Случалось, что обе партии объединялись: например, в Ареццо гвельфская и гибеллинская знать дружно боролась против цехов. То же самое происходило в Парме в 1297 г. Гвельфский вождь маркиз д’Эсте охотно поддержал гибеллинов Ламбертации против гвельфской Болоньи. Когда Карл Анжуйский попытался подчинить Ломбардию, против него выступили совместно гибеллинские и гвельфские города.
За формулами "гвельфизма" и "гибеллинизма" скрывались разнородные, иногда диаметрально противоположные явления. Гвельфы — это и нищие ломбардские патарены, и маркизы д’Эсте, и флорентийские купцы. Гибеллины — это и тосканские графы, и генуэзские судовладельцы, и епископы Ареццо, и мятежные "апостольские братья", смотревшие на Империю как на орудие небесного промысла, которое сокрушит неправедную церковь и расчистит путь к светскому царству святого духа.
Очень часто город, городское сословие или отдельная семья принадлежали к гвельфскому лагерю только потому, что враждебные им город, сословие, семья соответственно стояли за гибеллинов. И наоборот. Города, соперничавшие с Миланом, входили, по традиции, в гибеллинскую партию, ибо Милан был гвельфским. Большинство городов Кампании, Умбрии и Марки неизбежно тяготело к гибеллинизму, так как здесь опасность папской теократии выглядела осязаемей, чем где бы то ни было. Генуя питала слабость к гибеллинизму из-за соперничества с Венецией и Робертом Неаполитанским, а папы Григорий X или Николай III — из страха перед Анжуйской династией. Но Генуя переметнулась к гвельфам, когда стремилась сокрушить Пизу; Пиза же оставалась неизменно гибеллинской, потому что ненавистная ей Флоренция поддерживала гвельфов. А так как у власти в гибеллинской Пизе стояли пополаны, то пизанская знать часто выступала с гвельфским кличем. Впрочем, трудно указать город или фамилию, которые не меняли бы партийной ориентации. Например, Сиена и Лукка переходили из одного лагеря в другой в зависимости от их взаимоотношений с Флоренцией. Конечно, лозунги гвельфизма и гибеллинизма носили крайне условный характер. Удивительно, что при этом они все же играли вполне действенную роль в итальянской политической практике. Традиционная принадлежность к одной из двух партий сохраняла известное значение, даже когда традиция шла вразрез с обновившейся социально-политической ситуацией. Картина борьбы выглядит в итоге настолько пестро и хаотично, что термины "гвельфизм" и "гибеллинизм" сходны с алгебраическими знаками, которым можно придать любой конкретный смысл.
Юрист XIV в. Бартоло да Сассоферрато рассуждал: "В провинциях и городах, где возникли враждующие партии, они должны как-то называться; поэтому упомянутые названия едва ли не употребляются чаще обычного. Но вообще-то здесь ни при чем ни церковь, ни империя, а лишь раздоры, которые существуют в городе или в провинции… Предположим, в городе правит некий тиран, который со своей партией называется гвельфом, и какой-нибудь благомыслящий человек враждебен его домогательствам. Так как этот человек враждебен тирану, то в этом городе он именуется гибеллином. И вообразим в другом городе, независимо от первого, некоего тирана-гибеллина. Конечно, наш благомыслящий человек борется против него, и здесь он — гвельф"[240].
Ясней не скажешь. Партии в обоих городах остаются неизменными, как бы они ни назывались. Отсюда не только бессодержательность лозунгов "гвельфизма" и "гибеллинизма" в общеитальянском масштабе: в каждом данном городе и в каждый данный момент борьба гвельфов и гибеллинов соответствовала точному социальному размежеванию. И сущность его не исчезала, если партии менялись именами. В столкновениях гвельфов и гибеллинов отразились основные социальные противоречия эпохи. Под этими лозунгами скрывалась прежде всего борьба итальянского бюргерства и мелкого городского рыцарства против феодальной знати. С другой стороны, в обстановке постоянных чужеземных нашествий и притязаний гвельфские традиции давали итальянским городам готовые и удобные идеологические и организационные формы для борьбы против Империи и Арагона, а гибеллинские традиции — столь же удобные формы для борьбы против папства, Франции и анжуйцев. Каждая коммуна придерживалась обычно той ориентации, которая помогала защитить независимость.
Исторические корни шумной схватки двух партий следует искать в развитии коммун. Экономическое развитие городов-коммун влекло за собой социальный раскол в них, все обострявшийся дуализм феодального и антифеодального лагерей. В условиях полной политической раздробленности страны в каждом городе социальные противоречия сказывались в области внешнеполитической, очень сложно переплетаясь с дуализмом Империи и антиимперских сил — особенно папства. То и другое сквозь призму разнообразнейших местных интересов преломилось в дуализме гвельфов и гибеллинов. Что же касается того, какие именно силы итальянского общества примыкали к гибеллинам, а какие — к гвельфам, то это всегда определялось конкретными обстоятельствами.
От консулата к пополанской коммуне
Итальянские города неожиданным образом оказались обязаны Фридриху I упрочением своего коммунального устройства. После того как на Ронкальском совещании в 1158 г. Барбаросса громогласно лишил их юридической независимости (iura regalia), он попытался подтвердить это практическими шагами и стал рассылать по городам наместников-правителей (викариев или подеста). Коммуны при первой же возможности вышвыривали их вон. Но сама административная идея подестата пришлась по вкусу. Например, болонцы в 1165 г. убили наместника и посадили собственного подеста.
Коллегия консулов отжила. Рост и дифференциация населения, появление обширных дистриктов, участившиеся военные столкновения, усложнение структуры коммунальных советов — все это требовало централизации исполнительной власти. Не случайно в Кремоне, Сиене, Вероне и др. выделилась должность, так сказать, первого консула (rettore). А главное — изменилось соотношение социальных сил. Консульский нобилитет был уже не в состоянии господствовать безраздельно. Его теснили богатеющие пополаны (часто в блоке с неродовитым рыцарством). Фигура подеста олицетворяла неустойчивое социальное равновесие. Конечно, нобилитет пытался навязать угодную ему кандидатуру. Пополаны предпочитали, чтобы подеста не имел корней среди местной аристократии. Нужен был посторонний человек, способный держаться в стороне от раздоров и блюсти общегосударственные интересы. После бурной борьбы, примером которой могут служить кремонские события 1209–1217 гг. или народное восстание в Губбио в 1240 г., в подавляющем большинстве итальянских городов установился новый порядок. На должность подеста стали приглашать чужеземцев.
Сначала подестат возникал более или менее спорадически. Рядом с ним некоторое время продолжала свое существование и консульская коллегия. Вскоре она исчезла. Во Флоренции первое упоминание о подестате относится к 1193 г., а его окончательная победа — к 1207 г. В Тревизо сведения о подестате начинаются с 1173 г., в Верчелли с 1177 г., в Виченце — с 1179 г., в Генуе — с 1190 г., в Ареццо — с 1192 г., в Анконе — 1199 г., в Вероне подестат возобладал с 1169 г., в Парме и Падуе — с 1175. Сроки, естественно, зависели от особенностей внутриполитической и военно-дипломатической ситуации. Но во всей Северной и Средней Италии этот переворот, начавшийся в разгар походов Барбароссы, занял не более 20–30 лет и завершился в начале XIII в.
Подеста приглашали на год. Чтобы быть избранным, требовались рыцарское звание, хорошая репутация и не менее 30 лет от роду. Подеста располагался в специальном укрепленном палаццо со своими лошадьми и другим имуществом, в сопровождении вооруженной охраны, нескольких судей и нотариуса. Весь штат он привозил с собой из родного города, сам содержал и оплачивал. Коммуна устанавливала ему значительное вознаграждение и окружала почетом. Однако его обязанности городского военачальника и судьи были строго регламентированы и обозначены в статутах, впервые появившихся к началу XIII в. Подеста считался председателем советов коммуны и повиновался их коллективной воле. Он мог быть переизбран только по истечении определенного перерыва (divi’eto) и, прежде чем сдать полномочия, подвергался дотошной публичной ревизии (sindacato). Короче говоря, подеста, в отличие от консулов, являлся платным чиновником на службе у коммуны. Иногда честолюбие побуждало его притязать на нечто большее, и тогда концентрация власти в руках подеста становилась опасной. Кстати, оба правила — "дивьето" и "синдакато" — касались и прочих должностей и характерны для классической итальянской коммуны, стремившейся обезопасить себя от злоупотреблений и тирании. Эти конституционные гарантии были весьма эффективны… если они соблюдались. Создание подеста свидетельствовало о расширении социальной базы коммуны. Все отчетливей вырисовывалось основное социальное противоречие Италии XIII в. между нобилитетом в целом и торгово-промышленным населением (тоже в целом). Это противоречие все повелительней проступало сквозь любые промежуточные формы, локальные варианты, сложные нюансы, сквозь хаос междоусобиц и путаницу партий. Populares или milites? Бюргерства или дворянство? вопрос решился в середине столетия. Старой аристократической коммуне в большинстве городов пришел конец.
Смерть Фридриха II послужила сигналом для перестановки исторических сил, особенно в Тоскане. В 1250 г. пополаны победили во Флоренции, Лукке, Орвието; в 1253 г. — в Сиене и Вольтерре; в 1254 г. — в Пизе, в 1255 г. — в Болонье и Фаэнце, в 1257 г. — в Генуе. Государственная структура постепенно приняла необычный вид. Рядом с "генеральным" и "специальным" ("креденца") советами коммуны, в которых были представлены и побили, и пополаны, появились аналогичные пополанские советы. Рядом с подеста как общегородским магистратом появился "капитан народа" (capitano del popolo), возглавлявший пополанское ополчение и выполнявший вообще те же функции, что и подеста, но только в отношении пополанов. Таким образом, внутри коммунальной организации и параллельно с ней возникала пополанская "малая коммуна" — с собственной армией, гербом, знаменами, чиновниками, судопроизводством и даже конституцией (в