Состоятельные арендаторы пользовались нередко трудом не наемных работников, а зависимых людей, которых салернские грамоты называют homines (люди); в договорах, заключаемых монастырем Волтурно, их именуют commenditi (коммендировавшиеся). Либо они работали совместно с либелляриями, либо последние сажали их на арендуемых землях. Так, съемщику иногда предлагалось поместить на передаваемом участке "надежного человека, который бы жил там и изо дня в день охранял это имущество"[161].
Мелкие и даже крупные феодалы иногда по каким-либо соображениям брали в аренду земли, уплачивая те же поборы, что и другие либеллярии. Разумеется, лично они не участвовали в возделывании этих земель. Основную массу арендаторов составляли крестьяне. Среди них имелись и зажиточные — такие, которые работали сами, одновременно используя труд зависимых крестьян или дворовых рабов. Но прежде всего прибегали к аренде земли те многочисленные обедневшие мелкие собственники, которые стремились таким путем в какой-то мере компенсировать сокращение своего надела и на некоторое время отсрочить окончательное разорение. Что же касается крестьян, уже утративших землю, то многим из них, очевидно, приходилось селиться на чужой земле без письменного договора, на худших условиях, тем более что арендатор должен был располагать некоторыми средствами — сельскохозяйственными орудиями, скотом, семенами, чтобы приступить к возделыванию участка и выполнить возложенные на него обязанности.
В условиях того времени арендный договор, заключенный феодалом с крестьянином, лишь формально считался сделкой, равноправной для обеих сторон. Кроме обычной арендной платы, на либелляриев возлагалось множество дополнительных обязанностей. Извозная повинность тоже была нелегкой, если господский двор находился на расстоянии нескольких десятков километров, так как крестьянин отрывался от работ для доставки вотчиннику зерна и вина в самую горячую пору. В случае неуплаты в назначенный срок чинша за землю (что могло случиться из-за неурожая, какого-нибудь стихийного бедствия и других причин) собственник имел право брать в залог имущество держателя, а это грозило последнему разорением. Контроль над молотьбой и уборкой винограда со стороны вотчинных агентов до некоторой степени стеснял свободу арендатора. Его самостоятельность ущемляло и содержавшееся в некоторых договорах требование сеньора, чтобы арендатор поселился на участке.
В XI в. условия держания несколько ухудшаются. В ряде контрактов фигурируют новые дополнительные поборы. Усиливается надзор за хозяйством либеллярия: землевладелец подчас оставляет за собой право в любое время проверять, достаточно ли хорошо съемщик обрабатывает землю, а в случае неудовлетворительной обработки брать в залог его имущество. Изредка либеллярий даже лишается права ухода. "Мы не имеем права покинуть их земли, — заявляет мелкий арендатор в Амальфитанской области, — …мы и наши наследники должны держать их на вечные времена"[162].
Главное значение арендных отношений, столь широко практиковавшихся в Южной Италии, заключалось в том, что в условиях феодализации аренда превращалась в один из ее факторов, способствуя, с одной стороны, экономическому укреплению вотчины, с другой — постепенному втягиванию крестьян-арендаторов в зависимость от землевладельца. Но этот столь характерный для Юга способ — разумеется, спустя немалый срок — приводил к феодальному подчинению крестьян. Острая нужда в рабочих руках обусловила и другие формы поселения крестьян на землях феодалов на сравнительно благоприятных условиях (впрочем, не столь распространенные, как аренда). Все это замедляло втягивание в зависимость крестьян, а следовательно, и темпы становления феодальных отношений в Южной Италии.
Состав крестьянства в период незавершенной феодализации, когда непрестанно изменялся социальный и экономический статус отдельных его групп, отличался большой пестротой. В класс феодально-зависимого крестьянства входили как рабы и другие слои зависимых людей, сохранившиеся с древности, так и свободные крестьяне римского и лангобардского происхождения.
То обстоятельство, что римский элемент сыграл большую роль в синтезе отношений, определило длительное сохранение рабовладельческого уклада. Домашние рабы и рабыни (servi et ancillae, famuli, mancipia) были составной частью имущества, передаваемого по наследству зажиточными лицами. Во многих брачных контрактах упоминается входящая в состав приданого "незамужняя хорошая рабыня…, юного возраста, со здоровыми членами и без какой-либо болезни, способная выполнять любую службу"[163]. Рабы продавалась, обменивались, их уступали другим лицам во временное пользование. Нередко в качестве дворовых слуг они исполняли различные работы в вотчине: были пастухами, погонщиками волов и пр.
Роль рабов в производстве постоянно уменьшалась. Часть из них получала освобождение путем формального акта; многие, однако, оставались в зависимости от бывшего господина. Отпущенные на волю рабы нередко получали в держание у своего прежнего владельца надел земли (а иногда также рабочий скот, небольшую сумму денег) или же поселялись на земле другого феодала.
Несравненно большее значение, нежели оседание на земле освобожденных рабов, имело массовое поселение в деревнях рабов, формально не отпущенных на волю, но фактически превращавшихся в лично зависимых крестьян. Такие крестьяне сохранили название сервов (servi, famuli). Это не означало, что все сервы происходили от рабов. В ряде случаев феодал обращал в сервов свободное или полусвободное население.
Лично зависимые крестьяне наделялись землей, собственность на которую сохранял феодал. Эта земля находилась в их наследственном пользовании. В отдельных случаях сервы могли, с согласия их сеньора, продать часть своего держания при условии, что новый поселенец будет по-прежнему нести все повинности.
Несмотря на то, что полевая барщина занимала на Юге небольшое место в общей массе повинностей (как правило, несколько дней или одну неделю в году), она считалась специфически сервильной повинностью; несение барщины рассматривалось судом как доказательство того, что данный человек является сервом.
Лично зависимых крестьян судил вотчинный суд. Так, на одном из судебных процессов, в котором участвовали крестьяне долины Трита, зависимые от Волтурно, свидетели, в частности, заявили, что эти крестьяне и их родители были сервами, и "как мы видели, монастырские препозиты всегда, вплоть до настоящего времени, могли принуждать их, и если вышеозначенные люди или их родители совершали какой-либо проступок, препозиты заковывали их в кандалы и обращались с ними, как с сервами"[164].
Документ говорит о том, что сервильное состояние было наследственным. Сервы всегда передавались другим феодалам со своим потомством, а также с землей. Свободные женщины, вышедшие замуж за лично зависимых крестьян, теряли при этом свою свободу.
Государственного прикрепления сервов к земле в тот период не существовало из-за слишком слабой государственной власти как в византийских, так и в лангобардских областях. Поэтому аббат монастыря Волтурно обратился в 972 г. с жалобой на бегство лично зависимых крестьян и с просьбой о помощи к германскому императору Оттону I, стремившемуся подчинить Южную Италию. Оттон распорядился: в любом месте, где будут найдены беглые крестьяне монастыря, они должны быть приведены к маркграфам, епископам, графам и судьям, чтобы те немедленно надлежащим образом расправились с ними. Однако реальных последствий такое распоряжение иметь не могло не только вследствие иллюзорности власти Оттона I в Южной Италии, но и потому, что у сервов сохранялась возможность бежать на пустовавшие земли, где их охотно принимали местные феодалы. Впрочем, бегство сервов ограничивала (и в немалой степени) сложность перехода на новое место, особенно с семьей, затруднения, связанные с распашкой пустошей, и другие причины того же порядка. Изредка зажиточным сервам (а таковых было, вероятно, немного) удавалось откупиться за крупную сумму и освободить собственную семью и потомков.
Большая часть оседавших на территории вотчины и утративших свою землю непосредственных производителей превращалась в условиях того времени, при обилии пустующих земель и заинтересованности феодалов в рабочих руках, не в сервов, а в полусвободных крестьян. Значительную группу среди них составляли пришлые крестьяне, которые фигурируют в источниках как hospites, а позднее как advenientes. Они сохраняли, по крайней мере на первых порах, ограниченную свободу. Феодалы привлекали их обещанием взимать лишь небольшой чинш и разными льготами, поэтому они подвергались более умеренной эксплуатации, чем сервы. Некоторые госпиты имели даже рабов.
Близки к ним по положению были лица, коммендировавшиеся крупным феодалам, в первую очередь — монастырям (commenditi, defisi). Вначале они обладали рядом прав, характерных для свободных людей, но коммендация влекла за собой не только выполнение повинностей, но и подсудность вотчинному суду. Постепенно в каждой местности сложился обычай, определявший объем повинностей. Госпиты и коммендировавшиеся люди включались по мере укрепления феодальной системы хозяйства в формирующийся класс зависимого крестьянства, не сливаясь, однако, полностью с сервами.
Широкую прослойку составляли арендаторы крестьянского типа. Все еще многочисленными были свободные крестьяне — собственники своих наделов,
Процесс социального расслоения превращал эту группу в весьма пеструю, экономически разнородную массу. Если некоторая часть таких людей возвышалась до положения мелких вотчинников, то большинство беднело. Однако к концу византийско-лангобардского периода слой крестьян-аллодистов остался сравнительно широким, являясь в дальнейшем своего рода материалом для дальнейшего развития процесса феодализации.