В Каталонии интеллектуалы и промышленники, действуя в единстве, доказали, что партия, обладающая современной структурой, сетью местных организаций и комитетов, прессой, занимающаяся пропагандой, способна побеждать на выборах даже в условиях существующей системы. В Стране Басков созданная Араной БНП стала участвовать в выборах, что привело к смягчению ее расистской риторики и к двойственности политической программы: независимость в будущем, автономия в настоящем, в любом случае при сохранении конфессиональности как политического принципа[363]. Радикальная партия также переживала подъем благодаря лидерству популиста Алехандро Лерруса, сумевшего привлечь в ее ряды и рабочих, и землевладельцев среднего и малого достатка, и коммерсантов, и промышленников.
Итак, в первой трети XX в. очевидны характерные черты трансформации испанского общества: изменения в аграрном быту, урбанизация, развитие промышленности на основе увеличения количества малых и средних предприятий наряду с укреплением крупных производств, рабочий класс с сильной профсоюзной организацией, активизация средних слоев в области экономики и политики, светская культура, смягчение гендерного неравенства, подъем образовательного уровня. Социальные сдвиги вступали в явное противоречие с политической системой, ориентированной на аграрное общество со слабо развитой урбанизацией, на общество маломобильное и контролируемое. Оставив в прошлом 75 лет уличных политических баталий, режим Реставрации способствовал формированию своеобразного состояния отстраненности, которое было свойственно не только испанской внешней политике[364], т. е. необщительности, стремлению к покою, к упорядоченному образу жизни, которые присущи буржуазии, не апатичной, но при этом активной в меру, уставшей от былых политических боев, расставшейся с романтикой во имя реализма и национальной идеи. Две сменявшие друг друга у власти партии либералов и консерваторов, устранив различия в идейных принципах, воплотили в своих программах это стремление к спокойствию и порядку. Привыкшие к стабильности партии оказались неспособны принимать решения, которые могли бы стимулировать переход от либеральной олигархической системы XIX в. к демократии, отвечавшей запросам развивающегося общества профессионалов и масс начала XX в.
Политический круговорот
Сложилась парадоксальная ситуация. В начале XX в. на первом плане оказалось поколение политиков, представители которого все как один долгие годы твердили об апатии народа, отсутствии общественного мнения и социальной поддержки режима, дефектах политической системы, коррупции на выборах и аморальности политической культуры. В духе общих настроений и либералы, и консерваторы считали, что катастрофа 1898 г. погубила Испанию: «Пульса нет», — словно врач, объявил о смерти пациента видный консерватор Франсиско Сильвела. Он не был одинок: как и многие другие, он предлагал в качестве лекарства от болезни (или зелья для воскрешения мертвеца) устранение недостатков и возрождение политической системы, реформу политической практики.
Именно Сильвела в марте 1899 г. сменил Сагасту на посту председателя правительства. Лидера либералов, подписавшего в декабре 1898 г. в Париже договор с США, обвинили в позорной утрате Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппин. Избавившись от колониального бремени, консерваторы могли начать преобразования, центром которых были социальные реформы. Благодаря новому министру образования Гарсиа Аликсу труд учителей стал оплачиваться из общегосударственного бюджета; министр внутренних дел Эдуардо Дато для разработки соответствующих реформ организовал исследования социального положения рабочего класса и предложил решение давно назревших проблем трудового законодательства. Первыми результатами «интервенционистской» политики государства стали Институт социальных реформ, Законы о женском и детском труде, а также Закон о несчастных случаях на производстве. План жесткой экономии, разработанный министром финансов Фернандесом Вильяверде, спас государство от банкротства: в начале 1899 г. обслуживание государственного долга обходилось в огромную сумму 399 млн песет, что составляло чуть более 46 % общей суммы расходов бюджета (865 млн песет), запланированных на 1898 г.
На фоне активизации региональных и национальных движений реформы включали и децентрализацию администрации и программу экономических соглашений. Правительство поручило генералу Гарсиа Полавьехе и консерватору Мануэлю Дурану-и-Басу умиротворить военных и националистов в Каталонии, но обещанные ими преобразования откладывались до лучших времен. Коммерсанты объявили налоговую забастовку, правительство ответило на нее жесткими репрессиями и ввело в Барселоне чрезвычайное положение. Если движение «нейтральных» классов, подобное арагонскому Национальному союзу под руководством Хоакина Косты, в конце концов распалось, то в Каталонии председатели общественных организаций, объединявших коммерсантов, предпринимателей и профессионалов, решили дать бой «династическим» партиям и выдвинуть собственных кандидатов на выборах 1901 г. Они одержали решительную победу: с тех пор двум ведущим партиям в Барселоне нечего было делать. В Каталонии при поддержке буржуазии сложилась новая партийная система, в которой лидирующие позиции занимала Региональная лига во главе с Франсеском Камбо.
Сильвела и консерваторы смогли удержать власть только полтора года и были вынуждены снова уступить Сагасте. Он возглавлял правительство с марта 1901 по декабрь 1902 г.; на период его полномочий пришлась коронация Альфонсо XIII в марте 1902 г. Но в январе следующего 1903 г. Сагаста умер, и Либеральная партия раскололась на фракции под руководством Эухенио Монтеро Риоса и Сехисмундо Морета и на «демократическую» группу во главе с Хосе Каналехасом. Ни один из них не смог заменить лидера. Консерваторы переживали один раскол за другим, что в перспективе не сулило ничего хорошего, ведь в этом и заключалась главная проблема политической системы Реставрации с тех пор, как со сцены ушло поколение ее создателей. Несомненно, уже Кановас и Сагаста видели, как множились фракции и группы, но пока они удерживали бразды правления, двухпартийная система сохранялась, а их лидерство никто не оспаривал. Теперь таких авторитетных вождей не было, хотя и среди либералов, и среди консерваторов можно было найти «хозяев», каждого со своей клиентелой и с «прикормленным» округом, с достаточным влиянием, чтобы свергнуть одного из своих «соратников», пусть даже ценой сокращения срока полномочий его партии.
Рискованная игра, в которую играли партийные лидеры, привела не только к правительственной нестабильности, но и к двум другим серьезным последствиям. С одной стороны, ни либералы. ни консерваторы не смогли предложить королю кандидатуру председателя правительства, который бы пользовался безусловной поддержкой своей партии, что предоставило Короне больше возможностей для принятия политических решений. Король (избалованный мальчишка, по словам Домингеса Ортиса) с удовольствием стал играть в эту игру. С другой стороны, «хозяева» получали разрешение короля на формирование правительства без соответствующего декрета о роспуске кортесов, потому что монарх полагал, что ситуация еще не была критической. Они были вынуждены руководить правительством, когда кортесы бездействовали, и продлевать действие бюджета на неопределенный срок из страха вынести его на обсуждение в кортесах. Ведь кортесы могли его не утвердить, что привело бы к отставке правительства.
Проблемы стали очевидными уже в первое десятилетие XX в. С декабря 1902 г. по июнь 1905 г. правительство находилось в руках консерваторов пять раз, причем дважды его возглавлял один и тот же человек; с июня 1905 г. по январь 1907 г. правительство менялось шесть раз, его поочередно возглавляли четыре либерала. Итого за пять лет состоялись одиннадцать смен правительства и восемь председателей — впечатляющая скорость политического круговорота. Именно круговорота, потому что обновления состава не произошло, ведь власть находилась в руках узкого круга политиков. Да и правительства сменяли друг друга так быстро, что «революция сверху», которую провозгласили лидеры консерваторов Сильвела и Маура, оказалась невозможной. Правящим партиям требовалось больше времени для осуществления реформ — тех самых, которые они сами неустанно предлагали: чтобы страна, народ, нация, государство вышли наконец из состояния ущербности и политической апатии.
Такая возможность, казалось, появилась в январе 1907 г., когда во главе правительства снова оказался Маура. Это был уже не тот Маура, что в 1904 г. После избирательной кампании 1904 г. он решил больше никогда не экспериментировать с всеобщим избирательным правом. Тогда республиканцы и каталонские националисты укрепили свои позиции, его собственная партия, консерваторы, потеряла часть парламентских мест, а либералы добились высшего государственного поста, но с чувствами обиды, досады и тревоги. В 1907 г. Маура забыл о призывах к честным выборам и о моральном избирательном праве: он пригласил Хуана де ла Сьерва, католика, касика с обширной клиентелой, чтобы тот сфабриковал состав кортесов, пригодный для осуществления великих преобразований. Преобразований, основанных на системе, которую предстояло реформировать, т. е. системе широкомасштабной коррупции, организованной под эгидой Министерства внутренних дел. Задача была под стать Геркулесу. Ла Сьерва довел махинации до крайности, зато благодаря ему консерваторы получили подавляющее большинство в 253 парламентских места, к вящему удовлетворению всех консервативных фракций; либералам досталось всего 74 места, а все потому, что внесистемные партии провели в кортесы больше депутатов за счет успеха коалиции каталонских националистов «Каталонская солидарность» (Solidaritat Catalana), включавшей всех, от республиканцев слева до традиционалистов справа, — она добилась сорока одного мандата из сорока четырех, предназначенных для Каталонии.
Таким образом, укрепив свои позиции за счет консервативного большинства, раскола среди либералов и оппозиции, довольной своими достижениями, Маура смог приступить к выполнению своего масштабного плана. Речь шла о комплексе законодательных инициатив, при помощи которых он задумал осуществить свою «революцию сверху», чтобы не произошла «революция снизу». На первом плане было социальное законодательство — воскресный отдых, защита детей, регулирование эмиграции, запрет на выплату заработной платы натурой, длительность рабочего времени на опасных производствах. Корпоративизм в отношениях между рабочими и предпринимателями привел к появлению судов по трудовым конфликтам, а также согласительных и арбитражных судов, а создание Национального института социального страхования[365] стимулировало развитие государственной политики в этой области. Эти начинания продолжали традицию Эдуардо Дато, который в правительство не вошел. Их дополнял другой пакет законопроектов, уже в русле политики Сильвелы — больше протекционизма, поддержка национальной промышленности, государственные инвестиции в железнодорожное строительство, Закон о создании военноморского флота.
Маура мог двигаться вперед, не боясь оппозиции, действия которой вынудили бы его сократить срок своих полномочий, а он оказался «долгим», почти три года. До диктаторских замашек Нарваэса ему было далеко, но порядок в Консервативной партии он все-таки навел и чувствовал в себе силы для осуществления административной реформы, которая должна была покончить с касикизмом, главным пороком системы. А поскольку «чистые выборы» уже не годились для достижения этой цели, Маура решил пойти другим путем — путем реформы местного управления и принятия Закона о выборах (Ley Electoral), который обязал бы избирателей участвовать в выборах лично, что, с его точки зрения, должно было способствовать воспитанию настоящих граждан. К выполнению первой задачи Маура приступил с большим воодушевлением, но его ожидал провал: консервативное большинство не утвердило Закон о местном управлении. Оставался Закон о выборах, и его приняли без всяких проблем, ведь все считали, что он мало что изменит и не поможет избавиться от глубоко укоренившегося касикизма. Так и произошло: Закон предъявлял высокие требования к кандидату, но содержал и постыдную 29-ю статью, благодаря которой увеличилось число коррумпированных депутатов. Она гласила, что в случае если от округа выдвигается только один кандидат, то он и считается победителем и выборы в округе не проводятся.
Маура урегулировал все проблемы, но ему пришлось уступить коалиции, само появление которой нарушало неписаный пакт о мирном чередовании партий. Либералы, проигравшие выборы и обеспокоенные растущим клерикализмом политики консерваторов, начали сближаться с республиканцами для того, чтобы противостоять Мауре и его реформам. Инициатива принадлежала Морету, но он нашел поддержку среди сторонников Каналехаса. Новое образование называлось Блок левых. Демонстрация его сторонников против Закона о терроризме (Ley de la Represión del Terrorismo)[366], в котором они видели угрозу гражданским свободам, стала исключительно важным событием. «Династическая» партия заключила союз с «антидинастическими» силами, что само по себе было неслыханно, более того, произошло нечто такое, что подрывало сами основы системы. Речь шла не о переходе членов правящей партии в ряды партии-противника для того, чтобы ослабить ее и обеспечить ее падение, — в этом искусстве настоящими мастерами были Кановас и Сагаста. Теперь же налицо был союз с партиями, исключенными из политической системы.
В связи с политикой Мауры в Марокко Блок левых получил еще один шанс для нападок на правительство. Испания поздно присоединилась к большому колониальному разделу Африки, которым занимались великие державы, и ей достались крохи с праздничного стола — несколько небольших областей на севере Марокко. Воины местных берберских племен напали на испанских рабочих, строивших железную дорогу в области Риф[367]. В «Волчьем ущелье» произошла катастрофа: погибло более 150 испанских солдат, и сотни были ранены. А коль скоро лучший выход из затруднительной военной ситуации — это атака противника превосходящими силами, Маура решил отправить в Марокко резервистов. Корабли должны были уходить из Барселоны, но рабочие и республиканские организации в знак протеста организовали всеобщую забастовку, переросшую в восстание[368]. Огромное число убитых, раненых, разрушенные здания, поджоги монастырей и церквей — все это напоминало события 1833–1834 гг. Добропорядочное общество Барселоны объял страх перед революцией и подъемом народного антиклерикализма.
Репрессии, последовавшие за восстанием, напоминали и о событиях в Барселоне во времена Кановаса, когда в крепости Монжуик пытали и казнили анархистов. Теперь непреклонность требовалась от Мауры, и он ее проявил. Под следствие попали 1,7 тыс. человек, пять из шестнадцати смертных приговоров привели в исполнение; среди казненных был педагог Франсеск Феррер-и-Гуардиа, осужденный без убедительных доказательств. После этого Либеральная партия решила, что пришла пора активизировать кампанию против Мауры. К ней присоединились республиканцы и ИСРП; действия испанского правительства осудило европейское общественное мнение. В результате король отправил Мауру в отставку и поручил формирование правительства Морету. Тот недолго удержался у власти: слишком уж тесно он был связан с республиканцами, противниками режима.
Пост председателя правительства получил Каналехас, тот самый, что несколько лет назад создал демократическую группу. Современный и популярный политик, он стремился сформировать правительство, основанное на гражданской поддержке и честных выборах. Он пришел к власти, расколов Блок левых, и начал править, посматривая в сторону Мауры. На следующих выборах он оставил Консервативную партию в лучшем положении, нежели ла Сьерва в 1907 г. — Либеральную[369]. Это была попытка перегруппировки двухпартийной системы, которой угрожала гибель, поскольку Маура при всей своей склонности к позерству оставался верен своей клятве «вечной ненависти» к либералам. Каналехас игнорировал угрозы Мауры. Он пришел к власти, чтобы править. Каналехас попытался противостоять влиянию религиозных орденов при помощи так называемого «закона висячего замка», который остался без применения[370], как и многие другие. Он способствовал развитию образования на всех уровнях, особенно практике предоставления стипендий для обучения за рубежом и созданию новых центров высших научных исследований (посредством Комитета по развитию образования и научных исследований). При Каналехасе были отменены косвенные налоги на товары первой необходимости[371] и введена всеобщая воинская повинность с возможностью сокращения срока службы за плату (2 или 1,5 тыс. песет). В конце концов, была предпринята попытка пойти навстречу национальному движению в Каталонии: правительство предложило проект так называемых «Содружеств» (Mancomunidad) — объединений провинциальных депутаций, которые рассматривались как прототип нового устройства власти в регионах. В программе Каналехаса присутствовали и антиклерикальная традиция, и стремление к развитию народного просвещения в духе социального либерализма. В то же время он не отказывался от репрессивных мер в отношении рабочего движения.
В условиях набиравшего силу забастовочного движения власти прибегали к ограничениям гражданских свобод, закрытиям рабочих клубов, преследовали рабочих лидеров и применяли военную силу в полицейских целях. Все эти меры по приказу Каналехаса применялись во время всеобщей забастовки 1911 г. и забастовки железнодорожников в 1912 г.
В декабре 1912 г. Каналехас был убит анархистом. Его гибель положила конец двухпартийной системе, основанной на пакте 1885 г., что не могло не удручать Мауру. В январе 1913 г. вождь консерваторов сгоряча уведомил короля, что он не намерен продолжать игру, если либералы не принесут извинения за свое поведение в 1909 г. и торжественно не пообещают больше никогда не вступать в союз с республиканцами. В противном случае королю следовало искать какую-то другую «подходящую» партию, потому что он, Маура, для этой цели уже не годился. «Подходящим» кандидатом стал Дато. Он принял приглашение короля после правления либералов во главе с Романонесом и оказался у власти в исключительно важный момент: началась Первая мировая война. Великая война вызвала взрыв политических эмоций, раскол общественного мнения на антантофилов и германофилов; нейтралитет, скорее вынужденный, нежели желанный, способствовал росту предпринимательской деятельности и появлению нуворишей; под руководством профсоюзов активизировалось движение социального протеста.
После убийства Каналехаса и демарша Мауры положение напоминало времена после гибели Кановаса и смерти Сагасты. Консерваторы и либералы, лишившись авторитетных вождей, разошлись по группам и фракциям, которые образовались вокруг трех-четырех «хозяев». Депутаты были членами скорее фракции, а не партии, а фракции существовали на основе верности лидеру, а не идеологии. Поскольку избирательная система не изменилась, а касики успели «врасти» в свои округа, ни одна из фракций не могла сформировать большинство в Конгрессе депутатов. «Рассадка» кандидатов по округам превратилась в сложную и трудоемкую процедуру; правительства формировались на основе парламентского меньшинства, а не большинства. Кортесы стали неуправляемыми, несмотря на то что их по-прежнему формировало правительство, и не потому что в парламенте лучше было представлено общественное мнение, а потому, что исчезли такие принципы, как дисциплина и верность партии. Теперь чередовались не правительства, а кризисные ситуации, и поэтому избирательные кампании следовали одна за другой, а тем временем вся политическая система лишалась легитимности.
Неэффективность системы была очевидна. Прежде всего буксовали реформы. Дато сумел довести до конца проект Каналехаса и создать «Каталонское содружество», но его полномочия были прекращены усилиями «политических друзей» Мауры и ла Сьервы. Преемник Дато Романонес выпустил из рук самый интересный проект своего собственного министерства — налоговую реформу Сантьяго Альбы, и всё из-за саботажа Франсеска Камбо, обеспокоенного появлением этой новой «звезды» на либеральном небосклоне. Сменивший Романонеса Гарсиа Прието в 1917 г. спасовал перед манифестом полулегальных Военных хунт защиты[372]. Военные возвращались в политику, только теперь в организованной форме офицерских корпораций, а между тем само слово «хунта» напоминало о революции. Как в 1906 г. Морет уступил нажиму со стороны короля в вопросе о Законе о юрисдикциях (Ley de Jurisdicciones)[373], так и в 1917 г. Гарсиа Прието был вынужден уйти в отставку по королевскому приказу. Альфонсо XIII возложил свою августейшую длань на плечо Дато, а тот был готов согласиться с манифестом Военных хунт защиты. Тайное стало явным: центр принятия политических решений опасно смещался от кортесов и правительства к военным и королю.
Завершение круговорота и кризис системы
После манифеста хунт каталонские депутаты призвали к созыву Парламентской ассамблеи. Она открылась 19 июля в Барселоне. В состав Ассамблеи вошли либералы-реформисты, республиканцы, каталонские националисты и единственный избранный туда социалист Пабло Иглесиас. Речь шла об адекватном ответе на декреты Дато о введении чрезвычайного положения и остановке деятельности кортесов, а также об обращении к королю с требованием созыва Учредительных кортесов для реформы конституции. Правительство сначала смирилось с созывом Ассамблеи, а затем распустило ее. Депутаты разошлись, так и не выполнив своих первоначальных намерений — Ассамблея не превратилась во временное правительство, а конституционный процесс не начался. Однако за несколько месяцев до этих событий социалисты заключили соглашение с НКТ об организации всеобщей революционной бессрочной забастовки с республиканскими целями. Теперь они решили исполнить договор и поддержать уже начавшуюся стачку железнодорожников. Всеобщая забастовка была объявлена в самый неблагоприятный момент, в оборонительных, а не наступательных целях[374]. Военные, от которых рабочие ожидали поддержки, подавили забастовку, не обращая внимания на количество убитых и раненых. Парламентарии — реформисты и республиканцы — наблюдали за репрессиями издалека.
Дато остался во главе правительства, а король не собирался удовлетворять требования оппозиции. Альфонсо XIII боялся, что в Испании может произойти революция, подобная Русской, покончившей с династией Романовых. Он обратился за поддержкой к старой политической элите, но все же отказался от системы чередования партий. Король предложил кандидатуру Гарсиа Прието на пост премьер-министра, поручив ему формирование так называемого «правительства концентрации», в которое вошли бы и консерваторы, и либералы. Это правительство просуществовало до тех пор, пока Маура не внял просьбам короля и не возглавил так называемое «национальное правительство» (иная версия «правительства концентрации»), в которую вошла вся «политическая аристократия», от Дато до Романонеса, от Альбы до Камбо. От него ожидали гарантий существования монархии. Тем временем Первая мировая война приближалась к концу, старый мир уходил в прошлое, и в испанском Королевском дворце только и говорили, что о двойном отречении Гогенцоллернов[375], падении династии Габсбургов, разложении Австро-Венгрии, гибели дома Романовых и ликвидации Османской империи.
Вернемся на улицы. Испанское общественное мнение восприняло конец Первой мировой войны как предзнаменование великих перемен. Если после трех лет войны в Европе традиции отживали свое, разве в Испании может быть иначе? — такой вопрос звучал со страниц прессы. Ответ был очевиден: пришло время для обновления, для уничтожения и прежней Испании, и прежней политики. Последний (с марта 1918 г.) проект «национального правительства» с Маурой во главе, который внушал такие надежды, — люди обнимались на улицах — теперь трещал по швам. Перемены были неизбежны, но если традиционные партии не в состоянии их осуществить, то кто отважится укротить такого зверя, как старая политическая система? Наверное, это партии, которые, не выступая против системы, пока не имели возможности стать частью системы: реформисты и сторонники децентрализации, т. е. каталонские националисты, вернувшиеся в Барселону. Они были убеждены, как считал Камбо, что «настало время поставить вопрос о полной автономии Каталонии». Хулиан Бестейро, один из лидеров социалистов, с ним согласился: спор между большими и малыми национальностями, говорил он в Конгрессе депутатов, — это спор, порожденный войной, и только война должна положить ему конец, что приведет к кризису государства. Бестейро обещал отстаивать автономию Каталонии или ее национальное самоопределение как программу освободительного движения, «движения за освобождение от тирании централизованного государства, от которой страдаем мы все».
Итак, правительство из реформаторов и каталонских националистов, которое одновременно создаст и демократический режим, и децентрализованное государство? События лета 1917 г. поставили именно эти две проблемы. После отставки Мауры в начале ноября 1918 г. король обратился за советом к Мелькиадесу Альваресу и получил ожидаемый ответ: реформаторов можно допустить в правительство только при условии роспуска парламента и созыва Учредительных кортесов. Король отказал и обратился к знакомым и близким ему политическим силам. «Неужели власть вопреки воле Испании вернется к прежней политике?» — спрашивала 7 ноября газета «Эль Соль» в страхе, что новая, полная надежд, сражающаяся Испания еще раз потерпит поражение. Но как раз этого власть и добивалась. Через два дня после кризиса, когда в общественных настроениях гнев смешивался с пессимизмом, именно Гарсиа Прието, который в свое время был министром и внутренних дел, и юстиции, и развития, и иностранных дел (дважды), и возглавлял правительство в апреле, вновь пришел к власти в ноябре. Ему, привычному к правительственным кризисам, поручили сменить Мауру. «Испанская политика равнодушна к происходящим в мире изменениям», — писала «Эль Соль», противопоставляя отречение Вильгельма II, т. е. конец старой Европы, и назначение Гарсиа Прието, т. е. укрепление старой Испании.
Почти все понимали, что речь идет о временном решении, чтобы во время «великого кризиса» не допустить изменений бюджета. Но когда «великий кризис» действительно наступил, на место застою пришло беспокойство. Альваро де Фигероа-и-Торрес, граф Романонес, бывший министр народного просвещения, сельского хозяйства, промышленности, торговли, развития, внутренних дел, юстиции, иностранных дел и, наконец, премьер — так сказать, эксперт в министерских делах, 6 декабря 1918 г. был назначен на пост главы правительства. В то время как Гогенцоллерны и Габсбурги теряли власть, упрямый граф снова ее получил. «Великий кризис» завершился возвратом к прежней политике, к тому режиму, который сторонники «новой Испании» считали аморальным и катастрофическим.
Катастрофа действительно произошла. В Каталонии НКТ организовала грандиозные забастовки, например стачку на электрической кампании «Ла Канадиенсе», из-за которой Барселона на несколько недель осталась без электричества. В ответ власти устраивали убийства профсоюзных лидеров, что фактически привело к постоянному состоянию социальной войны. В эти годы разгула терроризма в Барселоне погибло примерно 300 человек и ранено приблизительно 800. В Андалусии рост цен на продовольствие и отголоски большевистской революции привели к небывалому подъему забастовочного движения, захватившего провинции Кордова, Хаэн, Севилья и Кадис. Организации сельскохозяйственных рабочих, руководившие стачками, требовали введения коллективного договора, сокращения рабочего времени и увеличения заработной платы. Забастовки сопровождались вспышками насилия, грабежами, захватами земель и поджогами урожая. Кровавые стычки с гражданской гвардией были повсеместными. Продолжительность и размах восстаний напугали землевладельцев, видевших в них отражение Русской революции. Двадцатитысячная правительственная армия, направленная в Андалусию, разогнала рабочие организации и арестовала их лидеров.
Рост социальной напряженности вызвал серьезные политические последствия. Романонесу пришлось уйти в отставку после конфликта с военными. Власть перешла к консерваторам, и началась правительственная чехарда: сначала премьером стал Маура, затем Санчес де Тока, затем Альендесаласар, и, наконец, в мае 1920 г. пришел черед Эдуардо Дато, который возглавил правительство в разгар социальных конфликтов в Каталонии. Дато чередовал уступки и репрессии, потворствуя полицейскому террору, но в марте 1921 г. сам погиб от пули анархиста. После смерти Дато начался очередной виток смены правительств — Маура, Альендесаласар, затем в марте 1922 г. очередь дошла до Хосе Санчеса Герры. В июле 1921 г. войска Абд аль-Керима (Абд альКрима) нанесли испанцам сокрушительное поражение в Аннуале, испанские потери составили 10 тыс. человек[376]. Политики воспользовались военной катастрофой (которой Аннуаль, несомненно, был), чтобы наверстать упущенное в 1917 г. и отобрать инициативу у зазнавшихся военных. Санчес Герра приказал найти ответственных за поражение; отчет о результатах расследования был представлен в парламент осенью 1922 г.
Дебаты о расследовании катастрофы в Марокко спровоцировали отставку правительства Санчеса Герры и приход к власти очередного либерально-реформистского правительства «концентрации» во главе с Гарсиа Прието. В результате выборов в парламенте увеличилось представительство ИСРП. Шесть депутатов-социалистов присоединились к требованиям привлечения к ответственности виновных в поражении при Аннуале. Со своей стороны Гарсиа Прието не только решил продолжить разбирательство, но и создал специальную комиссию, в состав которой вошли представители всех партий, в том числе социалисты и республиканцы. Он, несомненно, понимал, что рискует, но решил идти до конца. 13 сентября 1923 г., незадолго до назначенной даты открытия сессии кортесов после летнего перерыва Мигель Примо де Ривера, генерал-капитан Каталонии, поднял военный мятеж в Барселоне. 14 сентября, писал Мануэль Асанья, «судьба Испании находилась в руках короля. Одно его решение могло бы заставить генералов встать на сторону правительства». Но Альфонсо XIII находился в Сан-Себастьяне и «тянул время»: то дороги якобы были плохи, то он якобы простудился — словом, делал все возможное, чтобы прибыть в Мадрид как можно позже. По приезде он очень любезно принял Примо де Ривера и несколько месяцев спустя отрекомендовал его королю Италии как «своего Муссолини», что свидетельствовало о единстве монархии и диктатуры. За несколько часов Альфонсо XIII ликвидировал Конституцию Испанской монархии, которую его отец Альфонсо XII утвердил декретом и санкционировал 30 июня 1876 г.
Диктатура и крах монархии
Не только король воспринял военный мятеж с облегчением. На собрании редакторов мадридских изданий диктатор говорил о том, что прежняя политика будет сметена в течение девяноста дней усилиями девяти «людей доброй воли» — членов военной Директории. На следующий день «Эль Соль» поддержала санацию, предпринятую военными, и одновременно выразила уверенность, что «когда будет покончено со старым режимом и произведена чистка государственного организма», Директории следует уступить власть гражданской политической силе, истинным либералам, которые во множестве имеются в испанских городах и селениях, либералам, выступающим за разрушение изжившего себя прежнего порядка.
С этой стороны все было ясно: государственный переворот уничтожил не собственно либеральный режим, а только старую политику. Действительно, в появлении врача, решительного хирурга просматривался определенный революционный смысл. Маэсту выразился очень ясно: Директория рубит головы гидре касикизма, вдохновленная идеями Пикавеа и Косты[377]. С некоторым опозданием, только через несколько недель, выступил Ортега-и-Гассет, подтвердив мнение «Эль Соль»: «Альфа и омега деятельности военной Директории заключается в том, чтобы покончить со старой политикой, — и добавил: —…достижению такой замечательной цели не следует чинить препятствий». Президент «Каталонского содружества» Пуч-и-Кадафалк сообщил генералу Мигелю Примо де Ривера, что если выбирать между «действием вне закона» или «коррупцией», то он выступает за первое, прекрасно сознавая, что в будущем государстве отношения регионов и власти будут основаны не только на строгих обязательствах, но и на верности, «доверительной и радушной, которая станет основой для плодотворного сотрудничества в благородном деле».
В 1923 г. риторика национального возрождения, отказ от старой политики и подъем регионального движения свидетельствовали об общественной поддержке диктатора, что обеспечило ему время для завершения задуманной хирургической операции. Примо де Ривера использовал кредит доверия для осуществления санации: на место всех представителей власти пришли военные. Он выкорчевал касикизм — распустил муниципалитеты и заменил их правительственными делегатами из военных. Когда истекли 90 дней, запланированные на исполнение плана санации, диктатор задумался о том, что для возрождения государства требуется не только разрушить старое, но и создать новое. По его инициативе началось создание Патриотического союза — политической партии, которая должна была стать аполитичной и объединить правых католиков и часть мауристов.
Если Примо де Ривера воспользовался каталонской и марокканской проблемами как трамплином, чтобы достичь власти, то теперь важно было восстановить порядок в Каталонии и начать отступление в Марокко для перегруппировки и концентрации сил. Действительно, когда Примо пришел к власти, социальная напряженность в Каталонии уже начала ослабевать, а он положил ей конец, удовлетворив тех, кто требовал порядка во имя развития бизнеса. Одновременно он покончил с автономией: «Каталонское содружество» было запрещено, а комитеты Регионалистской лиги закрыты. Националисты, которые недавно приветствовали диктатора, получили серьезный повод для недовольства. В Марокко Абд аль-Керим снова нанес поражение испанским войскам, даже более трагичное, чем при Аннуале. Но он совершил ошибку, напав и на французскую армию[378]. Этого было достаточно, чтобы Франция изменила свою традиционную политику в Марокко и согласилась заключить с Испанией военный договор о совместной операции против рифских племен. Франко-испанские силы, существенно превосходящие противника, высадились в Альхусемасе и вскоре одержали решающую победу. Популярность Примо де Ривера укрепилась. Как повелось со времен побед Хуана Прима в марокканской войне 1859–1860 гг., успех в Африке приносил и будет приносить политические дивиденды в самой Испании.
Умиротворение Марокко и порядок в Каталонии позволили Примо де Ривера приступить к институционализации режима. Была назначена Директория, состоявшая из гражданских лиц, и началась подготовка к созыву Национальной совещательной ассамблеи для выработки некоего подобия новой конституции. В социальной политике Директория прибегла к корпоративизму, а в экономической — к национализму, стремясь, как и другие европейские страны, воспользоваться периодом экономического подъема второй половины 1920-х гг.[379] Она сразу же получила поддержку ВСТ и создала Национальную корпоративную организацию (НКО), состоявшую из комитетов с равным представительством профсоюзов и предпринимателей, обязанности которых заключались в согласовании условий трудовых договоров и решении производственных конфликтов. В то же время анархистская НКТ была закрыта, а деятельность других рабочих ассоциаций ограничена. Урегулировав таким образом трудовые отношения, Директория приступила к реализации масштабного плана общественных работ, создала государственные монополии по добыче нефти, корпорацию телефонной связи и институты государственного регулирования экономики — Совет национальной экономики и Гидрографические конфедерации; организовала международную ярмарку в Барселоне и ибероамериканскую выставку в Севилье.
В первые годы после переворота Примо де Ривера добился важных успехов. Однако диктатор стал терять контроль над ситуацией после провала проекта Национальной совещательной ассамблеи. Политические деятели бойкотировали приглашение к участию в ее работе, а организации отказывались направить своих представителей. Тем временем стало ясно, что Примо де Ривера, с новой конституцией или без нее, рассчитывал остаться у власти, и тут снова заработал старый механизм заговоров и мятежей с участием и военных, и гражданских политиков. Либералы с помощью военных подготовили два переворота с целью свержения диктатора. Главными факторами ослабления режима были, с одной стороны, утрата общественной поддержки, а с другой — развитие европейского экономического кризиса, вызвавшее падение стоимости песеты. Мудрости Кальво Сотело было недостаточно, чтобы справиться с инфляцией[380]. Общественное недовольство требовало большей гибкости, чем конфликт с университетами: профессура уходила в отставку в знак протеста против закрытия этих учебных заведений и репрессий против студенчества[381].
Конституционный проект буксовал, в кругах предпринимателей и банкиров нарастало недовольство, происходили беспорядки в армии и студенческие волнения — все это ослабило положение Примо де Ривера. Он чувствовал, что и король уже готов распрощаться со «своим Муссолини». Примо все прекрасно понял и действовал быстро. Стремясь укрепить свои позиции и учитывая нерешительность короля, он обратился к своим боевым товарищам за консультацией и просил их дать оценку режиму. Боевые товарищи отказали ему в доверии, и Примо де Ривера немедленно подал в отставку. Это произошло 29 января 1930 г., а Испания оказалась без конституции, партийной системы, касикизма, парламента и правительства. Надо было начинать все сначала, дать государству конституцию, т. е. воссоздать то, что король и военные разрушили.
Если начинать все заново, то противники монархии находились в более выгодном положении, нежели ее сторонники. С начала 1930 г. старые политики искали выход из ситуации и вскоре разделились на две группы. Одни делали вид, что ничего существенного не произошло, и предлагали объявить выборы, согласно якобы действующей Конституции 1876 г. Другие полагали, что произошло нечто очень важное, и важное настолько, что исправить положение можно только созвав Учредительные кортесы, причем предварительно следует добиться отречения короля от престола в пользу одного из инфантов. Первые во главе с Беренгером сомневались и откладывали выборы; вторые, в чьих рядах были видные реформисты и некоторые либералы, организовали конституционную партию и разрабатывали операцию, в результате которой могла бы появиться новая версия Пакта Эль-Пардо с участием республиканцев.
У таких планов, как и у любых других планов «сверху» (как, например, обращение короля к Альбе или Камбо), не было никаких шансов на успех. После падения диктатуры начался процесс быстрой поляризации: народ вышел на улицы, все требовали политической определенности. Теперь, когда диктатор ушел со сцены, требование определенности, что так беспокоило шефа службы государственной безопасности генерала Молу, уже не было направлено против диктатуры, ведь нельзя принимать решения исходя из ситуации, которой уже нет. Выбор упростился. Индалесио Прието[382] выразился ясно и даже жестко: нужно определиться — либо за короля, либо против него. Все вокруг говорили то же самое, только в более абстрактной форме: либо монархия, либо республика. И во всех речах, которые тогда произносились, какими бы сенсационными они ни казались, звучала только одна идея — все выступали за республику.
Монархия лишилась политической опоры и оказалась в общественной изоляции, партийная система развалилась, а система касикизма была подорвана. Тем временем в первой половине 1930 г. республиканское движение охватило все главные города страны. «Республиканское действие» и Радикально-социалистическая республиканская партия, за которыми стояли профессионалы — представители интеллигенции, выступали за проект государства светского, парламентарного, основанного на национальном суверенитете, свободного от подчинения Церкви и армии, в котором возможны социальные реформы. Его поддерживали Радикальная республиканская партия, в рядах которой были землевладельцы малого и среднего достатка и крупные предприниматели, республиканские партии Каталонии и Галисии, политические деятели, еще недавно связанные с династическими партиями, ставшие горячими сторонниками республики.
В августе 1930 г. на встрече в Сан-Себастьяне представители этих политических сил создали Революционный комитет. В сентябре в него вошли члены ВСТ и ИСРП — не только рупора ВСТ, но и партии, в ряды которой за последние несколько месяцев вступили сотни представителей интеллигенции. Союз между организованным рабочим классом и партиями среднего класса, численность которых росла в соответствии с темпами общественных изменений, окончательно решил судьбу монархии. Комитет планировал свергнуть монархию путем восстания, которое должно было произойти в форме всеобщей забастовки. Ее сроки переносились трижды — в конце концов, забастовку назначили на 15 декабря, но ее мало кто поддержал. Несмотря на крах этого плана, республиканские ожидания не ослабели, а напротив, обрели массовую поддержку. Расстрел восставших в Хаке капитанов Галана и Гарсиа Эрнандеса[383], суд над членами Революционного комитета превратились в обвинительный вердикт против короля.
Новое правительство под руководством адмирала Хуана Баутисты Аснара, в состав которого вошли видные политики из династических партий, приняло решение восстановить утраченную легитимность власти и начать избирательный процесс с организации муниципальных выборов. Республиканцы и социалисты рассматривали их как возможный плебисцит о судьбе монархии. Республика должна быть установлена не в результате очередного заговора или военного мятежа, а на избирательных участках в результате народного волеизъявления. И действительно, после избирательной кампании с митингами, манифестами, активной пропагандой 12 апреля 1931 г. в сорока одном из пятидесяти провинциальных центрах победили кандидаты, выдвинутые блоком республиканцев и социалистов. Вердикт был вынесен и обжалованию не подлежал: король должен уйти. Спустя несколько часов после известий о результатах голосования[384] с балконов городских ратуш была провозглашена Испанская Республика, а в Барселоне — Республика Каталония как составная часть федеративной Испанской Республики. Ночью 14 апреля, в разгар революционного празднования, Революционный комитет превратился во временное правительство: казалось, произошла революция и начиналась новая эпоха.