Утверждение власти требовало сосредоточения в его руках больших денежных средств, отсюда увеличение налогов, введение новых государственных монополий, ограничивающих свободу торговли, в частности, хлебной. Как только новый герцог получил подтверждение своих прав на престол (императорская инвеститура, официальное признание со стороны других итальянских государств), в его внутренней политике наметился поворот в пользу буржуазных элементов. Сам Моро писал в одном из писем 1494 г., что его основная забота — "получить благоволение пополанов (di gratificarsi li popoli), добиться расположения (procacciarsi la loro affezzione)"[504]. Эту политику отразили указы 1494 г. о свободе торговли, отмене налога на ввоз хлеба в Милан, сокращении косвенных налогов на предметы первой необходимости и даже отмене некоторых габелл, разрешение пользоваться лесом в резервированных ранее для герцогской охоты местах и ряд других[505]. Эта политика, правда, не всегда была последовательной, а главное — не успела дать эффективных результатов. К тому же при французском правлении буржуазия надеялась достичь большего — перехода власти непосредственно в ее руки.
Во Флорентийском государстве, где всякие политические претензии феодального дворянства были разбиты еще в XIII–XIV вв. длительной антимагнатской политикой флорентийской буржуазии, в конце XV в. на первый план выступили противоречия между Флоренцией и городами подчиненного ей дистретто.
Объединение Тосканы в тех пределах, в каких оно осуществилось к середине XV в., проходило исключительно в интересах торгово-промышленных кругов самой Флоренции. Местная олигархия не только не имела доступа к государственному управлению, но и на местах ее права весьма существенно ограничивались. Своеобразная протекционистская политика, проводившаяся Медичи в интересах промышленности и торговли Флоренции, приводила к гибели внешней торговли и некоторых отраслей ремесла (например, местного высококачественного сукноделия)[506]. Таким же своекорыстием отличалась и налоговая политика Флоренции[507]. Город-гегемон, таким образом, оказался единственным, кто извлекал выгоды из территориального объединения. Французские города поступались своими привилегиями в пользу королевской власти, получая взамен этого реальные выгоды: защиту от чрезмерной эксплуатации их феодалами и поддержку центральной властью их торгово-промышленной деятельности внутри и вне страны. В Италии же, и в частности в Тоскане, где политическое сопротивление феодалов было давно сломлено, а города достаточно сильны, чтобы самим обеспечить необходимые торговые связи и экономическое процветание, выгоды от объединения представлялись делом далекого будущего. Пока же такие города Тосканы только и ждали удобного случая, чтобы освободиться от ненавистного ига Флоренции. Приход французов в Тоскану в 1494 г. явился как раз подходящим моментом. Полностью воспользоваться благоприятными обстоятельствами смогла только Пиза, которая в течение 15 лет (1494–1509) с невыразимым упорством отстаивала свою свободу, отняв у Флоренции не только колоссальное количество денег и сил, но и нанося ущерб ее торговле, лишив столь необходимого выхода к морю. Пизанское восстание — только наиболее яркое выражение противоречий между Флоренцией и городами дистретто. С исторической точки зрения эта борьба за "свободу" носила реакционный характер, ее можно сравнить с партикуляристскими устремлениями южнофранцузских городов в XVI в. во время религиозных войн. Но пизанская буржуазия этого не понимала и продолжала борьбу. Такие попытки неоднократно делали и другие города Тосканы: Ареццо (1494, 1498 гг.), Пистойя (1501 г.). Это в значительной мере определило постоянную пассивность флорентийской внешней политики в период Итальянских войн и ее полную зависимость от Франции (до 1527 г.).
Особое положение среди региональных государств полуострова занимала аристократическая республика Венеция, отличавшаяся от прочих завидной монолитностью и прочностью строя.
Несмотря на то, что она последней закончила подчинение своего региона (terra ferma), ей в значительно меньшей степени, чем другим государствам Италии, были присущи те внутренние противоречия, которые разрывали Милан и Флоренцию. Объясняется это не только всем известной воспитанной веками монолитностью ее правящего класса и мудростью его политики, но и тем обстоятельством, что, являясь в основном, в отличие от Флоренции, торговым центром, Венеция не была заинтересована в подавлении промышленной деятельности подвластных ей городов. Напротив, именно после включения в состав Венецианской республики шерстяное производство Вероны и Бреши, полотняное — Кремы достигают необыкновенного расцвета. Это обеспечило ей деятельную поддержку торгово-промышленных слоев всех городов terra ferma в тяжелейшее для республики время, когда она стала объектом агрессии объединенной коалиции Франции, Империи и папы (1508–1513). Верность республике населения ее городов смогла нейтрализовать антивенецианскую деятельность местного дворянства и олигархии, как и везде проявлявших активное неудовольствие в связи с лишением их всяких привилегий и низведением до положения простых чиновников Венеции.
Совершенно особое и удивительное обстоятельство, не свойственное более ни одному итальянскому государству — заинтересованность в сохранении целостности Венецианского государства крестьянства terra ferma и беднейших слоев городского населения. На подвластных землях венецианское правительство благодаря богатству метрополии смогло существенно снизить налоговое бремя, наиболее тяжело ложившееся на плечи именно низших классов. К этому нужно добавить и то, что собственно венецианцы только в конце XV в. начали приобретать земельные владения на terra ferma, вытесняя местных землевладельцев. Эта перемена хозяев на первых порах приносила некоторое облегчение крестьянам[508].
"Свобода рук" в области внутренней политики позволила Венеции наряду с папством не только играть активную роль на всем протяжении Итальянских войн, но и сохранить независимость и целостность своей территории.
И все же перечисленные признаки внутреннеполитической слабости отдельных государств Италии вряд ли можно рассматривать как проявление кризиса, точнее они являются следствием незавершенности процесса внутреннего развития региональных государств Италии, который наткнулся на такое мощное деформирующее препятствие, как иностранная агрессия.
Политическая пестрота полуострова дополнялась экономической неравномерностью развития его частей. Когда говорят о необыкновенном, блестящем развитии итальянских городов, их торговли и промышленности в XII–XIV вв.[509], то часто забывают, что вся южная и половина Средней Италии не имела к этому расцвету прямого отношения, как, впрочем, и некоторые части Северной Италии (Пьемонт, альпийские области). Поэтому, коль скоро речь заходит об упадке в XV в., можно сосредоточить внимание на наиболее передовых областях страны, так как именно они в конечном итоге определяли общее состояние экономики полуострова.
При общем взгляде на экономическое положение Италии в XV в. обращают внимание на ряд тревожных фактов. Прежде всего — потеря Италией монопольных позиций в торговых связях стран европейского континента с Востоком; утрата монополии в области банковского дела (финансирование европейских государств) и в производстве и сбыте сукон вначале на рынках Европы, а затем и Востока. Кроме того, явно обнаруживается стремление части купцов и банкиров, накопив огромные богатства, отойти от активной торгово-промышленной деятельности и вкладывать капиталы в приобретение земельной собственности, в банковские операции и государственные займы.
Что касается первого, то необходимо подчеркнуть, что это была утрата именно монопольного, исключительного положения Италии в ряде отраслей европейской экономики. Ее обусловило быстрое развитие промышленности и торговли в странах Западной Европы, где складывались мощные национальные государства, промышленность и торговля которых получала не только финансовую, но и политическую и военную поддержку. Это изменение роли Италии в общевропейской экономической конъюнктуре еще не могло привести в XV в. к значительному сокращению ее промышленной продукции, торговли и банковских операций. Что же касается второго, то тяга торгово-промышленных и ремесленных кругов к приобретению земельной собственности отнюдь не является чем-то присущим именно XV в. Для решения же вопроса, не была ли в XV в. нарушена пропорция между "капиталовложениями" в торговлю и промышленность, с одной стороны, и в приобретение земли с другой, мы пока не располагаем достаточным количеством данных, говорящих о составе капитала даже наиболее крупных промышленников и банкиров.
В середине XV в. итальянская посредническая торговля испытала жестокие удары. Тем более поражает та быстрота и энергия, с которой Генуя и Венеция, особенно пострадавшие от турецкой экспансии, сумели изменить ориентацию своей торговли, перенести центр тяжести ее: первая — в Западное Средиземноморье, Испанию и Португалию, вторая — в порты Северной Африки, в Сирию и Египет. В 1332–1345 гг. пунктом назначения всех венецианских галер, ушедших в восточном направлении, были порты Черного моря и Восточного Средиземноморья; общая прибыль от этих рейсов оценивалась в 100 400 золотых дукатов. В 1400–1412 гг. галеры отправлялись как в Черное море, так и в Сирию и Египет, они дали 96 300 золотых дукатов, из них 78 % пришлось на порты Леванта. В 1443–1456 гг., т. е. в годы самых тяжелых потерь на Востоке, венецианские купцы удвоили стоимость своих перевозок в Левант: из 129 галер (против 111 в 1400–1412 гг.), покинувших венецианский порт, 123 отправились в Сирию и Египет; общая прибыль от этих рейсов составила 221 510 золотых дукатов (при этом нужно учесть возросшую долю накладных расходов — в связи с турецкой опасностью пришлось увеличить вооружение и военный конвой купеческих галер)