Национальная общность и политическая раздробленность
Средневековую Италию принято называть "страной городов". Впрочем, не менее традиционное возражение сводится к тому, что преобладающей производственной сферой в феодальную эпоху повсеместно было сельское хозяйство, и при самых блестящих успехах городской экономики Италия, конечно, не составляла исключения. В нашем распоряжении нет достаточных статистических данных, чтобы судить о соотношении городского и сельского населения. Хотя можно предположить, что в некоторых наиболее развитых районах в XIII–XIV вв. перевес был все же в пользу города. Дело, однако, не просто в экономической или демографической статистике. Известно, что она сама приобретает огромное значение лишь в рамках качественного анализа. Ибо в изменчивой общественной структуре обычно доминируют элементы, выделяющиеся не количественно, а функционально. Во Франции или Англии история городов составляла важную часть общенациональной истории. В Северной и Средней Италии эти понятия в известной мере покрывали друг друга, особенно если речь идет о политике и культуре. Разумеется, нельзя забывать об аграрной среде, в которую были вкраплены итальянские города. Но специфика самой этой среды в значительной мере определялась воздействием урбанистических факторов. Нет другой крупной средневековой страны, в судьбе которой деревня сыграла бы настолько скромную роль.
Так как в XIII в. североитальянские коммуны окончательно присвоили себе суверенные права и, устояв против императоров, стали практически единственными носителями государственности, проблема политического сплочения Италии превратилась в проблему объединения городов. Но города неспособны самостоятельно решить эту задачу (кроме Ганзы, мы не знаем ни одной устойчивой конфедерации городов, хотя бы в областном масштабе и ради ограниченных целей). Повсюду в Европе централизация свершалась с их непременной помощью, однако централизующим началом была внешняя по отношению к ним королевская власть. А король основывался на сугубо феодальной мощи собственного домена, совпадавшего с естественным центром народности.
В Италии не нашлось своего Иль-де-Франса и Парижа. Необычно раннее развитие городов размыло феодальные массивы. Непосредственной опорой претендентов на королевский трон поэтому оказались горные малонаселенные окраины или небольшие соседние княжества, пока их не оттеснили германские императоры. Отныне попытки объединить страну исходили не от национальной династии, а от чужеземных завоевателей. Битва при Леньяно явилась поэтому не только спасением коммунальной свободы, но и торжеством коммунальной децентрализации. За прогресс приходится расплачиваться.
Ценой независимости Италии стало ее единство.
С другой стороны, впечатляющие, но эфемерные успехи веронских Скалигеров или миланских Висконти подтвердили невозможность сплочения Италии вокруг какого-нибудь крупного города. Эгоистическая гегемония одного города ущемляла интересы прочих. Коммунам подошел бы беспристрастный арбитр вроде дантовского всемирного монарха. Но историческая действительность не предоставила варианта, в котором преимущества консолидации сочетались бы с выгодами автономии. Большинство городов поначалу хорошо принимало и Карла Анжуйского, и Генриха VII, отчасти даже Гогенштауфенов. Очень быстро наступало отрезвление.
Следует подчеркнуть, что распространенное мнение об отсутствии в Италии центростремительных тенденций — ошибочно. Города невыносимо страдали от непрерывных междоусобиц и опустошительных вторжений. Купцы и банкиры были лишены серьезной государственной поддержки за рубежом. Чересполосица границ воздвигала частокол пошлин. Политические конфликты затрудняли подвоз продовольствия и обрекали горожан на голод. Хаос мешал течению коммерческих дел. Отсутствие королевской власти крайне осложняло подавление знати. Каждый город в одиночку пытался выжить в вечной войне с остальным миром.
Например, на протяжении столетия рядовая коммуна Фаэнца сталкивалась с окрестными графами Куньо и Траверсара, сражалась за Барбароссу и против него, была взята после восьми месяцев осады войсками Фридриха II, отбивалась от Равенны и других соседей, противостояла папам и "романским графам". Одновременно на другом конце страны, в Пьемонте, коммуна Верчелли дралась со своим епископом, враждовала с Павией, Новарой или Пармой, металась между Миланом и Гогенштауфенами, сражалась с маркизом Монферрато и снова с епископом. Но подобными фактами пестрят хроники любого города. Особенным напряжением отмечена вторая четверть XIII в. Страна обливалась кровью. Горожан охватывали отчаяние и страшная усталость. В 1233 и 1260 гг. Италию захлестнули мгновенные волны на редкость массового миротворческого движения. "Ибо вся Италия была истомлена и истерзана многими бичами и развращена многими грехами и пороками". Жители, босые и полуобнаженные, бичуя друг друга попарно, с хоругвами и пением псалмов, выходили на улицы, двигались из города в город, призывая к покаянию. Вдруг от Умбрии до Марки Тревизо прекращались социальные распри, родовые вендетты и военные экспедиции, вчерашние враги обменивались поцелуями, власти не смели возражать и присоединялись к процессиям, тираны произносили смиренные клятвы, и у всех на устах было одно слово: мир. Разумеется, спустя несколько недель жизнь входила в привычное и тревожное русло. Братание всех городов и политических партий Северной Италии в августе 1233 г. по призыву проповедника Иоанна Винченцкого, на которое, как уверяет восторженный хронист, собралось четыреста тысяч человек, — не продержалось и месяца. Но эти настроения глубоко симптоматичны, а их импульсивность и размах впрямь необычны.
В Европе XII–XIII вв. образование централизованных государств шло в соответствии с обособлением народностей. Настоятельная потребность эпохи затронула также Италию. В XII в. проснулось итальянское национальное самосознание. Его следы заметны уже в призывах римлян к Конраду III в 1149 г. или в анонимной антииспанской поэме о взятии Майорки (Liber Maiolichinus). Среди идеологических свидетельств XIII в. следует выделить хронику Салимбене, "с великим рыданием" писавшего о "несчастной Италии" и о раздорах среди "нас, итальянцев". Соперничество с испанцами и французами и особенно немецкое вторжение оказались в этом отношении лучшими учителями. Возникали региональные союзы городов ("веронское сообщество" в 1164 г., тосканская лига в 1198 г. и т. д.). Первая "ломбардская" лига (1167 г.) провозгласила "согласие" ради "общей пользы". Ее руководители, собравшись в Венеции в 1177 г., заявили, что борются против императора во имя "чести и свободы Италии". По словам хрониста, "города, давшие клятву друг другу, стали все как одно тело". Вторая "ломбардская" лига существовала около 30 лет. Обе лиги функционировали и в дни мира, после исчезновения императорской угрозы.
Военные блоки подкреплялись валютными договорами и торговым арбитражем, в Совете лиги обсуждались и внутренние дела ее членов.
Милан, Пиза, Павия, Падуя, Флоренция и др. охотно именовали себя "вторым Римом", "дочерью Рима" и т. п. В глазах современников Italia — это не только "итальянское королевство", но и Апеннинский полуостров, жители которого ("латиняне") сродни по античному происхождению, языку и нравам. Клич "Долой немцев!" составил первую связную фразу в горькой повести итальянского патриотизма, которому уже Данте сумел дать осознанное и высокое выражение.
Конечно, флорентийский изгнанник видел намного зорче и дальше, чем другие. Но каким бы смутным ни было национальное чувство в душах его читателей, знаменитые слова "Италия, раба, скорбей очаг, в великой буре судно без кормила" — обращены именно к ним и рассчитаны на понимание. Это не значит, что мы вправе поставить знак равенства между патриотизмом XIV и XIX вв. Разумеется, есть неизмеримая дистанция между дантовскими инвективами и истолкованием их у Сильвио Пеллико или Мадзини. Не стоит увлекаться: ведь средневековый сепаратизм оказался гораздо весомей национального самосознания. Призывы Данте и Петрарки, как известно, не помогли.
Однако, важно одно: итальянская раздробленность была не фатальным абсолютом, а постепенно выработанным результатом столкновения противоречивых исторических тенденций. Причем преграды заключались не только в недостаточности экономических связей, конкуренции на внешних рынках, неравномерности развития и расхождении местных интересов. Это в порядке вещей. При складывании национальных государств всегда бушуют центробежные потоки. Во Франции, Испании или Англии сепаратизму было противопоставлено насилие. Но в Италии отсутствовал стержень, без которого в средние века немыслима централизация — не было национальной монархии.
В XIII в., по-видимому, еще существовала какая-то возможность выбора, и ситуация сохраняла некоторую пластичность. Однако в XIV–XV вв. стремления к консолидации привели лишь к полицентризму и окончательному закреплению областного размежевания. В итоге вместо дантовской Монархии появились монархии. Итальянская специфика, так сказать, отвердела. И проблема национального объединения отодвинулась на несколько столетий.
Формирование итальянского языка. Первые шаги литературы
Перерастание разговорных латинских диалектов в итальянскую речь началось, несомненно, еще в лангобардские времена. В документах VII–VIII вв. просвечивают топонимические и синтаксические сдвиги. Шутливый стишок, записанный в начале IX в., обнаруживает эту эволюцию более отчетливо. Но первым памятником итальянского языка принято считать краткую свидетельскую формулу 960 г. При тяжбе Монтекассинского монастыря с феодалом Родельгрино Аквинским писец, к счастью, зафиксировал одну из фраз в точности, как она прозвучала (Sao ко kelle terre, per kelle fini que ki contene, trenta anni le possette parte Sancti Benedicti — "мне ведомо, что эти земли, в означенных здесь границах, вот уже тридцать лет принадлежат отцам-бенедиктинцам" — так выглядит фраза, с которой начинается достоверная история языка Петрарки). От XI в. сохранилось немногим больше: три фрагмента. От XII в. ровно столько же (в том числе четырехстрочная надпись на феррарском соборе). Первый образчик тосканской речи датируется лишь началом XIII в. и весьма символичен: это отрывок из счетной книги флорентийского менялы. Таким образом, на протяжении пяти или шести столетий итальянский язык формировался словно бы подспудно, почти не прорываясь в письменность. Очевидно, латынь оставалась понятной для жителей Италии дольше, чем где бы то ни было. Зато, когда итальянский язык (