В результате четырехлетнего похода Теодорих сверг (и даже самолично убил) Одоакра и в 493 г. сделался королем Остготского королевства в Италии, предварительно получив еще в 488 г. от Зенона титул патриция и должность командующего войсками империи (magister militum praesentalis).
Однако Остготское королевство просуществовало в Италии лишь около 60 лет (493–555) и было завоевано Византийской (бывшей Восточной Римской) империей. После кратковременного господства Византии (555–568) Италия подвергалась нашествию лангобардского племенного союза, в который входили, кроме лангобардов, и другие германские и негерманские племена (гепиды, саксы, свевы, а также болгары, сарматы и др.). Основное ядро этого союза составляли лангобарды; к концу VI в. они заняли значительную часть Италии и основали Лангобардское королевство, которому принадлежала Северная и Средняя Италия (Фриуль, Ломбардия и Тусция), а к югу от нее — герцогства Сполето и Беневенто, но за пределами которого остались Равеннский экзархат и Римский дукат, находившиеся под властью Византии.
Несмотря на неполное завоевание лангобардами даже Средней и Северной Италии и на то, что Южная Италия (Апулия, Калабрия, Сицилия) им вовсе не принадлежала, лангобардское господство в завоеванных ими частях Италии оказалось гораздо более прочным и длительным, чем остготское: Лангобардское королевство просуществовало около двух столетий — до конца VIII в., когда оно было завоевано франками при Карле Великом (774 г.), и притом в течение VIII в. обнаружило стремление к дальнейшей экспансии и захвату еще не завоеванных лангобардами территорий (Равеннского экзархата и Папской области). Это стремление выражало объединительную тенденцию лангобардской знати и королевской власти при королях VIII в. — Лиутпранде, Айстульфе, Ратхисе и Дезидерии. И хотя объединительная тенденция потерпела крах, так как Лангобардское королевство столкнулось в своей завоевательной политике с таким мощным противником, как каролингское феодальное государство Карла Великого, тем не менее сама возможность такой попытки объединения Италии под властью лангобардов еще в VIII в. (т. е. через полтора столетия после завоевания) свидетельствует о значительной устойчивости и жизнеспособности Лангобардского королевства.
Таким образом, история Италии раннего средневековья — до включения ее (кроме южных областей) в состав Франкской империи Каролингов — естественно распадается на историю двух королевств, основанных германцами на территории Италии, — Остготского и Лангобардского. Ввиду больших различий между ними историю каждого из них необходимо рассматривать отдельно. При этом надо иметь в виду следующее: процесс синтеза пережитков разлагавшегося рабовладельческого строя с варварским общественным строем протекал в Италии — этом центре Западной Римской империи — очень туго и медленно. Он растянулся на целых два столетия (VI и VII вв.) и проходил различные стадии в пределах Остготского и Лангобардского королевств. Поэтому история каждого из них дает представление о различных успехах этого процесса. В течение остготского господства упомянутый синтез только наметился, а в лангобардский период он уже шел полным ходом, но феодализация Италии началась лишь в VIII в., а полное торжество феодализма произошло уже после франкского завоевания.
При остготах разложение остатков рабовладельческого строя в Италии и углубление социальной дифференциации внутри варварского общества, которая могла бы впоследствии послужить предпосылкой возникновения элементов феодализации, протекали еще в значительной мере как два раздельных процесса. Хотя они и имели явную тенденцию к тому, чтобы встретиться и сомкнуться в единый процесс, но в течение кратковременного существования Остготского королевства их взаимодействие и взаимопроникновение еще не успело стать достаточно глубоким. При этом оба процесса шли в сходном направлении и должны были привести в конце концов к единому конечному результату — феодализации, но начинались они с разных исходных пунктов — с разложения позднеримского общественного строя и усложнения строя варварского общества. В пределах Остготского королевства при недостаточно глубоком взаимодействии указанных параллельных процессов попеременно брали верх в ходе эволюции изменения то позднеримского, то остготского общественного строя.
Таким образом, внутренняя история этого королевства частично как бы распадается на историю позднеримской Италии в конце V и первой половине VI в., с одной стороны, и на историю остготов в Италии, с другой стороны. В соответствии с этим конкретная история Остготского королевства в свою очередь делится на два этапа: первый из них, охватывающий правление Теодориха Великого и его ближайших преемников, характеризуется большой живучестью позднеримского общественного строя — при наличии значительных изменений, как происходивших внутри него, так и привнесенных остготским завоеванием; в течение второго этапа, во время которого шла длительная война Остготского королевства с Византийской империей (в 535–555 гг., при королях Теодате, Витигисе и Тотиле), более резко обнаруживается стремление остготов воздействовать на внутренний строй Италии. Мы рассмотрим оба этих этапа отдельно.
Остготское королевство в Италии
Условия поселения остготов в Италии
Остготы расселились неравномерно в разных областях Италии. Ввиду того, что остготов было сравнительно немного (большинство исследователей — при скудости данных источников — осторожно определяют их численность в 100 тысяч, и притом с семьями, т. е. с женами и детьми), они стремились не раздроблять свои силы и по примеру воинов Одоакра заняли преимущественно северные и восточные римские провинции Италии. Наибольшей густотой отличались готские поселения в Северной Италии, а именно в северной части Тусции, в Аигурии вплоть до Эмилии включительно, а также в областях к северу от реки По до южных и юго-восточных отрогов Альп. В Восточной и Средней Италии массы остготов распространились в пределах провинций Самния, Пицена и Валерии, т. е. вдоль Апеннинского горного хребта и к востоку от него. В отличие от этого в Западной Италии, а именно в южной части Тусции, Римской области и Кампании, остготских поселений было гораздо меньше.
Хотя остготы завоевали всю Италию, фактически они сразу после завоевания не получили большого количества земельных наделов в Южной Италии, где рядовые свободные остготы селились уже после первоначального раздела с римлянами, и к тому же не в качестве получателей третей земельных наделов римских собственников, а как арендаторы королевских доменов провинций Апулии, Аукании и Бруттии, а позднее и в Сицилии.
При этом существенно, что остготы расселялись именно на территории римских провинций и что римское деление Италии на провинции было при них сохранено (семь провинций в Верхней Италии и девять в Нижней). В соответствии с таким распределением готских поселений по Италии политическим центром Остготского королевства до начала войны с Византией стала Равенна, которая была им и при Одоакре.
При вступлении в Италию остготы, как и прочие федераты (союзные римлянам войска) во всех провинциях Западной империи, поселялись в качестве военных постояльцев — госпитов — по римскому принципу военного постоя (hospitalitas), который в Италии применялся уже к воинам Одоакра. Должностное лицо Теодориха, префект претория Либерии, который руководил испомещением на землю остготов и закончил свою миссию уже в 507 г., должен был прежде всего обеспечить готским воинам возможность пользоваться определенной частью (а именно одной третью) земельных владений римских посессоров и соответственно снабжать их одной третью урожая. Однако уже для этой цели необходимо было провести разделы между остготами и римлянами, но первоначально таким образом, что собственниками поделенных участков оставались пока римские посессоры, а остготам предоставлялось лишь пользование, причем они частично пользовались третями воинов Одоакра, а частично новыми третями земель (tertiae). В дальнейшем это приводило к тому, что остготы становились соучастниками владения теми землями, трети которых они получили в пользование, иначе говоря — совладельцами римских собственников, т. е. превращались в их собственников — consortes.
А вслед за тем — наряду с таким совместным владением — происходили и реальные разделы земель с выделением готских третей в полную собственность остготов, в их аллоды. Последнее касалось главным образом пахотных участков, в то время как леса, пастбища и пустоши могли оставаться в общем владении римлян и остготов.
В некоторых случаях с земель, не разделенных между римлянами и остготами, должна была идти лишь одна треть урожая, которая поступала правительству в качестве подати. Она нередко обозначалась в источниках тем же термином, что и треть земельного участка, т. е. словом tertia.
Иногда треть урожая заменялась денежными взносами. Такая практика восходит к временам Римской империи (она применялась и при Одоакре). Обычно пограничные федераты Римской империи получали известные территории с обязательством военной защиты их границ, а земельные собственники — жители этих областей — должны были содержать федератов путем поставок. Но данная система не являлась господствующей в Остготском королевстве, где в конце концов взяли верх реальные земельные разделы наряду с совладением[1]. Само собой разумеется, что готские дружинники и рядовые свободные остготские воины должны были получать участки различных размеров, а следовательно, селиться в силу первоначального раздела на владениях различного характера, принадлежавших разным римским собственникам: на латифундиях крупных землевладельцев, с одной стороны, и на землях средних и мелких посессоров — с другой.
Однако вслед за первоначальным разделом неоднократно производились дополнительные разделы, а также происходили прямые захваты земель со стороны остготов[2]. Кроме того, в некоторых провинциях Италии, особенно в южных, где сосредоточивалась основная масса земель фиска, превратившихся в домены остготского короля, но отчасти и на севере, расселялись, как уже говорилось, рядовые свободные остготы в качестве арендаторов. В то же время именно из королевских владений Теодорих делал пожалования в пользу представителей остготской должностной знати, а также в пользу их и своих собственных дружинников.
Все это вместе взятое очень затрудняет представление об общем ходе расселения остготов и не дает возможности нарисовать ясную картину взаимоотношения завоевателей-остготов с разными классами и группами местного населения в сфере земельной собственности, тем более что наши сведения именно по этим вопросам чрезвычайно скудны: в дошедших до нас источниках очень мало данных как раз о взаимоотношении отдельных слоев остготского общества с различными категориями итальянских собственников, особенно в период расселения остготов по Италии и их разделов с римлянами. В то время как памятники обычного права и законодательные постановления других германских племен, производивших земельные разделы с местным населением (Вестготские и Бургундские законы), сплошь и рядом прямо отмечают факт совладения данным участком или его раздела между «римлянином» (т. е. галло-римлянином или испано-римлянином) и германским поселенцем (вестготом или бургундом), относительно остготов — при отсутствии у них варварской правды (т. е. узаконенной королевской властью записи обычного права) — мы вынуждены по крупицам собирать косвенные данные и намеки.
Характерно, что Эдикт Теодориха[3], отмеченный сильным влиянием римского права и имевший силу закона для всего населения Италии, в статьях, регулирующих отношения в сфере поземельной собственности, очень редко указывает, являлись ли собственники, о которых идет речь, римлянами или готами; случаи упоминания национальности собственников так редки, что их можно перечислить. Так, в § 32 Эдикта предоставляется свобода составлять завещания «варварам, несущим военную службу», и притом не только в их домах, но и — по римскому военному обычаю — в военных лагерях. Здесь варвары, т. е. готы, фигурируют в качестве воинов и приравниваются фактически в правах завещания к римлянам. В качестве воинов выступают они и в § 145, где имеются в виду равноправные свободные остготы (названные capillati, т. е. «длинноволосые»), вызываемые в суд как поручители или свидетели наравне со свободными (ingenui) и «почтенными» (honestiores) римлянами. Но здесь нет никаких данных об их взаимоотношении как собственников.
В качестве собственников упоминаются римляне и варвары (гоmanus aut barbarus) в § 34, запрещающем присвоение чужого имущества, но опять-таки без указания на их совладение или раздел между ними. Из § 43, запрещающего передавать иски о собственности в руки могущественных лиц, узнаем, что таковые были как среди римлян, так и среди варваров[4]. О том же свидетельствует и § 44, где запрещается вмешиваться в чужую тяжбу — в качестве защитника или покровителя, — как могущественному римлянину, так и варвару (по-видимому, тоже могущественному). Заключительный § 155 Эдикта, подчеркивающий, что его действие распространяется на варваров и на римлян, предусматривает возможность его несоблюдения могущественными лицами, а также их прокураторами или кондукторами и при этом указывается, что таковые (т. е., очевидно, кондукторы) могли быть и у римлян, и у варваров. Откуда следует, что и остготы могли обладать крупными земельными владениями. Но какие именно остготы являлись владельцами таких обширных имений, из Эдикта Теодориха узнать нельзя.
В «Вариях» Кассиодора приведены случаи сопротивления могущественных остготов предписаниям Эдикта[5]. Эти случаи, как и другие данные Кассиодора, в частности о королевских земельных пожалованиях (большей частью в полную наследственную собственность) должностным лицам и дружинникам Теодориха[6], свидетельствуют о возникновении значительного слоя влиятельной должностной и служилой знати остготов, и притом обладавшей земельными владениями в разных провинциях Италии. А упомянутый в Эдикте факт наличия у представителей остготской знати съемщиков их земельных владений и управляющих их имениями указывает на сходство внутренней структуры этих имений со структурой позднеримских латифундий.
Хотя Теодорих делал свои земельные пожалования из королевских доменов и владений бывшего императорского фиска (как на юге, так отчасти и на севере), тем не менее данные Кассиодора говорят и о размещении знатных остготов на землях частных владельцев римских латифундий.
Но каково соотношение этих двух путей возникновения крупного остготского землевладения, установить трудно Невыясненными остаются и два других не менее важных вопроса:
1. Расселялись ли рядовые свободные остготы индивидуальными семьями или у них еще сохранялись остатки больших семей, и на чьих владениях эти большие семьи могли в таком случае испомещаться?
2. Селились ли малые семьи рядовых остготов на участках римских колонов, куриалов и мелких землевладельцев (rustici)?
Названные проблемы выходят за пределы анализа способов расселения остготов в Италии и должны рассматриваться в комплексе изучения общественного строя остготов в целом.
Некоторые особенности общественного строя остготов
Скудость наших сведений об общественном строе остготов сказывается особенно в отсутствии точных данных именно об архаических пережитках родо-племенного и общинного строя у этого народа. В данной связи отнюдь нельзя считать случайным тот факт, что в Остготском королевстве отсутствовала запись обычного права остготов, зафиксированная королевской властью и видоизмененная сообразно направлению ее политики, т. е. что у них — в отличие от большинства варварских германских племен на территории бывшей Западной Римской империи — не было своей варварской правды.
Этот факт никак нельзя объяснить ни неразработанностью норм остготского обычного права (и еще менее — отсутствием таковых, потому что, как увидим, они не только существовали, но и действовали), ни сознательным нежеланием Теодориха санкционировать их, вызванным будто бы его проримской ориентацией. Последняя имела свою объективную причину (стремление опереться на римскую аристократию), которая, однако, не должна была мешать ему создать запись остготского обычного права для готского населения, так же как он издал свой Эдикт, проникнутый нормами римского права, главным образом для римлян. И это тем более, что в виде устной традиции следы обычного права остготов все же обнаруживаются и в памятниках времен Теодориха Великого.
Наличие такой устной традиции засвидетельствовано и сообщением Иордана о существовании каких-то «собственных законов остготов», которые, будучи впоследствии записаны, называются «белагинами». Хотя Иордан явно ошибается, приурочивая возникновение этих законов к очень раннему времени (к I в. до н. э.), тем не менее его указание на живучесть древней устной традиции обычного права остготов вполне правдоподобно; если она и была впоследствии (неизвестно когда) записана, то это могло произойти лишь до вселения остготов в Италию; так или иначе, эта запись до нас не дошла[7].
Некоторые черты устной традиции обычного права сказываются в ряде тяжб и конфликтов между готами в судах готских графов. Это обстоятельство является доказательством того, что, с другой стороны, остготские обычаи после завоевания Италии не отошли в область преданий. Следовательно, основную причину отсутствия их записи, санкционированной королевской властью в виде варварской правды, надо усматривать в сравнительно небольшом удельном весе самого остготского племени в массе римского населения Италии и в характере расселения остготов.
В самом деле, несмотря на все земельные разделы и захваты римских владений, производившиеся не только остготскими дружинниками, но и рядовыми свободными воинами-земледельцами, остготы все же ни в одной из провинций Италии (даже в северной и средней ее части) не составляли столь компактной массы, чтобы возникла потребность в такой оформленной записи их племенных обычаев, которая могла бы конкурировать с римским правом, как это было, например, в Вестготском и Бургундском королевствах, где наряду с вестготскими и бургундскими законами была кодифицирована Римская Правда вестготов (Бревиарий Алариха II) и Римская Правда Бургундов, которые не вступали в конфликт с вестготским и бургундским правом, а дополняли их.
Захваты римских владений остготами продолжались в течение всего существования Остготского королевства; они выражали процесс перераспределения земельной собственности — как между остготами и римлянами, так и между разными слоями остготского общества и различными классами римского общества в Италии — и составляли одно из проявлений социальной борьбы. Поэтому они превратились в повседневное явление, стали буднями италийской действительности, которая так и осталась не устоявшейся и полной противоречий, несмотря на униформирующие стремления королевской власти и стоявшей на ее стороне знати.
Как бы то ни было, отсутствие варварской правды остготов вынуждает нас судить об остатках родо-племенного общинного строя остготов по косвенным данным и намекам, рассеянным в разных источниках.
В этой связи следует отметить отсутствие упоминаний такого типичного для всех древнегерманских племен явления, как система композиций или вергельдов за убийство. Она составляет один из важнейших и наиболее показательных пережитков родового строя. Между тем о ней нет никаких сведений не только в Эдиктах Теодориха и Аталариха, требующих применения римских правовых норм и вообще уделяющих очень мало внимания остготам, но и в собрании официальных документов у Кассиодора, хотя он часто приводит попутно конкретные случаи, рисующие взаимоотношения остготов и римлян, а иногда (правда, чрезвычайно редко) сообщает некоторые сведения о быте самих остготов и других германских племен.
Большой интерес представляют встречающиеся у Кассиодора запреты варварам от имени короля Теодориха решать возникающие между ними споры силою оружия, вместо того чтобы обращаться в законом учрежденный суд. Так, в приказе Теодориха графу Колоссеу (507–511 гг.), который относится к варварам, размещенным в Паннонии (гепидам), и остготам, сказано следующее: «Мы увещеваем вас, чтобы вы обратили вашу ненависть против врага, а не против друг друга. Пусть каждая мелочь не доводит вас до крайностей: старайтесь жить по праву… Почему вы прибегаете к поединку, в то время как у вас есть справедливые судьи? Отложите в сторону оружие, если у вас нет никакого врага… Зачем дан человеку язык, если он пускает в ход вооруженную руку?»[8] Правда, в конце этого нравоучения варвары призываются к подражанию остготам, которые ведут себя похвально, сражаются лишь с внешним врагом, а дома сдерживают себя.
Из этого противопоставления следует как будто, что призыв Теодориха относится не к остготам, а к другим варварам (в том числе гепидам). Однако мы знаем, что в Паннонии обитали и остготы (что прямо указано в тексте другого распоряжения), а кроме того, в одновременном приказе Теодориха тому же графу Колоссеу подчеркивается запрещение не только судебного поединка и решения споров оружием, но и очистительной клятвы и присяги, и все эти запреты, по-видимому, относятся и к остготам: «Приносящий очистительную клятву по делу о чужой собственности может лишь покрыть таким способом воровство, но не спасти душу…». «Щиты надо направлять против врагов, а не против родственников». Смысл обоих распоряжений — в отмене каких-то старых родо-племенных обычаев гепидов и остготов, о чем говорится в распоряжении графу Колоссеу: «Отмени издавна укоренившиеся отвратительные обычаи, ибо следует разбирать споры судоговорением, а не оружием»[9].
В числе таких древних дурных обычаев в обоих приказах Теодориха названы следующие: судебный поединок и очистительная присяга (может быть, связанная с ордалией, т. е. с испытанием водой или огнем). Усматривать в этих старых обычаях еще сохранившиеся при Теодорихе проявления кровной мести нет прямых оснований. Однако их наличие указывает на живучесть кровнородственных отношений, тем более что в одном из приказов враги явно противопоставляются родственникам.
Единственное упоминание о сохранности родственных связей у остготов не только в сфере судебных обычаев, но и в имущественных взаимоотношениях содержится в распоряжении Теодориха 507–511 гг., относящемся к варварским жителям Кампании и Самния (т. е., очевидно, к остготам). Здесь родственники (братья, отец и сыновья, муж и жена) выступают вместе с тем как соседи каких-то других лиц. При этом отменяется тот, по-видимому, распространенный обычай, в силу которого долги, подлежащие уплате кому-либо из соседей одним из родственников, перелагались на других родственников. Согласно распоряжению Теодориха, сын не должен уплачивать долга отца, если он не получал наследства, а жена не обязана платить долги мужа.
Наличие этого отменяемого порядка свидетельствует о сохранившейся общности имущества в пределах семьи, но структура подобной семьи (большая семья или малая индивидуальная) остается неясной, а отмена ответственности отдельных членов семьи за долги чужим лицам говорит скорее о распаде ее общей собственности.
В «Вариях» Кассиодора содержится одно упоминание о «кондаме»; сходный термин «кондома» в более поздних лангобардских грамотах обозначает домовую общину большой семьи, распространенную на территории Италии, в частности Южной Италии, в VIII–IX и в X–XI вв. Однако у Кассиодора он явно относится не к остготам, а к гепидам. О внутренней структуре такой кондамы Кассиодор ничего не сообщает.
Что же касается возможности отождествления родства с соседством, то прямых данных о таком тождестве в источниках нет: распоряжение 507–511 гг. об отмене ответственности всей семьи за долги тех или иных ее сочленов имеет в виду явным образом чужих соседей, а не связанных между собой родством.
Все остальные случаи упоминания соседства относятся к взаимоотношениям остготов с римлянами, которые выступают как соседи на поделенных между ними владениях. Так, в одном случае идет речь о том, что получивших свои трети готов «должна связывать с римлянами общность владений и душ» и что они должны улаживать мирно столкновения, возникающие из их соседства[10].
Другой документ из «Варий» — «Формула обязанностей готских графов в различных общинах», имевший силу для всех провинций Остготского королевства, указывает, что «остготы являются соседями римлян по их земельным владениям и потому должны жить друг с другом в мире»[11].
О внутренней структуре соседской общины самих остготов, так же как и о степени ее распространенности, подобные упоминания соседства не содержат никаких конкретных данных.
Из этого, конечно, не следует, что у остготов после их вступления в Италию совсем не сохранилось никаких форм общинного землевладения. Источники прямо свидетельствуют о сохранности по крайней мере одной из его форм — общинного владения пустошами и лесами, которые и после разделов пахотной земли между остготами и римлянами могли оставаться в совместном владении поделившихся соседей (готов и римлян)[12]. Однако подобные разделы земель должны были привести у остготов, как и у других варварских народов, производивших их в процессе своего расселения (например, у вестготов и бургундов), к возникновению деревень со смешанным остготским и римским населением и вместе с тем способствовать превращению готских третей в полный аллод[13] (не говоря уже о насильственно захваченных остготами земельных участках). Все вместе взятое должно было ускорить процесс разложения соседской общины у остготов[14].
Среди рядовых свободных остготов наблюдается рост имущественной и социальной дифференциации. Этот процесс развивается уже в силу неравенства полученных ими при земельных разделах участков, превратившихся в их полные аллоды, что в свою очередь способствует разложению общинных отношений остготов. Но кроме того, на ускорение социальной дифференциации влияли и другие причины, и прежде всего — насилия представителей знати, а также крупных землевладельцев над свободными. Эдикт Теодориха пестрит упоминаниями о похищении свободных, о продаже свободных в рабство, более того — о продаже родителями собственных детей в рабство из-за невозможности их прокормить, о запрете родителям отдавать в залог кредитору их свободных детей, об умышленном умолчании человека о его свободе с целью вступления в сервильную зависимость и т. д.[15]
Подобные явления указывают на разорение свободных; но так как Эдикт Теодориха имеет в виду все население Италии, а может быть, и Галлии, и даже главным образом местных жителей, среди которых еще сохранились мелкие свободные собственники (rustici и мелкие possessores), то не все его распоряжения, касающиеся превращения свободных в сервов, можно безоговорочно отнести к остготам, однако некоторые, по-видимому, имели в виду именно их. На это прямо указывают некоторые документы из «Варий» Кассиодора, датированные, правда, последними годами правления Теодориха. Так, в обращении Теодориха от 523–526 гг. к одному из представителей знати содержится жалоба двух (поименованных) свободных готов на то, что упомянутое знатное лицо налагает сервильные повинности на людей, бывших ранее свободными, как и вообще все готские воины[16]. Аналогичный случай приводится в другом распоряжении Теодориха (за те же годы), где указывается, что двое остготов, всегда обладавшие полной свободой, принуждаются герцогом Гудуоном выполнять рабские повинности в его пользу[17]. Дифференциации в среде свободных способствовали и такие явления, как смешанные браки и обращение свободных в рабство в наказание за различные преступления. Так, в случае связи свободного с рабыней (или оригинарией) потомство наследовало статус матери, т. е. должно было принадлежать господину рабыни. За изнасилование свободным человеком чужой рабыни (или оригинарии) виновник становился рабом господина изнасилованной им рабыни, должен был оставаться с ней всю жизнь и не мог уйти из-под власти ее господина даже после смерти этой женщины. Возможно, что данное предписание Эдикта относится как раз к свободным остготам (а может быть, и к римлянам), так как в самом начале данной статьи подчеркнуто, что совершивший преступление не подчинен никакой городской общине (civitas). К тому же свободный, о котором здесь идет речь, по-видимому, имеет собственный земельный участок, что явствует из предполагаемой законом возможности наличия у него рабов: в случае его отказа сожительства с рабыней под властью ее господина (или несогласия на это последнего) он должен отдать ему в виде возмещения двух рабов, причем сделана характерная оговорка: «если он настолько состоятелен». Далее предполагается другая возможность, а именно — что виновник не может дать двух рабов, так как они у него отсутствуют; в таком случае его подвергают телесному наказанию и приписывают к соседней городской общине. Отсюда следует, что он несет разное наказание за один и тот же проступок в зависимости от его имущественного положения. Однако и свободного, не имеющего рабов, нельзя считать вовсе неимущим: если бы он не имел земельного участка и не вел бы собственное хозяйство, его вряд ли можно было бы приписать к соседней civitas.
Эдикт Теодориха делит всех свободных на два разряда: «почтенных» (honestiores) и «низших» (humiliores), причем такое деление, восходящее к позднеримскому общественному строю, распространяется на все свободное население Италии без указания этнической принадлежности[18]. Последнее не позволяет судить, относилось ли оно к свободным остготам.
За одни и те же преступления Эдикт предписывает различные кары для honestiores и humiliores: для первых обычно — конфискацию (иногда даже всего) имущества и временную ссылку, для вторых — телесное наказание и вечное изгнание (а в некоторых случаях и смертную казнь). Совершенно несомненно, что honestiores люди более состоятельные, a humiliores (или viliores) — более бедные и что деление свободных на два разряда первоначально исходило именно из этого критерия. Однако из характера некоторых преступлений, которые могут совершать и те и другие, явствует, что humiliores отнюдь не являются людьми вовсе неимущими: так, humiliores могут подкупать свидетелей и судей, участвовать в продаже свободных в рабство, использовать в своих интересах вооруженные силы и присваивать не принадлежащую им власть. Следовательно, градация свободного населения уже вышла за пределы чисто имущественных различий и приобрела сословный характер (что ясно уже из различия наказаний). На протяжении всего Эдикта Теодориха дифференциация свободных проводится в двух направлениях: по линии чисто имущественной и в виде сословного деления на honestiores и humiliores (или viliores). Это позволяет думать, что сословное деление, идущее из римского права, не относится к остготам, а скорее применяется к средним и мелким италийским посессорам, над которыми возвышались знатные (nobiles), могущественные (potentes), сиятельные (splendidi) и высокопоставленные, т. е. вся совокупность италииской аристократии[19].
Несмотря на имущественную дифференциацию среди рядовых свободных остготов, каждый свободный гот, пока он не терял своей свободы в результате разорения, рассматривался как полноправный человек, имевший право и обязанность носить оружие и служить в ополчении. И в Эдикте[20], и, особенно ясно, в «Вариях» Кассиодора именно по этим признакам разграничиваются варвары и римляне. В «Вариях» неоднократно подчеркиваются неодинаковые «обязанности» остготов и римлян по отношению к государственной власти и их различное положение в обществе: остготы должны защищать оружием государство, а тем самым и римлян, а римляне обязаны жить с ними в мире и соблюдать законы. Эта мысль, настойчиво проводимая в предписаниях от имени Теодориха, чрезвычайно ярко выражена в «Формуле обязанностей готских графов в различных общинах».
Определяя судебные функции графов готов в тяжбах между остготами, а также степень их участия в судебном разбирательстве дел, возникающих между остготами и римлянами, «Формула» заканчивается следующей любопытной сентенцией: «Так как римляне — ваши соседи по земельным владениям, то вы должны быть объединены и добрым отношением друг к другу. А вы, римляне, должны особенно любить готов, которые в мирное время составляют значительную часть населения, а во время войны защищают все государство в целом»[21]. В этой сентенции очень существенно противопоставление римлянам остготов именно как воинов, ибо римляне не имели права носить оружие.
Это ставило полноправных свободных остготов в привилегированное положение. Кроме того, их ополчение превращалось в постоянное войско, созываемое королем (недаром оно обозначается в источниках как «наше войско» — exercitus noster)[22]. Но воины этого ополчения уже снаряжались и содержали себя не только за собственный счет, т. е. на средства, поступавшие с их наделов (sortes), а получали еще так называемые donativa (подарки — по образцу римских солдат) и во время похода — продовольствие (аnnоnаn). Как бы то ни было, остготские свободные земледельцы, наделенные к тому же военными функциями, составляли особый социальный слой населения Италии времен Теодориха[23]. А так как разорению подвергались главным образом позднеримские свободные и в гораздо меньшей степени — свободные остготы, то можно с полным основанием утверждать, что в остготской Италии рядовые свободные готы еще не превратились в класс зависимых людей, эксплуатируемых всей совокупностью крупных землевладельцев.
Конечно, в среде самих остготов зарождалась собственная знать — и не только в лице дружинников короля, но и в виде особых готских должностных лиц. Роль ее усилилась в результате поселения остготов в Италии и образования Остготского королевства. Сохранение позднеримского крупного землевладения, а также римской финансовой и податной системы (с обязательством поземельного налога и для остготов), администрации, муниципального строя и римского права при отсутствии глубокого синтеза позднеримского и варварского общественного уклада, делало сугубо необходимым учреждение особых остготских должностей. Таковыми были так называемые графы готов и сайоны.
Готские графы назначались королем в каждую из провинций и имели военные, судебные и прочие гражданские функции, наряду с римскими управителями провинций; в пограничных провинциях функции графских готов выполняли герцоги. Королевские сайоны были приближенными короля из среды придворной остготской знати, не имевшими строго ограниченной сферы компетенции, но осуществлявшими вмешательство короля в разные сферы управления (в области администрации, военного дела и суда — недаром они именовались fortes sajones nostri). Наличие этих должностных лиц еще резче подчеркивало особое положение остготов в Италии VI в. и усиливало роль остготской знати, из рядов которой они выходили.
Важное значение имело и функционирование наряду с римским правом особого остготского права. Графы готов разбирали дела между остготами по готскому обычному праву, дополняя его предписаниями Эдиктов Геодориха и Аталариха; между тем судебные дела между остготами и римлянами готский граф должен был разбирать с участием римского юриста (prudens romanus)[24] по тем же эдиктам и римскому праву, учитывая при этом готские правовые обычаи и индивидуальные особенности каждого отдельного судебного казуса (дела между римлянами разбирались, конечно, по римскому праву и эдиктам остготских королей, пронизанным нормами этого права). Данные Эдикта Теодориха и «Варий» Кассиодора подтверждает хронист VI в. Аноним Валезий Теодорих «управляет совместно и одновременно двумя народами — римлянами и готами»[25]. Поэтому прав Д. М. Петрушевский, говоривший о совмещении как бы двух обществ и двух государств в остготской Италии времен Теодориха Великого[26].
Несмотря на возникновение остготской знати (провинциальной и придворной) и ее значительную роль в политической жизни Италии, она не успела еще за время существования Остготского королевства сложиться в единый господствующий класс — как в силу ее внутренней структуры и социального состава, так и ввиду того, что ей противостояла гораздо более сплоченная позднеримская землевладельческая знать (в провинциях и в центре). Она не сделалась таким классом и во время длительной войны с Византией, когда очень усилилась роль свободных готских ополченцев.
Черты позднеримского общественною строя в остготской Италии
Едва мы переходим от остготов к римскому населению Италии, как тотчас же погружаемся в совершенно иную социальную среду, напоминающую позднеримский, уже разлагающийся рабовладельческий уклад, сильно поколебленный как идущим с III–IV вв. внутренним перерождением (усиление роли колоната в хозяйстве латифундий и императорского фиска с последующим прикреплением колонов к их земельным участкам), так и остготским завоеванием с его последствиями (разделы и захваты земель), но отнюдь не разрушенный указанными процессами.
Прежде всего это проявляется в структуре крупной земельной собственности и системе эксплуатации римских непосредственных производителей. В источниках фигурируют римские fundi и виллы, которые обрабатываются трудом рабов, колонов разных категорий, а также лично свободных зависимых земледельцев. Структура этих крупных земельных владений представляет собой такое сочетание мелких хозяйств колонов и посаженных на землю рабов с крупной собственностью землевладельца, при котором мелкие хозяйства лишены всякой экономической самостоятельности и служат лишь интересам собственников латифундий и вилл, а непосредственные производители являются юридически неправоспособными.
Высший правящий класс составляли те владельцы латифундий, которые входили в состав сенаторского сословия, состоявшего из различных разрядов (illustres, clarissimi). Остальные крупные собственники, не принадлежавшие к сенаторскому сословию, имели свои владения в разных провинциях Италии и не заседали в верховном политическом органе — Сенате. Изменения, происходящие в их среде, явствуют из данных источников о мобилизации земельной собственности, а именно о тяжбах из-за земельных владений, об их продаже, разделах между двумя собственниками, а также о дарениях[27]. Римские землевладельцы Италии VI в. делились на те же категории, которые были типичны для Позднеримской империи IV–V вв. Наиболее крупные землевладельцы, принадлежавшие к знати (genere nobiles) и обладавшие значительной патримонией, ставили межевые знаки («титулы») на границах чужих владений, распространяя тем самым свой патронат на их население и присваивая их в собственность. Эдикт Теодориха, с одной стороны, ведет борьбу с подобным явлением, сохранившимся с IV–V вв., а с другой стороны, узаконивает его, ибо предоставляет право ставить титулы только фиску, но в то же время и тем лицам, кому это право пожаловано фиском. Однако таких лиц насчитывалось немало, так как к ним могли принадлежать все члены сенаторского сословия. Землевладельцы, не получившие от фиска соответствующей привилегии на захват чужого владения путем установки титулов на его территории, карались, согласно Эдикту, смертной казнью, если они делали это по собственной инициативе. Остальные римские землевладельцы являлись средними собственниками (possessores в широком смысле слова) либо мелкими — владельцами отдельных мелких участков (они обозначались тем же термином, но принадлежали к податному слою римского населения и приравнивались к трибутариям).
Судя по Эдикту, посессоры вели тяжбы из-за недвижимости, так как, захватывая чужие владения, они в то же время сами незаконно лишались собственных владений; к посессорам в широком смысле слова относится, по-видимому, и § 132 Эдикта, где сказано, что посессор не обязан доказывать свое право на земельное владение.
Для владения любого посессора Эдиктом устанавливается 30-летняя давность, по истечении которой никто не может возбуждать иск против его законных прав на обладание данным имуществом, причем, согласно одной из статей, в состав имущества входит не только недвижимость, но и зависимые от посессора люди — и не одни колоны и рабы, а и куриалы, а также и коллегиаты[28]. Это подтверждает мысль, что термином «посессоры» могли обозначаться и собственники типа помещиков средней руки. Эдикт Теодориха энергично защищает вотчинную собственность различных категорий и налагает суровые кары за всякие нарушения собственности на землю, движимое имущество и на непосредственных производителей, какой бы характер эти нарушения ни носили. В их числе Эдикт упоминает и мятежные действия скопом, и уничтожение межевых знаков, и кражу скота, похищение и сманивание рабов, работорговлю, а также изнасилование чужих рабынь и женщин-оригинарий, и, наконец, захваты, совершаемые рабами или колонами.
Обилие в Эдикте упоминаний о мятежах и коллективных выступлениях зависимого населения против землевладельцев (причем в некоторых из них, кроме рабов, оригинариев и колонов, участвовали и лично свободные люди)[29], а также суровость наказаний за подобные действия (смертная казнь, сожжение и т. п.)[30] указывают на систематическое повседневное сопротивление, оказываемое крупным собственникам эксплуатируемыми непосредственными производителями. Однако это противодействие не вылилось в восстание сколько-нибудь широкого масштаба.
Так как при остготском владычестве в Италии сохранился позднеримский муниципальный строй, то уцелело и сословие куриалов — в том виде, как оно сложилось в течение IV–V вв., т. е. в качестве слоя муниципальных землевладельцев, приписанных к своей курии и обязанных нести обременительные повинности (munera) в пользу последней, но зато освобожденных от уплаты общего поземельного налога (в отличие от посессоров).
Несмотря на издавна идущий процесс разложения прежнего муниципального строя Римской империи I–II вв., которое привело к фактическому превращению куриалов в крепостных, куриалы еще в VI в. продолжают в Эдикте Теодориха отличаться от колонов, хотя они могли становиться наряду с ними собственностью крупных землевладельцев: так, если беглый куриал (как и член какой-либо коллегии или раб) в течение 30 лет проживал на территории какого-либо имения, то он приписывался к этому имению. Как известно, куриалы и сами охотно переходили под патронат знатных и могущественных землевладельцев и массами бежали из своих курий.
Иногда они прибегали и к помощи церкви как к убежищу от уплаты долгов в пользу фиска. Но происхождение задолженности куриалов фиску и их сопоставление с табуляриями и сборщиками податей указывают на то, что в данном случае имеется в виду ответственность куриалов за взнос налогов посессорами, владевшими землей на территории городской общины, т. е. курии. Куриалы принимали участие и в совершении дарственных сделок с недвижимостью: при отсутствии соответствующих должностных лиц (магистрата, дефензора, дуумвира и пр.) для узаконения дарственного акта оказывалось достаточно свидетельства трех куриалов. Но и при наличии должностных лиц участие куриалов было необходимо.
Однако, хотя куриалы привлекались к обложению и к совершению имущественных сделок, их бедственное положение проявляется в том, что приписка к курии рассматривается как наказание за некоторые преступления (например, за изнасилование свободным, до того не приписанным к курии, чужой рабыни или оригинарии). Куриалов ограничивали и в имущественных правах. Так. после смерти бездетного куриала, не оставившего завещания, его имущество наследует курия; то же самое происходит и с имуществом куриала, осужденного за какое-либо преступление, если у него нет законных наследников.
Таким образом, куриалы и в VI в., при остготах, остаются такими же придатками к курии и «рабами государства», какими они стали уже с конца III и в течение IV в. Это подтверждается тем, что большинство постановлений Эдикта Теодориха о куриалах прямо заимствовано из распоряжений западноримских императоров IV–V вв. и из памятников римского права (из Кодекса Феодосия II, новелл Валентиниана III и др.).
Серьезное нововведение Эдикта Теодориха относится лишь к оригинариям. Оно содержится в § 142, который разрешает господину перемещать сельских несвободных — рабов или оригинариев (mancipia etiamsi originaria sint) — на другие участки или даже в города в качестве личных слуг. В специальной литературе выдвигались разные точки зрения на содержание и цель этого постановления; по-разному решался и вопрос, какой именно слой зависимого сельского населения обозначает Эдикт словами mancipia etiamsi originaria.
Само выражение mancipia etiamsi originaria Гартман толкует как обозначение несвободных колонов, происшедших из рабов. Это толкование приведенных слов он подкрепляет тем соображением, что § 142 Эдикта Теодориха направлен против одной главы кодекса Юстиниана (взятой из кодекса Феодосия и новеллы Валентиниана), которая распространяет принцип прикрепления к земельному участку на сельских рабов[31]. Сходного мнения придерживались в разное время Дан и Энслин. По существу понимание социальных последствий § 142 Гартманом близко к их истолкованию М. М. Ковалевским[32], который считал, что это распоряжение Теодориха предоставляло возможность остготским землевладельцам передавать земельные участки римских колонов, переселяемых в города, рядовым свободным остготам и что оно отнюдь не улучшало, а скорее ухудшало положение колонов. Однако в отличие от Гартмана он, по-видимому, считал, что оно относилось ко всем колонам. В этом отношении точка зрения Д. М. Петрушевского ближе к толкованию Гартмана, чем предлагаемая М. М. Ковалевским[33].
3. В. Удальцова, подобно Гартману, Д. М. Петрушевскому и Энслину, тоже полагает, что разбираемое «предписание относится лишь к сельским рабам, посаженным на землю, и к низшей категории колонов — к оригинариям»[34], ибо остготское правительство опасалось распространить разрешение продавать оригинариев без земли на все категории сельского зависимого населения Италии. Социальную направленность предписания § 142 3. В. Удальцова, так же как П. Г. Виноградов и Гартман, усматривает в стремлении правительства удовлетворить интересы остготской знати, которая нуждалась в применении труда колонов для обработки захваченных ею земель. По ее мнению, отмена прикрепления к земле части колонов (а именно колонов-оригинариев) ухудшала их положение, но не могла привести «к длительному… разрыву хозяйственной связи сельского раба с его пекулием и оригинария с его участком».
Если проследить словоупотребление Эдикта, то можно прийти к заключению, что термины servi (или mancipia) и originarii близки друг к другу по смыслу, а колоны в тесном смысле слова, т. е. за исключением оригинариев, рассматриваются как прослойка зависимого населения, не тождественная с той, которая обозначается, как оригинарии; иными словами, под колонами Эдикт разумеет тех, кого в Позднеримской империи обозначали как coloni liberi, а под оригинариями — coloni originarii, но без прибавления слова coloni. Оригинарии неоднократно сопоставляются в Эдикте с рабами и рабынями (servi, ancillae). Особенно показательно такое сопоставление в тех параграфах, в которых трактуются казусы, относящиеся к рабам и оригинариям вместе, но не применяемые к колонам в широком смысле слова. Термин originarii разъяснен в § 68 Эдикта, заимствованном из кодекса Феодосия. В параграфе указано, что женщина-оригинария — это та, которая прикреплена к месту своего рождения (de ingenuo solo): в случае, если она его покинет, ее следует возвращать обратно в течение 20 лет, а ее потомство должно принадлежать ее прежнему господину, даже если в течение этих 20 лет она была под властью другого господина и сделалась его собственностью. Тем не менее за некоторые преступления оригинарии наказываются так же, как и все остальные категории зависимого населения: за умышленный поджог дома или виллы оригинариев наравне с сервами и колонами осуждали на смертную казнь через сожжение — в противоположность свободным, которые лишь возмещали убыток, а в случае бедности подвергались телесным наказаниям и ссылке.
Однако в целом ряде предписаний Эдикта имеются в виду колоны в широком смысле слова, и тогда рабы и колоны сопоставляются друг с другом в качестве непосредственных производителей, т. е. мелких зависимых земледельцев. Так, за уничтожение границ владений без ведома господина колонам наравне с рабами грозит смертная казнь; господин в равной мере отвечает за грабежи и захваты, учиненные рабом или колоном без его ведома; долги колона или раба, сделанные без разрешения господина, взыскиваются из пекулия раба или колона. В этих и многих других случаях Эдикт не проводит различия между рабом и колоном, но не потому, что он их отождествляет, а потому, что трактует их как представителей зависимой рабочей силы, находящихся под властью господина и живущих на его земле, т. е. рассматривает колонов в широком смысле, без разграничения разных категорий. Но мы знаем, что низшая их категория — оригинарии — стояли ближе к сервам, чем остальные колоны, ибо оригинарии произошли от рабов.
Анализ терминологии Эдикта убеждает в том, что в § 142 термин originaria является спецификацией определенного разряда рабов или несвободных (mancipia), а не обозначением колонов вообще… Выражение же mancipia etiamsi originaria следует переводить так: «несвободные (или рабы), хотя бы они (или: если даже, пусть даже они) и были оригинариями» (ибо etiamsi не означает «такие»). При таком переводе станет очевидным, что нововведение Теодориха, (сформулированное в § 142) не произвело резкого изменения в положении всех колонов, и правы те исследователи (Д. М. Петрушевский, 3. В. Удальцова), которые считали, что оно относится лишь к сельским рабам и к происшедшей из них низшей категории колонов.
Наряду с колонами и рабами в остготской Италии сохранилось немало римских лично свободных крестьян, наличие которых тоже составляет пережиток позднеримских отношений.
Как уже указывалось выше, эти крестьяне, которые обозначаются обычно как ingenui, т. е. свободные, подвергаются разорению, впадают в зависимость и даже в рабское состояние; идет даже своеобразная торговля свободными, продаваемыми в рабство, а кроме того, многие свободные принуждены отказываться от собственной свободы и даже скрывать свое свободное состояние. Такие явления, по-видимому, происходят главным образом, в среде римского населения.
Тем более показательно, что наряду с этим в Италии VI в. сохраняются остатки крестьянства, не обозначаемого малоговорящим — в свете указанных выше процессов — термином ingenui, а выступающего как совокупность земледельцев, т. е. лиц, занимающихся сельскохозяйственным трудом, но не приписанных к участку, подобно coloni originarii. Они фигурируют под собирательным названием rustici, которое может реально относиться к весьма различным слоям населения (кроме рабов). Так, согласно некоторым статьям Эдикта Теодориха, rustici принадлежат к зависимым людям землевладельца, именуемого их господином, и к ним прямо прилагается эпитет «чужой» (rusticus alienus), причем rusticus противопоставляется рабу (servus). Однако тут же указывается, что с чужого rusticus’a нельзя требовать выполнения повинности и запрещается пользоваться его рабом и быком без его согласия. Отсюда следует, что зависимые крестьяне, обозначаемые как rustici, могли в свою очередь иметь зависимых от них несвободных людей. В предисловии Эдикта о закреплении за новыми хозяевами права собственности на беглых куриалов, коллегиатов или рабов по истечении срока 30-летней давности подчеркнуто, что тот порядок нарушают во вред господина rustici и куриалы: здесь, по-видимому, термином rustici названы различные слои зависимого крестьянства — в отличие от куриалов.
Термин rustici означал деревенских жителей-земледельцев в предписании Аталариха от 527 г., адресованном в «Вариях» правителю Аукании и Бруттии Северу по поводу их беззаконных нападений на торговцев. Предписание указывает на какую-то связь rustici с торговцами, которая не обязательно выражалась только во враждебных действиях и ограблениях, но, очевидно, могла приобретать и характер мирных торговых сношений[35]. То обстоятельство, что rustici подвергаются телесному наказанию, еще не говорит об их несвободном положении, ибо, как мы знаем из Эдикта Теодориха, и на свободных, принадлежащих к разряду humiliores, распространяются подобные наказания. Если и можно сделать вывод, что в данном тексте имеются в виду обедневшие свободные (т. е. те, которые в Эдикте обозначаются как humiliores), то в других случаях оказывается, что с rustici можно взыскать сумму в 400 солидов, как, в частности, сделал в 507–511 гг. некий магнат Венанций, вымогавший деньги для уплаты долга. Теодорих приказал сайону Фрумариту прекратить злоупотребления Венанция[36]. Однако самая возможность получения указанной суммы свидетельствует не только о превышении власти крупным землевладельцем-патроном, но и о каких-то связях с рынком самих rustici.
У Кассиодора rustici иногда зависимые земледельцы, которые могли становиться даже управителями на землях королевских патримоний, как, например, в «Формуле графу патримонии». Однако из этой Формулы, вопреки Дану, нельзя сделать вывод, что слово rustici здесь означает королевских колонов.
Весь разобранный материал из Кассиодора, привлеченный нами выборочно и иллюстративно, но не противоречащий другим его данным[37], показывает, что rustici — не особая сословная категория наряду с другими сословными группами позднеримского населения Италии (колонами, оригинариями, либертинами и т. д.), а общее обозначение для земледельцев, ведущих самостоятельное хозяйство и состоящих из лично свободных, а иногда и полусвободных или зависимых италийских крестьян[38].