Реставрация
С падением наполеоновского режима в Италии были восстановлены монархические порядки, существовавшие до революционных переворотов конца 90-х годов. Решения Венского конгресса 1814–1815 гг. закрепили раздробленность страны на восемь государств: Пьемонт, или Сардинское королевство (расширившееся благодаря присоединению к нему территории упраздненной Генуэзской республики), австрийские владения (Ломбардия и Венеция), герцогства Пармское, Моденское и Тосканское (с последним слилось в 1847 г. небольшое княжество Лукка), Папское государство и Неаполитанское королевство (или Королевство обеих Сицилий). Все итальянские монархи (кроме папы) примкнули к Священному союзу. В стране воцарилась абсолютистская и клерикальная реакция, стремившаяся искоренить все нововведения революционного и наполеоновского периодов. Дворянство и духовенство снова стали господствующими сословиями, захватившими в свои руки монополию политической власти.
Реставрация принесла с собой резкое усиление влияния Австрии на Апеннинском полуострове; господство Франции сменилось фактическим господством Австрийской империи. Расширились австрийские владения на полуострове: кроме самой богатой и наиболее развитой из итальянских земель — Ломбардии, Австрия завладела теперь территорией бывшей Венецианской республики и тем самым обеспечила себе господство на Адриатическом море. Кроме того, в подчинении у Австрии по существу находились центральноитальянские государства, где воцарились монархи, принадлежавшие к дому Габсбургов: герцогиней Пармы стала дочь императора Австрии Мария Луиза Габсбургская, в герцогстве Модена и в Великом герцогстве Тосканском престол заняли Франческо IV д’Эсте и Фердинанд Лотарингский, брат австрийского императора. Австрия добилась также права держать гарнизоны в ряде городов Папского государства, а Неаполитанскому королевству навязала союзный договор, позволивший ей влиять на внешнюю и внутреннюю политику правительства Неаполя и предусматривавший назначение австрийского генерала командующим неаполитанской армией. Таким образом, все государства Италии (за исключением Сардинского королевства) оказались в большей или меньшей степени в зависимости от Австрии. Австрийская империя стала главным противником единства и свободы Италии, так как обеспечить свое господство она могла только при условии сохранения политической раздробленности страны и существования в итальянских государствах зависимых от Австрии абсолютистских режимов.
Провозглашенное венскими властями в 1815 г. Ломбардо-Венецианское королевство на деле не обладало ни малейшей автономией и представляло собой имперское владение, которое с годами стало наиболее эксплуатируемой в экономическом отношении частью Габсбургской монархии. Австрийцы не имели никакой социальной опоры среди населения, и их владычество покоилось исключительно на силе. В Ломбардо-Венецианской области была постоянно размещена австрийская армия численностью в несколько десятков тысяч солдат, призванная охранять режим от всяких внутренних потрясений и всегда готовая в случае необходимости вторгнуться в другие государства полуострова. Итальянские воинские части были ликвидированы.
Вся полнота власти в Ломбардо-Венецианской области принадлежала австрийским губернаторам, назначавшимся правительством Вены. Суды и административные органы находились всецело в руках австрийцев. Итальянцы привлекались в государственный аппарат лишь в качестве рядовых чиновников, обязанных безропотно исполнять волю австрийских властей.
Австрия установила в своих итальянских владениях режим политического бесправия, национального угнетения и полицейского произвола. Жесточайшая цензура душила печать, засилье тайной полиции вызывало всеобщее негодование. Города Ломбардо-Венецианской области кишели одетыми в штатское полицейскими агентами и осведомителями. Проникая во все слои общества, ведя неусыпную слежку за тысячами людей, тайная полиция была призвана запугать итальянцев, добиться их полной покорности и устранить всякую возможность проявления неповиновения или протеста против иноземного гнета.
Политика австрийских властей была направлена на то, чтобы унизить национальное достоинство итальянцев и подавить их национальные чувства.
В университетских курсах история Австрии и австрийское право вытеснили итальянское право и итальянскую историю; в начальных школах преподавание велось по учебникам, в которых утверждалось, что «подданные являются рабами императора»[138]. Ни одна дорога или дамба не могли быть построены без разрешения Вены. За простое выражение недовольства Австрией итальянец мог быть осужден на продолжительное заключение в крепости-тюрьме Шпильберг[139], ставшей для нескольких поколений итальянцев символом австрийского деспотизма и угнетения.
Рука об руку с Австрией действовали силы реакции внутри итальянских государств. Восстанавливались (хотя и не полностью) сословные привилегии дворянства и духовенства, церковь, ставшая важнейшей опорой реакционных монархий, старалась вернуть себе былое могущество в духовной и экономической областях. Восстанавливалось церковное землевладение, повсюду открывались десятки монастырей и других церковных учреждений, в Неаполе вновь вводились церковные суды и церковная цензура. В Папском государстве было восстановлено теократическое правление, и засилье церковников во всех областях общественной жизни не знало границ.
Абсолютистские правительства вводили множество таможенных тарифов, сковывавших торговлю и предпринимательскую деятельность. Например, в Сардинском королевстве первые шаги восстановленной здесь Савойской династии ознаменовались введением в начале 1815 г. высокого таможенного тарифа на важнейшие промышленные изделия. В марте 1815 г. были установлены новые, более высокие пошлины на изделия из железа, на шерстяные, льняные, хлопчатобумажные и другие ткани, на вина и зерно, С момента реставрации абсолютистской монархии и до начала 30-х годов таможенные пошлины в Сардинском королевстве постоянно росли, увеличившись в среднем в два раза по сравнению с 1818 г.[140]
Таможенные барьеры препятствовали не только внешней, но и внутренней торговле между отдельными областями государства— Лигурией, Савойей и Пьемонтом. Экономика Сардинского королевства (как и других итальянских государств), тяжело страдавшая от подобных запретов и ограничений, испытывала на себе в первые годы Реставрации также отрицательное воздействие ликвидации многих прогрессивных законов и учреждений, введенных в наполеоновский период. В Пьемонте был отменен прежде всего гражданский кодекс Наполеона, и вместо него власти решили восстановить архаическое законодательство 1770 г.; отменялись также торговый, процессуальный и уголовный кодексы и публичность ипотек, в большой мере ускорявшая сделки с имуществом[141]. Дворянство и духовенство получили финансовые и юридические льготы, крупные денежные суммы снова потекли в виде пенсий, компенсаций и наград в карманы придворной аристократии и церковников. Буржуазия оказалась в приниженном положении.
Восстановление абсолютизма сопровождалось в ряде итальянских государств широким увольнением из администрации, судов и армии тех чиновников и офицеров (в большинстве своем выходцев из средней и мелкой буржуазии), которые выдвинулись в наполеоновский период. В частности, в Пьемонте министерские посты, высшие дипломатические должности, средний и высший командный состав армии и главные звенья судебных инстанций снова оказались в руках родового дворянства, занимавшего теперь почти все самые важные и наиболее оплачиваемые должности в государстве. Бывшие наполеоновские офицеры и чиновники принимались на службу почти всегда с понижением в чинах (часто на 2–3 чина, так что капитаны и лейтенанты вынуждены были служить капралами).
Движимая ненавистью ко всему, что было связано с Французской революцией или деятельностью наполеоновских властей, реакция старалась не только ликвидировать новые институты и оттеснить людей, подвизавшихся в годы французского господства на административном, военном или политическом поприще, но искоренить также всякие либеральные стремления, вытравить самый дух свободомыслия и утвердить безраздельное господство религиозной идеологии как средства контроля над умами и ограждения их от влияния передовых светских идей. В Папском государстве, Модене, Пьемонте воцарился клерикальный гнет, духовенство проникало во все учебные заведения, почти целиком завладело начальным образованием. В Туринский университет допускались только лица, имевшие свидетельства об исповеди и причащении[142].
И все же, несмотря на неистовство реакции, ей не удалось осуществить свои намерения целиком, искоренить все новое, что вошло в жизнь итальянского общества за предшествовавшие 20 бурных лет, и полностью вернуться к старому порядку вещей. Сдвиги в имущественной и социально-правовой сфере, в умах и настроениях оказались слишком значительными, чтобы ими можно было полностью пренебречь и восстановить феодально-абсолютистские порядки во всей их целостности.
Как ни старались реакционные режимы ограничить и затруднить развитие буржуазных отношений, им пришлось поступиться в главном — санкционировать буржуазную концепцию собственности[143] и признать большую часть тех перемещений в землевладении за истекшее двадцатилетие, которые так обогатили буржуазию. В Ломбардо-Венецианской области, в Пьемонте и Неаполитанском королевстве власти признали законной собственность, приобретенную в результате распродажи национальных (т. е. главным образом церковных) имуществ в период французского господства. Даже в Папском государстве власти вынуждены были признать большинство отчуждений имущества, нанесших ощутимый удар церковному землевладению. Восстановление майоратов, фидейкомиссов и права мертвой руки не смогло воскресить систему феодального права в сфере имущественных отношений, подорванную антифеодальными преобразованиями итальянских республик и наполеоновских властей.
В Сардинском королевстве, где реакционным кругам удалось зайти особенно далеко по пути возврата к прошлому, распоряжения о фидейкомиссах соблюдались лишь в крайне редких случаях, а королевский эдикт, объявлявший об отмене с 1818 г. всех крупных арендных договоров (на сумму от 5 до 10 тыс. франков), заключенных при наполеоновском правительстве, оказался обреченным на провал[144]. Это было вызвано развитием капиталистических отношений в сельском хозяйстве, обусловливавших необратимые изменения в социальной структуре общества и сводивших на нет попытки властей реставрировать феодальную собственность. Отмена всех личных прав бывших феодальных баронов, а также отмена или серьезное ограничение фидейкомиссов были подтверждены в большинстве итальянских государств, в том числе и в Неаполитанском королевстве, в папских владениях и Тоскане.
Вынужденные считаться с новой социальной действительностью, реакционные правительства полуострова, отменив наполеоновские кодексы и законы, вводили затем в фискальной, гражданской и юридической сфере такие установления, которые в той или иной степени учитывали наполеоновское законодательство. Так было и на Севере страны, в Ломбардо-Венецианской области, и на Юге, в Неаполитанском королевстве, где в общем сохранилась даже наполеоновская система провинциального и коммунального управления; кроме того, власти декретировали некоторые меры антифеодального характера в Сицилии.
Церкви так и не удалось восстановить целиком былые позиции; например, в Неаполитанском королевстве теперь насчитывалось до 50 тыс. церковников — против 100 тыс. служителей культа в конце XVIII в.[145]
Наконец, старые династии при их воцарении в Италии должны были отказаться от жестоких репрессий, поскольку главные державы-победительницы, восстанавливая легитимистские порядки в Европе, старались не прибегать к крайним мерам в надежде добиться более быстрого и полного умиротворения и избежать новых революционных потрясений. Этим и была продиктована относительная умеренность, проявленная абсолютистскими режимами в Италии в первый период Реставрации (1815–1820 гг.) в отношении тех, кто сотрудничал с наполеоновскими властями или даже принадлежал к числу явных противников режима.
В целом внутренняя политика реставрированных монархических правительств после 1815 г. преследовала цель укрепить пошатнувшийся сословно-абсолютистский строй. Вынужденные примириться с основными сдвигами в имущественных и социальных отношениях, происшедшими за истекшие 20 лет, абсолютистские правительства стремились, однако, путем запретительных таможенных мер и других ограничений сдержать дальнейшее развитие капиталистических отношений. Кроме того, монархические власти противодействовали тому, чтобы эти сдвиги повлекли за собой соответствующие изменения в государственно-политической надстройке, отвергая притязания усилившейся земельной буржуазии и либерально настроенных кругов дворянства получить доступ к государственной власти. В новых условиях XIX в. такая политика, направленная прежде всего на консервацию реставрированных порядков, уклонявшаяся от разрешения возникавших социальных проблем и враждебная новым национальным и политическим устремлениям, носила по существу реакционный характер.
Режим Реставрации вызвал глубокое разочарование итальянской буржуазии, ощущавшей теперь более остро, чем четверть века назад, экономические стеснения и политическое бесправие. Вместе с буржуазией это разочарование разделяли те круги либерального дворянства, интеллигенции, студенчества и военных, которые связывали с крушением французского господства надежду добиться более современного политического устройства и национальной независимости. Пробудившееся национальное самосознание итальянского общества отразилось в формировании буржуазно-либеральной идеологии, в развитии умеренно-либеральных идей в сфере общественных наук и в литературе. С первых лет Реставрации либеральные круги развернули значительную по своему размаху культурную деятельность сначала в экономически более развитой Ломбардии, а затем в Тоскане, где относительно умеренная политика властей в меньшей мере, чем в других государствах Италии, сковывала деятельность культурных сил. Связующими центрами либеральной интеллигенции и буржуазии стали некоторые журналы, издававшиеся в этих областях: «Кончильяторе», «Антолоджиа», затем «Аннали универсали ди статистика» и др.
Это идейное и культурное движение приняло в годы Реставрации форму романтизма, носившего в Италии с момента своего возникновения либеральную окраску. В 1818–1819 гг. проводником новых идей был миланский журнал «Кончильяторе» («Примиритель»). В публиковавшихся им статьях на различные темы особенно примечательно постоянное обращение к национальной проблеме, обсуждение вопроса о происхождении итальянской нации. В этой связи среди итальянских образованных кругов пробуждается живой интерес к историческому прошлому страны, что подготовило почву для появления исторических сочинений, проникнутых национально-патриотическими идеями, призванными служить укреплению итальянского национального сознания. Вместе с тем отказ дворянских и отчасти буржуазных кругов Европы от рационализма и их резкий поворот к религии, ясно обозначившийся в годы Реставрации, проявился также в Италии, наложив отчетливый религиозный отпечаток на формирующуюся буржуазную идеологию, в которой сразу дали о себе знать сильные либерально-католические тенденции.
Содействуя развитию и укреплению национального самосознания и созданию единой итальянской культуры, стимулируя интерес к экономическим проблемам и предпринимательству, либеральные круги, участвовавшие в этом идеологическом и культурном движении, не имели, однако, практической возможности выступать в качестве организующего начала оппозиционных сил, поскольку всякое публичное обсуждение политических вопросов в Италии было в ту пору совершенно исключено. Поэтому в условиях, когда реставрированные монархии обнаружили полное нежелание пойти на проведение таких государственных реформ, которые открыли бы дверь на политическую арену новым буржуазным собственникам и либерально настроенным кругам дворянства, эти социальные слои встали на путь подпольной политической деятельности, на путь создания тайных обществ и организации заговоров.
Национально-освободительное движение в 1815–1820 гг.Карбонарии
Тайные общества, возникшие первоначально как орудие борьбы с французским засильем, после 1815 г. обратили свое острие против реакционных монархических режимов и Австрии — главного препятствия на пути достижения национальной независимости. В 1815–1820 гг. заговорщические организации (как возникшие в период наполеоновского господства, так и вновь созданные) широко распространились по всей Италии. Значительное влияние на формирование и развитие подпольного движения в северных и отчасти центральных районах страны оказал бывший соратник Бабефа Филиппо Буонарроти, связанный с республиканским и национальным движением в Италии еще с 90-х годов XVIII в. Он добивался создания строго законспирированной сети тайных обществ, подчиненных единому руководящему центру. В 1818 г. на тайном совещании в Алессандрии (в Пьемонте) подпольные организации «Адельфов» и «Филадельфов» объединились в «Общество высокодостойных мастеров» во главе с Буонарроти. Подобно масонской организации новое общество было построено в виде лестницы из нескольких звеньев, называвшихся степенями, причем каждая степень имела собственную политическую программу: среди членов первой, низшей степени (включавшей в себя основную массу приверженцев «Общества») проповедовались идеи деизма, равенства и братства, среди посвященных во вторую степень — лозунги республики, демократии и народного суверенитета, конечной же целью «Общества», известной узкой группе руководителей, посвященных в третью, высшую степень, считался коммунизм. Членам низших звеньев не сообщалось о программных целях высших степеней, особенно третьей[146], так что в обществе Буонарроти существовала определенная идейная разобщенность между отдельными группами его членов.
В Италии секции («церкви») «Общества высокодостойных мастеров» существовали во многих городах Пьемонта, Ломбардо-Венецианской области, герцогств Парма, Тоскана, Модена и Папского государства.
Поскольку в условиях режима Реставрации основные программные цели общества Буонарроти были неосуществимы, то в плане практической деятельности Буонарроти и его сподвижники добивались сотрудничества с другими тайными организациями, преследовавшими иные политические цели, и прилагали усилия к тому, чтобы распространить на них свое влияние и превратить высшую, третью степень «Общества высокодостойных мастеров» в верховный тайный центр, координирующий все подпольное заговорщическое движение. В Пьемонте и Ломбардии буонарротистское общество стало опираться на возникшую здесь тайную организацию либерально-конституционного направления «Итальянская федерация», лишенную внутренних перегородок и широко открывшую двери для новых членов, среди которых преобладали буржуазные и либерально-дворянские элементы. В Ломбардии «федератов» возглавил граф Федерико Конфалоньери, принадлежавший к среде просвещенного и либерального ломбардского дворянства, склонявшегося к капиталистическим методам ведения хозяйства и занимавшего антиавстрийские позиции. В Пьемонте, где к «федератам» помимо буржуазии примкнуло много военных разных званий — от унтер-офицеров до офицеров высшего ранга — и молодых патриотически настроенных дворян, ведущей фигурой тайного движения стал граф Санторре ди Сантароза.
На Юге Италии, в Неаполитанском королевстве, а также в Папском государстве основной формой борьбы с абсолютистским строем стало движение карбонариев.
Карбонарская организация, как и организация, созданная Буонарроти, представляла собой иерархию степеней, т. е. носила многоступенчатый характер, в чем также сказалось влияние масонства. Низшие ячейки общества — венты — объединялись вокруг «материнских» вент, подчинявшихся в свою очередь высокой венте. Карбонарии пользовались специальными паролями и опознавательными знаками. Существовал особый, исполненный торжественности и символизма ритуал посвящения в члены общества и в его различные степени. В частности, широко был распространен ритуал выжигания древесного угля (carbonizzazione — «карбонизация»; отсюда, возможно, происходит и само название тайного общества). Этот ритуал символизировал превращение нового члена организации (carbonaro — «карбонария») в духовно чистого, неподкупного человека, уничтожение коросты фальшивых и испорченных нравов и возврат к истинной свободе и равенству[147].
Главной целью, объединявшей основную массу членов почти всех тайных обществ Италии той эпохи, включая и карбонариев, было стремление совершить чисто политическую революцию, не затрагивая при этом классовых интересов буржуазии и либерального дворянства и их земельных владений. Речь шла о том, чтобы обуздать неограниченный абсолютизм и полицейский произвол, добиться упорядочения финансов и налогообложения и устранить вопиющие препятствия для предпринимательской деятельности, а также иностранное (т. е. австрийское) вмешательство. Эти задачи надеялись разрешить, ограничив всевластие монархов конституцией и парламентом. Поэтому требование конституции было главным лозунгом тайных обществ как в Северной и Центральной Италии, так и на Юге, в Неаполитанском королевстве. Хотя среди участников карбонарских заговоров были сторонники республики и существовали отдельные венты, выступавшие под республиканским знаменем, карбонарское движение носило в целом конституционно-монархический, либеральный характер. В этом центральном пункте между заговорщиками не было разногласий. Они возникали только по вопросу о том, какой конституции следует добиваться от монархов.
Более радикальное и демократически настроенное крыло тайных обществ Пьемонта (объединявшее буржуазию, младших офицеров и унтер-офицеров, представителей свободных профессий) и большинство карбонариев в Неаполитанском королевстве высказывались за введение передовой для своего времени испанской конституции 1812 г., признававшей народный суверенитет и предусматривавшей созыв однопалатного парламента. Более умеренное крыло подпольного движения склонялось к консервативной французской конституции 1814 г. За исключением требования конституции карбонарии и другие тайные организации не имели единой и ясной программы. К тому же, несмотря на связи между революционным подпольем в различных частях Италии, движение тайных обществ в 1815–1830 гг. носило в общем локальный характер и, как правило, не преследовало задач, выходивших за рамки отдельных государств или областей. В наибольшей степени требование национальной независимости и ликвидации австрийского господства было распространено на Севере Италии, среди членов общества «Итальянская федерация» в Ломбардии и Пьемонте. Заговорщики надеялись достичь этой цели, воспользовавшись традиционным стремлением Сардинской монархии к территориальному расширению с тем, чтобы с помощью пьемонтской армии добиться освобождения Ломбардии и Венеции от австрийского гнета, слияния их с Пьемонтом и создания Североитальянского конституционного королевства под эгидой сардинского короля. В герцогствах и Романье карбонарии склонялись к образованию Центральноитальянского государства. В Лацио и Марке движение против папы не имело четкой государственно-политической программы. В Неаполе идеи независимой и единой Италии придерживалось лишь революционно-демократическое меньшинство карбонариев.
Так как тайные общества в отдельных государствах тяготели к компромиссу с монархией, то это, как правило, влекло за собой отказ от идеи создания единого итальянского государства. Отличительная черта движения тайных обществ тех лет состояла также в том, что большинство его руководителей, отражая настроения буржуазно-дворянских кругов (помнивших о трагических событиях 1799 г.), опасалось стихийных выступлений народных масс и не желало широкого вовлечения их в революционное движение; поэтому они рассматривали заговор и военный переворот в качестве главного метода борьбы. И карбонарии в Неаполитанском королевстве, и сторонники «Итальянской федерации» на Севере страны рассчитывали добиться своих целей с помощью армии, что и побуждало их вовлекать в заговор возможно большее число офицеров и вообще военных.
Наконец, большинство заговорщиков, принадлежавших к различным тайным организациям, считало совершенно немыслимым изменить реакционные порядки, не опираясь на согласие монархов. В этой связи становится понятным, почему в эпоху Реставрации среди либералов разных направлений получила широкое распространение вера в русского императора Александра I как верховного покровителя всех либеральных сил Европы, в том числе Италии. Характеризуя настроения итальянского общества в начале Реставрации, один из современников писал: «Все взгляды обращены к России. Итальянцы сознают, что эта великая держава — единственная, чьи намерения по отношению к ним могут быть бескорыстны, и что лишь только с императором Александром они могут связывать надежды на свое благоденствие»[148]. Эта вера в либерализм русского царя (укрепившаяся под впечатлением предоставления Александром I конституции Польше, а также благодаря деятельности русских агентов в Италии, преследовавших цель умерить здесь австрийское влияние) была логическим следствием недостаточной связи либеральных сил с низами и показателем внутренней слабости заговорщического движения.
Революции 1820–1821 гг. в Неаполе и Пьемонте
К 1820 г. карбонарские венты и ячейки других тайных организаций существовали в десятках и сотнях городов и селений во всех частях Италии. Подпольное движение приобрело значительные размеры, и наиболее решительные его сторонники с нетерпением ждали сигнала к открытому выступлению.
Особенно большую активность проявляли карбонарии в Неаполитанском королевстве. Ставшее уже серьезной внутренней проблемой для режима Мюрата в последние годы его правления, карбонарское движение приняло самый широкий размах в период Реставрации. Ведущая роль в этом движении принадлежала земельной буржуазии, особенно провинциальной, значительно упрочившей свои экономические позиции и желавшей теперь закрепить на государственно-политическом уровне тот сдвиг в соотношении социальных сил, который произошел в наполеоновское десятилетие. Однако Реставрация обманула все ожидания неаполитанской буржуазии. Потерпела полный провал надежда на то, что неаполитанские Бурбоны, вернув себе престол, провозгласят в Неаполе сицилийскую конституцию: вместо распространения этой конституции на все королевство последовала ее отмена в самой Сицилии. Буржуазия так и не получила доступа к власти. Между тем ряд обстоятельств, сопутствовавших реставрации Бурбонов, обострил желание неаполитанской буржуазии добиться введения конституции.
Прежде всего буржуазия испытывала тревогу за судьбу своих вновь приобретенных земельных владений, ранее принадлежавших монастырям и другим религиозным организациям. Политика широких уступок церкви, проводившаяся монархией, внушала новым землевладельцам опасение, что абсолютистское правительство Бурбонов, несмотря на обязательство признать распродажу государственных имуществ (принятое по соглашению с Австрией в апреле 1815 г.), в определенный момент посягнет на их земельные приобретения. Поэтому в сохранении неограниченной власти Бурбонов буржуазные собственники усматривали потенциальную угрозу для своего имущества. Налоговая и таможенная политика правительства пробуждала еще большую тревогу и недовольство, прежде всего у мелких и средних землевладельцев, чьи интересы она явно ущемляла. В отличие от наполеоновских властей, освободивших от уплаты введенного ими поземельного налога владельцев недоходных земель, глава королевского правительства Медичи отменил это исключение, что тяжело отразилось на положении мелких собственников[149]. Кроме того, несмотря на требования провинциальных землевладельцев, Медичи отказался ввести протекционистский таможенный тариф, который оградил бы их от конкуренции дешевого зерна, сразу же после окончания войны с Наполеоном хлынувшего в огромном количестве из южных районов России, что вызвало в ряде стран Средиземноморья, в том числе в Италии, кризисные явления в сельском хозяйстве[150].
В столь неблагоприятных для сельского хозяйства Неаполя условиях Медичи не только не принял никаких мер для поддержки земледелия и ограждения его от иностранной конкуренции, но, напротив, настаивал на неукоснительном сборе поземельного налога, который из-за падения цен на зерно стал весьма обременительным для различных категорий землевладельцев, особенно для мелких и средних[151]. Столь неудачная экономическая политика правительства заставила многих представителей провинциальной земельной буржуазии, более тесно связанной с рынком, утвердиться в мысли о необходимости ограничить абсолютизм и добиться доступа к власти. Все более широкое распространение этого сознания неизбежно влекло за собой быстрый рост рядов карбонарской организации и умножение попыток поднять восстание, после того как стало очевидно, что надежды на введение конституции по собственной воле короля являются беспочвенными.
Готовясь к схватке с королевской властью, южная буржуазия стремилась разрешить две проблемы: в определенной мере гарантировать себя снизу, обезопасив свои тылы в деревне, и одновременно заручиться содействием оппозиционно настроенных кругов в верхах.
В преддверии открытого выступления против монархии важнейшим вопросом, встававшим перед неаполитанской буржуазией, были ее отношения с крестьянством.
Отмена феодализма и другие преобразования наполеоновского периода, только отчасти ослабив глубокий социально-политический кризис, охвативший южное общество в конце XVIII в., породили вместе с тем новые острые противоречия. Проблема обеспечения крестьян землей и ликвидации хронической нищеты этого основного производящего класса так и не была решена. Раздел общинных земель не привел к укреплению крестьянского хозяйства и распространению в сколько-нибудь значительных масштабах системы мелкой крестьянской собственности — как потому, что большие массивы земли удавалось захватить буржуазии, «благородным», так и потому, что среди крестьян, получивших участки общинного домена, большинство, не имея необходимых средств для приобретения инвентаря, оказывалось не в состоянии возделывать свои участки и платить положенные налоги. Это и вынуждало многих крестьян спустя несколько лет отказываться от полученных наделов, переходивших в руки все той же земельной буржуазии[152]. Очень скоро обнаружилось, что раздел общинных земель на Юге в той форме, как он проводился — без создания необходимых условий для закрепления за крестьянами переданной им земли, — не компенсировал ущерба, причиняемого основной массе сельского населения ликвидацией сервитутных прав, которые до раздела общинных угодий служили очень важным хозяйственным подспорьем для широких слоев крестьянства. Поэтому уже в первые годы Реставрации стало очевидным, что сам раздел общинных земель вызывал, как правило, дальнейшее обнищание сельских масс и их пролетаризацию.
Так, уже в первые годы Реставрации крестьянские массы убедились на собственном горьком опыте, что и вторичное возвращение короля в Неаполь не повлекло за собой никакого перелома к лучшему в условиях их существования. Вследствие этого к началу 20-х годов в настроениях низов произошел сдвиг, наметившийся еще в период первой реставрации Бурбонов. Вера крестьян в «доброго» короля дала глубокую трещину. Дезориентированные и глубоко разочарованные крестьянские массы либо впали в состояние глубокой апатии, либо, доведенные до отчаяния, выражали свой протест против угнетения в ставшей типичной для Юга экстремистской форме грабежей и разбоя («бандитизм»). Этот социальный в основе своей протест в разное время то ослабевал, то разгорался с новой силой; во всяком случае он превратился отныне в неотъемлемую часть всего уклада жизни сельского общества Юга, внося в атмосферу неаполитанской деревни элемент постоянного социального напряжения.
В частности, в первые годы Реставрации особенно широкую известность в Неаполитанском королевстве получили действия двух разбойничьих отрядов в Апулии, возглавлявшихся сыном ремесленника Гаэтано Вардарелли и бывшим капелланом из местечка Горталье Чиро Анниккьярико. Эти предводители разбойников пользовались поддержкой апулийских крестьян, которым они оказывали денежную помощь (передавая крестьянам часть средств, захваченных при нападениях на поместья и на королевских сборщиков налогов), а подчас защищали крестьян от произвола крупных землевладельцев[153]. Неоднократные попытки бурбонских властей уничтожить эти отряды, посылая против них карательные экспедиции, оканчивались безрезультатно.
В таких условиях земельная буржуазия в первые годы Реставрации строила свои отношения с крестьянством двояким образом. События 1799 г. и последующие вспышки острого социального антагонизма в южной деревне побудили наполеоновские власти еще в 1808 г. издать закон, предусматривавший создание — «в целях защиты личности, собственности и внутренней безопасности» — особых провинциальных легионов гражданской милиции из вооруженных представителей имущих слоев, прежде всего землевладельцев[154]. В 1817 г. королевским указом было подтверждено, что в каждой из 21 провинций королевства должен быть сформирован полк милиции из людей, обладающих «реальной собственностью» и способных вооружиться и экипироваться за собственный счет. Офицеры этих полков назначались королем из числа крупных землевладельцев[155].
Таким образом, провинциальная буржуазия обрела вооруженную силу, способную в случае необходимости оградить ее собственность от эксцессов мятежного крестьянства; в частности, провинциальная милиция использовалась как вооруженный заслон против «бандитизма».
Но трагический опыт 1799 г. и последующие события показали недостаточную эффективность одних лишь насильственных методов в отношениях с крестьянством и побудили буржуазию попытаться установить политические связи с народными массами.
Ядро карбонарской организации состояло из либерально настроенных групп земельной и, в меньшей мере, торговой буржуазии, чьи политические устремления не шли дальше установления конституционно-парламентского режима и создания более благоприятных условий для предпринимательства и торговли. Однако в карбонарском движении выделилось радикально-демократическое крыло, включавшее в себя бывших сторонников якобинского движения 90-х годов и исповедовавшую передовые взгляды интеллигенцию. Под влиянием и при участии этих людей карбонарии начали агитацию среди низов, особенно среди крестьянства, обосновывая справедливость своих целей ссылками на авторитет Иисуса Христа и Евангелия. В этой агитации наиболее радикальные элементы, не ограничиваясь содержавшимися в карбонарских уставах (катехизисах) идеями естественного равенства, всеобщего счастья и христианской добродетели, проповедовали также «аграрный» закон[156], внушая, следовательно, крестьянским низам надежду на возможность решения в их пользу земельного вопроса. Таким путем карбонарии стремились привлечь массы на свою сторону и лишить монархию ее традиционной поддержки. Хотя сама по себе подобная пропаганда не могла, разумеется, вызывать сочувствия у земельной буржуазии, однако последняя усматривала в ней тактическое средство, призванное обеспечить в решающий час борьбы с Бурбонами поддержку народных масс или их нейтрализацию[157].
Было еще одно обстоятельство, вынуждавшее карбонариев заботиться о привлечении на свою сторону низов. В 1816 г. министр полиции Неаполитанского королевства, убежденный монархист и ультрареакционер Каноза решил покончить с политикой лавирования между либеральными и реакционными кругами, проводившейся главой правительства Медичи, и разгромить неаполитанских либералов и карбонариев. Каноза намеревался достичь этой цели с помощью тайной реакционной организации «Кальдерариев», которая при его поддержке начала весной 1816 г. в Апулии террор против местных либералов и карбонариев, нападая по ночам на их дома, производя аресты и совершая убийства лиц, занесенных в заранее составленные проскрипционные списки.
Либералам и членам карбонарского общества пришлось принять меры самозащиты. Активизировались тесно связанные с карбонарским обществом тайные полувоенные организации (в частности, «Филадельфы» и «Свободные европейские патриоты», возникшие еще в годы французского господства); была создана также тайная военизированная организация «Решительные» (Decisi), куда вошли наиболее энергичные элементы (либералы-конституционалисты и республиканцы), готовые дать вооруженный отпор бандам Канозы. В такой обстановке, грозившей перерасти в гражданскую войну, карбонарии постарались заручиться более широкой поддержкой низов. В ряды «Филадельфов», «Свободных европейских патриотов» и «Решительных», являвшихся в сущности ответвлениями карбонарского общества, стали принимать ремесленников, поденщиков, крестьян-бедняков, надеясь в случае необходимости использовать их как ударную силу. Большую роль в привлечении этих низших слоев городского и особенно сельского населения на сторону карбонариев играло духовенство — сельские священники, каноники, викарии, монахи, дьяконы, которые вели среди низов пропаганду в пользу карбонариев, истолковывая их цели в духе идей первоначального христианства.
Наконец, в своем стремлении дать отпор бандам «Кальдерариев» карбонарии Апулии пошли на крайний шаг и установили контакт с движением «бандитизма», которое, как уже отмечалось, представляло собой своеобразную форму социального протеста неаполитанских низов, прежде всего крестьян. Карбонарии северной Апулии заключили в 1816 г. временный союз с Вардарелли, который предоставил свой отряд в распоряжение карбонарского общества, обещавшего, со своей стороны, оказывать ему всяческую поддержку в борьбе с бурбонскими властями. Вардарелли был принят в ряды карбонариев и возведен в степень мастера.
Соглашение о совместных действиях было достигнуто также между Анниккьярико и карбонариями южной Апулии. Анниккьярико вступил со своим отрядом в организацию «Решительных», которая отныне получила дополнительное название «Юпитер-Громовержец». Вскоре Анниккьярико возглавил все тайные вооруженные организации в районе Teppa д’Отранто, объединившие усилия для борьбы с воинствующими кальдерариями. Анниккьярико, также принятый в 1817 г. в карбонарское общество, отстаивал весьма радикальные взгляды. Он относился враждебно к местным крупным землевладельцам, захватившим большие участки общинных земель, призывал к организации восстания против бурбонской монархии и к провозглашению республики[158].
В целом предпринятая Канозой в 1816 г. попытка разгромить неаполитанских карбонариев потерпела полную неудачу, вызвав лишь приток новых сторонников в ряды карбонарского движения.
Масштабы карбонарского движения и его влияние в период Реставрации непрестанно росли. Общество проникало во все провинции Неаполитанского королевства, карбонарские венты были созданы в десятках и сотнях городов и селений.
В итоге карбонарское движение на Юге приобрело (и в этом состояла его отличительная черта) более массовый характер, чем в любой другой части Италии. Итальянские исследователи полагают, что в период наибольшего распространения карбонаризма численность его вент определялась весьма внушительной для того времени цифрой в 200 тыс. членов, а размеры так называемой «карбонарской толпы», или «массы» (т. е. городских ремесленников, простолюдинов и особенно крестьян, находившихся под влиянием карбонариев), были еще больше[159].
Однако, несмотря на массовый характер карбонарского движения, в течение ряда лет усилия его сторонников подготовить открытое выступление с целью завоевания конституции сводились на нет не только из-за отсутствия авторитетного общенеаполитанского руководящего центра, способного придать единое направление действиям заговорщиков, но и потому, что даже в рамках провинций карбонарское общество страдало от недостаточной организованности и сплоченности отдельных вент, слабо дисциплинированных и сохранявших предельную самостоятельность. Попытка карбонариев Салерно (чья вента формально считалась с 1817 г. высшей среди всех вент Юга) добиться координации действий карбонариев нескольких провинций также не принесла ощутимых результатов. Вследствие этого решение о всеобщем выступлении откладывалось от года к году.
Тем временем убеждение в необходимости введения конституционных порядков в Неаполе успело прочно утвердиться также среди части верхов королевства, среди состоявших ранее на службе у Мюрата чиновников и особенно высших офицеров, которые, сохранив в годы Реставрации руководящие посты в армии, были тем не менее настроены оппозиционно к Бурбонам, желая ограничить их абсолютизм и добиться независимости королевства от Австрии. Такие выдвинувшиеся при Мюрате генералы, как Пьетро Коллетта, Микеле Караскоза и другие, склонялись к принятию весьма умеренной конституции (подобной французской хартии 1814 г.), надеясь, что господство в верхней палате позволит им стать подлинными правителями королевства. Большинство умеренно настроенных генералов-мюратистов отвергало революционные методы борьбы и относилось с настороженностью и недоверием к карбонарскому движению — как ввиду распространения в нем радикально-демократических идей, так и потому, что карбонарии выступали за введение испанской конституции 1812 г., оставлявшей мало надежд на возможность олигархического правления, к чему в сущности стремились мюратисты. Когда в начале 1820 г. руководители карбонариев, побуждаемые растущим давлением на них рядовой массы заговорщиков (возбужденных известиями об успехах начавшейся в январе революции в Испании и раздраженных собственным бездействием), обратились к самому заслуженному из мюратистских генералов — Гульельмо Пепе (получившему в 1813 г. от Мюрата звание маршала и титул барона) — с предложением возглавить карбонарскую революцию, последний ответил отказом. Этот наиболее решительно настроенный генерал строил собственные планы чисто военного путча с целью вынудить короля ввести нужную мюратистам конституцию и обеспечить захват власти в стране группой высших офицеров. Вместе с тем Г. Пепе допускал возможность использовать карбонариев в собственных целях, установив над ними контроль провинциальной милиции, значительная часть которой находилась фактически в его подчинении, чтобы тем самым помешать возможному расширению движения[160].
Победа революционных войск в Испании, заставивших короля восстановить ранее отмененную им конституцию 1812 г., побудила неаполитанских карбонариев ускорить подготовку выступления. Попытка привлечь на свою сторону генералитет в общем не удалась, зато карбонарии, по свидетельству руководителей заговора, добились того, что младшие офицеры некоторых полков, расквартированных в ряде городов близ Неаполя (Аверсе, Ночере, Ноле) и в самой столице, дали обещание поднять солдат и прийти с ними на помощь заговорщикам[161]. В конце июня в городе Авеллино состоялось совещание представителей карбонарских вент почти всех провинций королевства, решившее начать восстание в первые дни июля.
Инициативу выступления взяли на себя (вероятно, опередив установленный срок) карбонарии города Нолы (примерно в 30 км от Неаполя). В течение нескольких месяцев перед выступлением аббат Луиджи Миникини, энергичный руководитель местной карбонарской венты «Муций Сцевола», вел усиленную пропаганду среди военных расположенного здесь полка «Бурбонская кавалерия».
1 июля был день святого Теобальда, которого карбонарии считали своим покровителем. В ночь с 1 на 2 июля карбонарии и солдаты во главе с Миникини и офицерами М. Морелли и Дж. Сильвати подняли знамя революции. Покинув Нолу, отряд, состоявший примерно из 150 человек, двинулся к городу Авеллино, куда вступил 3 июля в сопровождении нескольких сотен присоединившихся к нему по пути карбонариев и военных. Командующий войсками городского гарнизона подполковник Де Кончили, умеренно настроенный офицер мюратистской формации, вынужден был присоединиться к восставшим.
Известие об этих событиях быстро распространилось по Югу и вызвало немедленное восстание карбонариев и буржуазной провинциальной милиции сначала в соседних районах, а затем и во всех провинциях королевства. Часть правительственных войск, посланных из Неаполя на усмирение карбонариев, присоединилась к восставшим. Когда успех восстания стал совершенно очевидным, генерал Г. Пепе решил примкнуть к нему; он самовольно покинул столицу с тремя полками неаполитанского гарнизона, привел их 6 июля в Авеллино и принял здесь командование над всеми силами восставших. Таким образом, отчасти был прав современник, усматривавший особенность неаполитанской революции в том, что здесь «армия последовала за народом, а не народ за армией, как в Испании»[162]. Почувствовав свое бессилие перед начавшимся восстанием, король вынужден был уступить и согласиться на введение конституции (на базе испанской конституции 1812 г.) и созыв парламента. 9 июля присоединившиеся к революции войска во главе с Г. Пепе, отряды провинциальной милиции и тысячи карбонариев с сине-черно-красными знаменами (олицетворявшими дым, уголь и пламя карбонарских костров) вступили в Неаполь и прошли торжественным строем по улицам столицы. Было образовано новое правительство, состоявшее целиком из мюратистов (к их числу принадлежали возглавившие вскоре правительство граф Дзурло и герцог Кампокьяро), и приняты меры для проведения выборов в парламент.
Так в считанные дни победила бескровная карбонарская революция, не встретившая в сущности сопротивления властей. Ее успех объяснялся не только слабостью реставрированной бурбонской монархии, но и тем, что почти все имущие слои королевства либо активно поддержали революцию, либо отнеслись к ней доброжелательно; что же касается крестьянства, то оно заняло выжидательную позицию, не проявив во всяком случае никакой враждебности к конституционному движению. Поэтому революция пошла именно по тому пути, о котором мечтали все, жаждавшие введения конституции. «Великая политическая реформа проведена так, что ни одна из социальных гарантий не была уничтожена, нарушена и не подвергалась угрозе», — с удовлетворением писала в первые дни после победы революции газета «Амико делла Коституционе»[163]. Испанская конституция, ставшая популярнейшим лозунгом и символом перемен, казалось, объединила всю разноликую массу участников июльского восстания. Однако за внешними проявлениями гармонии и всеобщего энтузиазма скоро обнаружились острые и трудные проблемы.
Хотя Фердинанд I Бурбон поклялся на Евангелии в верности конституции, согласие короля с конституционными преобразованиями, которое неаполитанские конституционалисты в своих политических расчетах рассматривали как важнейшее условие упрочения и дальнейшей консолидации нового режима, было чисто внешним. Лидеры конституционалистов неустанно восхваляли испанскую конституцию как некое идеальное сочетание «прав народов и прерогатив монархов», как новый «истинный договор между королем и народом», позволяющий династии опираться на признание и волю всего населения[164]. Для престарелого же короля, ненавидевшего все связанное с революцией, было совершенно неприемлемо ограничение его власти, особенно такой конституцией, как испанская, фактически отстранявшей монарха и стоявшие за ним силы от власти и сводившей на деле прерогативы короны до минимума. При первой же представившейся возможности король через своего посла в Вене сообщил австрийскому императору и Меттерниху, что он ввел конституцию и поклялся соблюдать ее против собственной воли, «с петлей на шее», под угрозой вооруженного насилия, и умолял Австрию и Англию спасти его[165]. Такая позиция короля таила в себе тяжелые последствия для нового режима в международном плане.
Обнаружились противоречия и в лагере самих конституционалистов. Мюратисты, захватившие благодаря революции высшие правительственные и военные посты, проявляли в отношении карбонариев все большее отчуждение, поскольку видели в них воплощение опасных революционных порывов, чуждых их умеренности. Поэтому они хотели полностью подчинить себе карбонарское общество и только из боязни вызвать новый взрыв не прибегли к полному разоружению нескольких тысяч карбонариев, остававшихся в Неаполе. Опасения мюратистов вызывало растущее влияние карбонариев в провинции и бурное расширение рядов общества[166]. Карбонарское движение дало возможность выступить единым фронтом против королевской власти очень широкому блоку сил, недовольных существовавшими порядками. Однако после легко достигнутого успеха стало выявляться различие целей сторонников карбонарской организации, обусловленное крайней разнородностью ее социальной базы. Наиболее влиятельные группы ее членов — буржуазные землевладельцы, «благородные», лица свободных профессий, младшие офицеры, священники — не смогли выдвинуть конкретной программы, которая помогла бы сохранить блок социальных сил, временно объединенных в карбонарском движении, и тем самым укрепить базу нового режима. С завоеванием конституции главная цель собственников буржуазного толка была достигнута, и в карбонарском обществе началось размежевание. Провинциальную буржуазию все больше занимали ее специфические экономические проблемы и стремление добиться большей самостоятельности местных органов управления[167]. Эти задачи она надеялась теперь разрешить в рамках законности, через парламент. Поэтому политическая активность собственнических слоев стала постепенно ослабевать.
Что же касается аграрного вопроса, то после победы революции, упрочившей ее экономические и политические позиции, южная буржуазия, обладавшая теперь значительно более обширными земельными владениями, чем 20 лет назад, в еще меньшей степени, чем в 1799 г., могла выступить инициатором аграрных преобразований, отвечавших нуждам крестьян и способных материально заинтересовать их в активной поддержке нового режима. Напротив, важнейшая забота земельной буржуазии состояла в том, чтобы не позволить крестьянам добиться решения вопроса об общинных землях в свою пользу и оградить крупные земельные владения от всякой опасности. Эти настроения находили отражение в политике карбонарского общества. Уже спустя две недели после вступления конституционных сил в Неаполь сочувственно настроенная к карбонариям газета «Друг конституции» поспешила со всей определенностью заявить: «Аграрные законы отвергаются справедливостью и разумом, и публичная власть не дремлет, стоя на страже прав каждого»[168]. В программном документе карбонариев Западной Аукании, считавшихся самой радикальной группой карбонарского движения на Юге, раздел, посвященный крестьянству, был сформулирован в нарочито неопределенной форме. В нем лишь говорилось, что «для поощрения почетного занятия сельским трудом… будет оказана поддержка предпочтительно тем, кто нуждается в ней»[169]. Действительность показала, таким образом, что попытки сближения карбонариев с крестьянством диктовались преимущественно политическим расчетом — стремлением помешать монархии использовать крестьянские массы как орудие борьбы с революцией.
Низшие радикально настроенные круги карбонарского общества скоро стали обнаруживать недовольство правительством, которое они критиковали за намерение ограничить свободу печати и за пассивность в проведении политики реформ, хотя сами эти круги не смогли выдвинуть четкой программы действий. Тем не менее среди них росло чувство неудовлетворенности исходом революции, и это находило отражение как в усилении республиканских настроений в самой карбонарской организации, так и в оживлении деятельности других тайных обществ, стоявших на откровенно республиканских позициях (например, общество «Филадельфов»)[170]. Стали распространяться в виде печатных изданий документы некоторых карбонарских вент (вроде «Инструкций» венты «Свободные пифагорейцы»), содержавшие призыв к карбонариям «спасти родину от угнетения», ниспровергнуть трон, «воздвигнутый фанатизмом и честолюбием, и прогнать с него чудовище, которое оскорбляет все сущее»[171].
Правительство отвечало на активизацию демократических и республиканских сил упреками в демагогии и подрыве единства нации и обвинениями в том, что, безрассудно разжигая политические страсти, эти силы увлекают страну в пропасть «анархии», что создает в свою очередь угрозу иностранной интервенции. Внутриполитическая обстановка еще более осложнилась из-за событий в Сицилии, где развитие революции приняло иной характер, чем в материковой части королевства, вследствие особой расстановки социальных сил и стремления части сицилийцев к независимости.
В первые годы Реставрации неаполитанское правительство старалось обуздать могущество сицилийских феодальных баронов, главных носителей сепаратистских настроений, мечтавших о восстановлении конституции 1812 г., которая позволяла им совместно с церковной верхушкой контролировать через палату пэров управление островом. Проведя юридическую отмену феодализма, лишившую баронов некоторых привилегий, правительство Бурбонов стало одновременно покровительствовать буржуазным элементам, отдавая им предпочтение при подборе чиновников в реорганизованные административные и судебные органы[172]. Такой курс неаполитанских властей встречал сочувствие сицилийской буржуазии (особенно в более развитой восточной части острова) и несколько смягчал ее отрицательное отношение к другим непопулярным мерам правительства, особенно к его налоговой и таможенной политике. Зато глубокое недовольство охватило аристократию, а также сельские и городские низы (особенно в Палермо), жестоко страдавшие от нищеты и безработицы, вызванных аграрным кризисом и упадком промышленного производства. Поэтому революционные выступления, вспыхнувшие в отдельных районах Сицилии, были неодинаковы по своему характеру и движущим силам.
Центром восстания стал Палермо, где городские низы, ремесленники и рабочие после ожесточенного боя с королевскими войсками 17 июля овладели городом и, отвергнув намерение группы баронов провозгласить сицилийскую конституцию 1812 г., поддержали лозунг введения испанской конституции 1812 г. и признания государственной самостоятельности Сицилии как независимого королевства, в котором правил бы, однако, представитель династии неаполитанских Бурбонов. Образованное восставшими временное правительство направило в Неаполь делегацию для передачи этих требований.
Но восставшее население Палермо преследовало и другие цели. Важнейшей из них было возвращение Палермо статуса столицы, утрата которого тяжело отозвалась на экономическом положении большинства горожан. Однако буржуазия других городов Сицилии, особенно Мессины, старого соперника Палермо, энергично отвергла его притязания на гегемонию, опасаясь, помимо всего прочего, верховенства баронов. Палермо поддержала только одна провинция Агридженто, остальные же пять (Мессина, Катания, Сиракузы, Трапани и Кальтаниссета) решили сохранить единство с Неаполем в рамках испанской конституции в надежде, что это создаст более надежные условия для проведения на острове буржуазных преобразований. В ответ на это из Палермо были направлены карательные экспедиции для подчинения других городов. На острове началась междоусобная вооруженная борьба. Ободренные этим, власти Неаполя отказались признать требования Палермо о независимости и в августе послали для его усмирения войска. Бои у Палермо продолжались с перерывами несколько месяцев, в Сицилию было переброшено 10 тыс. отборных солдат, в том числе «священный батальон» (как стали называть отряд, поднявший революцию в Ноле), понесший в боях большие потери[173]. В итоге неаполитанской армии удалось осенью сломить сопротивление Палермо, однако применение Неаполем репрессий в качестве основного средства решения сицилийского вопроса привело к тому, что сепаратистские настроения на острове не только не были искоренены, но. напротив, получили еще большее распространение.
Подавление сицилийского восстания не содействовало ослаблению политической напряженности в Неаполе и не уменьшило трудности конституционного режима. Двусмысленное поведение короля, поклявшегося в верности конституции, а затем совершенно устранившегося от участия в управлении страной, вызывало растущее подозрение среди радикальных элементов в столице и провинции. В такой позиции монарха видели свидетельство его отрицательного отношения к конституционным порядкам. Фердинанда I и его сына Франциска (выполнявшего с начала июня функции королевского наместника) обвиняли в предательстве, в тайной подготовке условий для ликвидации либерального порядка, а мюратистских министров — в потворствовании королю. Подобные настроения (как следует из донесения полицейских властей правительству в начале декабря 1820 г.) находили выход в укреплении республиканского течения в среде карбонариев и других тайных обществ, в разговорах о возможности «второй революции» и в умножавшихся призывах расправиться с королем и всей королевской семьей, а также со старыми советниками короля и мюратистскими министрами[174].
Слухи и предположения о тайных связях короля и королевского наместника с иностранными державами вызывали возраставшее возбуждение и беспокойство потому, что с осени 1820 г. угроза иностранной военной интервенции выдвинулась на первый план как самая серьезная проблема неаполитанской революции.
Внешнеполитическая стратегия мюратистского правительства Дзурло — Кампокьяро строилась на предположении, что удастся убедить великие державы, особенно Австрию и Россию, в том, что введение конституционных порядков в Неаполе было не результатом революции, а обычным политическим преобразованием, реорганизацией управления, которую король санкционировал свободным выражением собственной воли[175]. Иностранным державам старались внушить мысль об абсолютной законности нового правительства и заверить их в исключительно мирном, ненасильственном характере июльского движения и всех последовавших за ним перемен, утвердивших-де полное согласие и гармонию между подданными и монархом. В соответствии с этим правительство прилагало все усилия внутри страны, чтобы не допустить никаких эксцессов и крайностей, взывало к разуму, настаивало на умеренности и дисциплине, дабы подтвердить репутацию нового порядка в Неаполе как нереволюционного и тем самым устранить повод для иностранной интервенции.
Настойчиво, если не слепо, придерживаясь этой политической линии, которая неизбежно вела к угасанию первоначального энтузиазма, конституционное правительство допустило серьезные просчеты, вызванные недостаточной информированностью об истинных намерениях великих держав в отношении Неаполя. Самый серьезный просчет заключался в том, что власти (как, впрочем, и многие неаполитанские либералы) питали малообоснованные надежды на помощь России. С первых же шагов революции вера в неизбежную поддержку Александра I (чей мифический либерализм делал его в эти годы кумиром итальянских конституционалистов) играла весьма важную роль в политических расчетах как карбонариев, так и вставших у власти мюратистов[176]. Однако если Александр I одно время и выступал против австрийской интервенции в Неаполь, боясь, что австрийское господство в Италии станет безграничным, то осенью 1820 г. страх перед революцией заставил его покончить с колебаниями и присоединиться к Австрии, настойчиво призывавшей к подавлению мятежного Неаполя из опасения, что его примеру могут последовать другие итальянские государства, и прежде всего Ломбардия и Венеция. В ноябре на конгрессе в Троппау русский император поддержал принцип интервенции в любое государство, принадлежащее к Священному союзу, если главные державы сочтут, что проведенные в нем реформы являются незаконными и подрывают принципы легитимизма. Это изменение позиции России не было должным образом оценено неаполитанскими либералами. Даже в конце января 1821 г., когда новый конгресс Священного союза в Лайбахе окончательно санкционировал австрийскую интервенцию, правительственный вестник «Джорнале коституционале», отражая настроения министерских кругов, продолжал предаваться иллюзиям о возможности предотвращения австрийского вторжения «государем, даровавшим свободу полякам»; исходя из этого, газета советовала читателям проникнуться уверенностью, что «все военные угрозы так и останутся угрозами»[177].
В отличие от пассивной тактики мюратистского правительства наиболее решительно настроенные круги карбонариев еще во время конгресса в Троппау предлагали, не дожидаясь иностранного вторжения, начать революционную войну, вторгнуться в Папское государство, ниспровергнуть его правительство, провозгласить свободу и, выступив ради общего дела с народами всей Италии, водрузить в Риме «знамя независимости и конституции»[178]. Однако это предложение, грозившее вызвать в случае его осуществления немедленную интервенцию, было отвергнуто правительством.
Пепе, который, в отличие от большинства мюратистов, осознал важность сотрудничества с карбонариями как единственной массовой политической организацией, выдвинул план преобразования всей военной системы. Он предлагал в дополнение к армии и провинциальной милиции сформировать среди неимущих слоев населения особые боевые легионы. Но эта попытка Г. Пепе осуществить широкое вооружение народа встретила серьезное сопротивление умеренных кругов и не увенчалась успехом.
Неаполитанский парламент, заседания которого открылись 1 октября 1820 г., так же как и правительство, не сумел сплотить вокруг себя различные слои населения и вдохнуть в них волю к защите конституционного строя. Политика парламента в социально-экономической области в целом шла в русле реформ, проведенных в Неаполе в 1806–1815 гг., и лишь в известной мере дополняла их. Приняв закон о полной отмене майоратов на всей территории королевства, парламент в декабре 1820 г. приступил к обсуждению закона о ликвидации феодализма в Сицилии. Выступавшие депутаты признавали, что феодализм в Сицилии практически сохраняет свою силу. Депутат от Сицилии Натале в страстной речи обрушился на «адский союз баронов», чье засилье на острове обрекает на нищету «бесчисленную массу несчастных». Он уверял парламент, что быстрое принятие закона о ликвидации феодализма побудит сицилийцев «навсегда примкнуть» к Неаполю, приведет к воцарению на острове долгожданного мира и спокойствия и позволит отозвать с Сицилии неаполитанские войска, чтобы использовать их в случае иностранной интервенции[179]. Законопроект, подготовленный парламентом, опирался на неаполитанское антифеодальное законодательство 1806–1810 гг., внося в него некоторые дополнения, ограничивавшие права баронов в пользу коммун. Представленный на утверждение короля в январе 1821 г., закон встретил противодействие высших правительственных кругов и не был санкционирован наместником. Парламент со своей стороны, очевидно, не проявил достаточной энергии и настойчивости для того, чтобы добиться быстрого введения в действие уже принятого им важного закона.
Обсуждение в парламенте закона об отмене феодализма в Сицилии получило отклик в материковой части королевства. В начале января 1821 г. газета «Индипенденте» опубликовала письмо, полученное из селения Казарано (в Апулии). Автор письма опровергал высказывавшиеся в парламенте во время обсуждения этого закона оптимистические утверждения о том, что феодализм в королевстве, за исключением Сицилии, «повсюду зачах» и что устранены все феодальные злоупотребления и пережитки. В письме сообщалось, что действия баронов, добивавшихся при поддержке судебных инстанций от местного населения выплаты им десятин, заставили многие коммуны в Южной Апулии обратиться с жалобами в парламент, а жители селений Казарано и Казаранелло даже направили в парламент петицию с просьбой принять новый закон, который ликвидировал бы феодальные пережитки и обеспечил скорейшую замену феодальных десятин денежной арендной платой, чему активно препятствовали бароны[180].
Однако неаполитанский парламент уклонился от рассмотрения этой проблемы, затрагивавшей насущные интересы крестьянских масс. Когда же вскоре депутаты столкнулись с такой ситуацией, в которой им пришлось сделать выбор между возможностью обеспечить конституционному порядку более широкую и активную поддержку крестьянства (путем некоторого ограничения захватов общинных земель буржуазными собственниками и баронами) и требованием буржуазии о создании условий для расширения этих захватов, парламент встал на сторону имущих. Подобную позицию неаполитанские парламентарии заняли в связи с крестьянским движением, развернувшимся в конце 1820 — начале 1821 г. в области Принчипато Читериоре (в современной Аукании).
В петиции, ранее направленной парламенту, крестьяне жаловались на то, что в результате раздела домениальных земель «немногие собственники обогатились на нищете множества несчастных». Поэтому крестьяне требовали восстановления сервитутных прав на бывших общинных землях, перешедших уже в частную собственность местных крупных землевладельцев. Парламент, руководствовавшийся стремлениями собственников, и прежде всего земельной буржуазии (в чьих интересах он декретирует в начале 1821 г. сокращение на ⅙ поземельного налога[181]), разумеется, не мог удовлетворить эти требования деревенской бедноты. Тогда в конце декабря 1820 г. началось широкое движение крестьян, приступивших к занятию бывших общинных земель.
Во многих селениях округа Валло крестьяне, сломав изгороди, установленные местными баронами на захваченных ими общинных угодьях, начали обрабатывать землю, производить посев, пасти скот. Движение охватило много селений и деревень, в нем участвовали тысячи людей. Было отмечено, что занятие общинных земель сопровождалось постоянными возгласами крестьян: «Да здравствует конституция!»[182] Этот факт красноречиво свидетельствовал о том, что даже в конце 1820 — начале 1821 г. по крайней мере часть крестьянства относилась все еще доброжелательно к конституционному режиму и надеялась, что новое правительство отнесется положительно к его требованиям.
В течение января и февраля крестьянское движение продолжало расширяться. Посланцы крестьян из округа Валло направлялись в соседние селения, призывая последовать их примеру. Захваты земель начались в соседней провинции Принчипато Ультериоре[183]. В районах, охваченных крестьянскими выступлениями, создалось весьма напряженное положение. Как сообщали местные Бласти, земельные собственники были «объяты паническим страхом» и потому не осмеливались возбуждать судебные процессы против крестьян или требовать их ареста. Такое настроение землевладельцев, по-видимому, повлияло на позицию карбонариев. Так, например, в Эболи, где крестьяне также готовились к захвату общинных земель, в карбонарской организации возобладало мнение отказаться от участия в подобных действиях[184].
Мюратистское правительство и двор настаивали на принятии самых решительных мер против покушений крестьян на частную собственность, предлагая применить против них регулярные войска. Однако парламент — и это оказалось максимумом того, на что он оказался способным в крестьянском вопросе, — занял более сдержанную, примирительную позицию перед лицом социальных выступлений неаполитанских деревенских масс. Отвергнув предложение министра юстиции о применении силы и полицейских репрессий для усмирения крестьян и вместе с тем осудив акты захвата общинных земель, парламент предписал властям разрешить конфликт мирным путем в рамках закона, одновременно пообещав, что все претензии крестьян будут рассмотрены властями, которые вынесут в законном порядке справедливое решение. Но, обратившись к крестьянству с призывом к успокоению и вселив в него надежду на возможность удовлетворения его требований, парламент тотчас же поспешил принять акт, призванный продемонстрировать его верность интересам буржуазных собственников. Отменив в конце декабря некоторые второстепенные налоги с коммун (что создавало видимость облегчения положения низов), парламент 26 января продлил на 1821 год срок действия законов о разделе бывших феодальных и церковных доменов[185].
Это решение, принятое в соответствии с многочисленными петициями буржуазии и не вносившее никаких принципиальных новшеств в старый порядок раздела домениальных земель (приносивший на практике выгоды преимущественно провинциальным буржуа), находилось в явном противоречии с требованиями, сформулированными крестьянами в ходе движения за возврат общинных угодий. Очевидно, что такая политика парламента должна была породить глубокое разочарование крестьянства и равнодушие к судьбам конституционного строя.
Между тем отношения между стоявшими у власти мюратистами и раздраженными их бездействием карбонариями продолжали постоянно обостряться. Однако, сорвав всякие планы исправления в более умеренном духе испанской конституции и введения второй, аристократической палаты (что, как полагали умеренные элементы, могло бы примирить короля Фердинанда и великие державы с неаполитанским конституционным режимом), карбонарии со своей стороны не смогли добиться перелома в пассивной политике правительства и навязать ему свой курс на радикализацию революции. Излишняя доверчивость властей и парламента, поверивших обещанию короля отстаивать интересы конституционного режима перед великими державами, позволила Фердинанду I в середине декабря 1820 г. беспрепятственно покинуть Неаполь и затем отречься от ненавистной ему конституции. Это дало решительный козырь в руки австрийского канцлера Меттерниха, главного организатора интервенции против неаполитанской революции. На конгрессе Священного союза в Лайбахе он добился предоставления Австрии права подавить революцию в Неаполе. В марте 1821 г. австрийские войска вторглись в Неаполитанское королевство. Народные массы, не получившие за девять месяцев существования конституционного строя никаких веских доказательств заботы властей об их интересах, отнеслись с безразличием к судьбе нового режима и не оказали никакой помощи конституционным войскам, которые обнаружили плохую подготовленность к войне и не смогли дать отпор австрийской армии. 23 марта австрийцы заняли Неаполь, где была восстановлена абсолютистская власть монархии Бурбонов.
В те дни, когда австрийский экспедиционный корпус вступил в пределы Неаполитанского королевства, в Пьемонте началась революция, подготовленная сторонниками тайных обществ. Большинство заговорщиков здесь составляли представители имущих слоев— буржуазии и дворянства, а также офицеры армии. Причинами, питавшими недовольство, были засилье узкой касты придворной аристократии, расстройство государственных финансов, стремление властей восстановить некоторые ранее отмененные феодальные права, административный и судебный произвол, назначение на государственные и военные посты лиц, лишенных способностей и заслуг[186]. Добиваясь преобразования абсолютной монархии в конституционную, пьемонтские либералы, как и неаполитанские конституционалисты, хотели поставить под контроль парламента законодательство (особенно в области налогообложения), ввести ответственность министров и свободу печати. Однако в отличие от неаполитанского либерального движения в политических программах тайных обществ Пьемонта и Ломбардо-Венецианской области более важное место занимал вопрос о независимости, задачи же политического обновления здесь более четко связывались с задачами ликвидации австрийского господства.
Успех конституционных движений в Испании и Неаполе в 1820 г. активизировал заговорщическое движение на Севере Италии, а яростное сопротивление реакционеров, сорвавших осуществление проекта умеренных реформ в Пьемонте, придало либеральным кругам еще большую решимость. В отличие от буржуазного крыла тайных обществ либерально-дворянские элементы первоначально склонялись к конституции с двухпалатным парламентом, надеясь, что верхняя палата с наследственным членством обеспечит сохранение политического господства дворянства. Но под впечатлением усилившейся реакции в Пьемонте и успехов Неаполитанской революции лидер либеральных дворянских кругов граф С. Саитароза также признал, хотя и с оговорками, необходимость борьбы за испанскую конституцию, видя в ией «единственный путь соединения душ и рук итальянцев»[187]. Большая часть либеральных дворян поддержала Сантарозу. Это устранило существовавшее разногласие в тайных обществах и привело к установлению тесной связи либерально настроенной аристократии с буржуазным крылом подпольного движения.
Испанская конституция и война с Австрией стали лозунгом пьемонтских и ломбардских тайных обществ «федератов» и карбонариев, объединивших усилия для подготовки выступления с целью изгнания австрийцев из Ломбардии и Венеции, слияния их с Пьемонтом и создания Североитальянского королевства во главе с Савойской династией. Однако в сравнении с Неаполем заговорщическое движение на Севере страны носило более узкий характер. В Пьемонте карбонарское общество не имело значительной массовой базы, а его сторонники среди буржуазии принадлежали, по свидетельству русского посла в Турине Г. Мочениго, преимущественно к ее средним и высшим слоям[188]. Связи тайных организаций с низами были здесь очень слабыми. Готовясь последовать примеру Неаполя и добиться введения конституции, пьемонтские либералы были озабочены тем, чтобы подготовлявшееся ими выступление не приобрело народного характера, ибо они рассматривали «мятежи» и «народные движения» как «средства, бедственные для общества и преступные по отношению к государю из Савойского дома». «Путь, которого следует придерживаться, — утверждали они, — путь, почетный и достойный характера государя и нации, заключается в том, чтоб просить трон — почтительным, спокойным и совершенно откровенным образом — отвергнуть австрийскую дружбу и объявить конституцию»[189]. Пьемонтские либералы надеялись, что путем одной лишь военной демонстрации удастся склонить короля Виктора Эммануила I, питавшего ненависть к австрийцам, примкнуть в решающий момент к движению, которое могло бы позволить Савойской династии расширить территорию королевства.
Но особые надежды конспираторы возлагали на Карла Альберта, принца Кариньянского, принадлежавшего к младшей ветви Савойской династии. При встречах с пьемонтскими либералами принц не раз весьма откровенно выражал им свое сочувствие, а осенью 1820 г. он установил тайные связи с руководителем ломбардских либерально-патриотических кругов графом Ф. Конфалоньери, побуждая его выступить совместно с пьемонтцами. Кроме того, содержавшиеся в частной переписке молодого принца высказывания в пользу независимости Италии становились достоянием гласности. Так в Пьемонте и за его пределами начала рождаться легенда о либерализме Карла Альберта, хотя, как показали дальнейшие события, он не был либералом и руководствовался преимущественно династическими интересами.
В начале марта 1821 г. руководители заговора в Пьемонте решили начать выступление. Однако в этот момент Карл Альберт, которого либералы склонны были считать своим лидером, занял крайне двусмысленную, колеблющуюся позицию. Честолюбивого 22-летнего принца соблазняла возможность стать в дальнейшем государем обширного Североитальянского королевства, но вместе с тем мучила боязнь лишиться — в случае неудачи восстания — права наследования трона в Пьемонте[190]. Эти волновавшие его противоречивые чувства и неспособность справиться с возникшей перед ним сложной ситуацией определили двойственность линии поведения, избранной принцем Кариньянским: поощряя заговорщиков к выступлению, Карл Альберт одновременно выдал их планы военному министру и принял меры для подавления восстания; после же начала революции, внешне оказывая поддержку ее участникам, он готовил почв} для своего отступления и тайно собирал войска для разгрома движения.
9 марта 1821 г. заговорщики города Алессандрии во главе с несколькими офицерами захватили цитадель и заставили войска гарнизона примкнуть к восстанию. Основную роль в подготовке выступления играла местная организация «Итальянской федерации», в которой преобладали буржуазные элементы. Была создана временная хунта, опубликовавшая от имени «Итальянской федерации» три манифеста. В них провозглашалась испанская конституция, выборность всех должностей, объявлялась война Австрии и выдвигался лозунг национальной независимости Италии[191]. 12 марта восстание вспыхнуло в Турине, но в тот же день король Виктор Эммануил I неожиданно отрекся от престола и покинул столицу, назначив Карла Альберта регентом, поскольку законный наследник престола Карл Феликс находился тогда за пределами Пьемонта. Отречение короля спутало все планы руководителей заговора, считавших, что введение королем конституции придало бы всему движению печать законности и явилось бы важнейшим условием его успеха.
Между тем восстание продолжалось, охватив многие города в провинциях, и Карл Альберт объявил о введении испанской конституции, образовал правительство и назначил также своим эдиктом от 14 марта временно правящую хунту, призванную «выполнять функции национального парламента вплоть до его созыва»[192]. Однако уже через несколько дней он начал готовить контрреволюционный переворот и 21 марта покинул Турин и направился в Новару, где концентрировались силы, верные династии. Здесь Карл Альберт отказался от регентства и призвал туринские власти подчиниться брату отрекшегося короля Карлу Феликсу, решительному противнику конституции. В таких условиях пьемонтской революции не удалось опереться на поддержку населения, пассивно наблюдавшего за событиями. Начались массовые дезертирства из армии. В то же время, несмотря на явный разрыв Карла Альберта с конституционалистским движением и непримиримую позицию Карла Феликса, руководители пьемонтского восстания ’ остались верны идее соглашения с Савойской династией и не выступили против монархии. Верхушечная пьемонтская революция была задушена австрийскими войсками, занявшими спустя месяц после начала восстания Турин и оккупировавшими территорию Сардинского королевства, где они оставались до 1823 г.
Несмотря на поражение революций 1820–1821 гг. в Неаполе и Пьемонте, они знаменовали собой новый шаг в развитии итальянского национального движения и прогрессивных сил, поскольку эти революции не были развязаны, как в конце 90-х годов XVIII в., вследствие поддержки и вмешательства революционных сил извне, а явились результатом самостоятельных действий либеральных буржуазно-дворянских кругов. Эти революции преподали важный урок итальянскому национально-освободительному движению, показав, что абсолютистско-монархические режимы, несмотря на свою органическую слабость и изоляцию внутри страны, остаются непримиримыми противниками всяких политических преобразований. Принужденные пойти на конституционные уступки, они делали все возможное, чтобы устранить навязанное им ограничение власти. Революции показали с предельной ясностью, что военное могущество Австрии является главной и единственной надежной опорой абсолютистских режимов в Италии. Решительное противодействие Австрии всяким конституционным преобразованиям свидетельствовало о том, что буржуазно-либеральные движения не могут рассчитывать на успех без борьбы за независимость Италии и ее освобождение от иностранного господства.
Относительная легкость победы реакционных сил в Неаполе и Пьемонте объяснялась, однако, не только военным могуществом держав Священного союза, желавших сохранить в неприкосновенности установленную ими систему легитимизма, но и слабостью общественных сил, выступавших в те годы в Италии за ограничение династического всевластия. До середины 20-х годов экономический прогресс был очень медленным, и пополнение рядов буржуазии происходило главным образом в результате перераспределения в ее пользу земельной собственности, а не расширения и развития производства. Неудача, постигшая революции 1820–1821 гг., объясняется также тем, что конституционные движения в Неаполе и Пьемонте развивались изолированно друг от друга и были лишены всякой координации. Прогрессивные силы на Севере и Юге считали важнейшей задачей достижение соглашения со «своей», местной династией, и это неизбежно разъединяло их. В частности, лозунг пьемонтских революционеров «Итальянское королевство и война Австрии»— несомненно, весьма передовой для своего времени, с точки зрения практического решения итальянской национальной проблемы не вызвал энтузиазма среди неаполитанской буржуазии и дворянства именно потому, что реализация этого лозунга могла бы обеспечить явное превосходство Савойской династии[193]. Все это свидетельствовало о том, что в Италии еще не созрели условия для слияния усилий прогрессивных групп различных государств в русле общенациональной борьбы.
Политическая борьба в итальянских государствах в 20-е годы.Революция 1831 г. в Центральной Италии
Поражение, нанесенное Австрией итальянскому либерально-конституционному и патриотическому движению в 1820–1821 гг., повлекло за собой разгул реакционных сил в стране. Было покончено с относительной умеренностью 1815–1820 гг. По итальянским государствам прокатились волны репрессий и кровавых расправ над либералами и участниками подпольного движения.
Одновременно с подавлением неаполитанской и пьемонтской революций австрийские власти обрушились на либеральное и патриотическое движение в Ломбардо-Венецианской области, нанеся ему столь сильный удар, что патриотам потребовалось затем немало времени, чтобы восстановить свои силы. Австрийской тайной полиции удалось раскрыть сложившуюся здесь сеть подпольных организаций и произвести многочисленные аресты. В результате нескольких политических судебных процессов на различные сроки заключения было осуждено около 200 членов карбонарской организации и общества «федератов». Австрийской полиции удалось арестовать и осудить руководителя «федератов» Ломбардии графа Конфалоньери и многих других ведущих участников движения, лишив его тем самым руководства. Впоследствии некоторые патриоты, осужденные на долгие годы заключения в Шпильберге (в том числе писатель Сильвио Пеллико), выйдя на свободу, рассказали в своих книгах о страданиях узников этой тюрьмы, вызвав чувство глубокого возмущения австрийским деспотизмом как в самой Италии, так и в других европейских странах.
В Пьемонте руководителям восстания удалось скрыться. Около 100 человек, в том числе Сантароза, были заочно приговорены к смертной казни. К ноябрю 1823 г. более 600 офицеров и до 400 чиновников было смещено со своих постов или уволено в отставку[194], а всех оставшихся на службе офицеров и чиновников заставили принять особую присягу в верности королю. Гонениям подверглись также закрытые на год университеты Турина и Генуи.
С помощью репрессий властям удалось значительно ослабить тайные общества на Севере страны, в Ломбардо-Венецианской области и Пьемонте, тогда как в Папском государстве и на Юге подпольным организациям удалось устоять, о чем свидетельствовали многочисленные заговоры и неудачные попытки восстания, предпринимавшиеся в 20-е годы.
В Неаполитанском королевстве репрессиям подверглись многие участники революции. Возглавившие восстание в Ноле в июле 1820 г. офицеры Морелли и Сильвати были повешены. Руководители конституционного режима либо эмигрировали, либо были вывезены в Австрию. Гонения затронули всех подозреваемых в либерализме. Последовала чистка в армии, государственном аппарате и даже среди церковнослужителей. На кострах сжигались опасные (по мнению властей) книги. Ввоз итальянской и иностранной литературы из-за границы был блокирован. Чтобы быть допущенными к экзаменам, студентам приходилось предъявлять свидетельства о посещении церковных церемоний и о хорошем поведении, выдававшиеся приходскими священниками или синдиками[195]. Карбонарская организация, служившая средством выражения недовольства различных слоев неаполитанского общества, была официально распущена властями.
Однако уже в 1822–1823 гг. на Юге происходит возрождение карбонарского движения, причем не только в континентальной части королевства, но и в Сицилии, где ранее карбонарские венты были очень слабы. Помимо мелкой буржуазии, неокарбонарские организации включали в себя крестьян, ремесленников и даже городской предпролетариат. В катехизисах и уставах некоторых новых тайных обществ получили более четкое выражение требования, отвечавшие интересам мелких землевладельцев и колонов[196]. Питательной средой для неокарбонарского движения в немалой мере служил «бандитизм», вновь широко распространившийся в эти годы. Крестьяне и батраки целых районов, доведенные до полной нищеты продолжавшимся расхищением общинных земель и жестокой эксплуатацией, днем обрабатывали поля, а ночью занимались грабежами в имениях землевладельцев, побуждаемые к этому голодом и необеспеченностью средствами существования[197].
Неокарбонарское движение и «бандитизм» охватили многие провинции королевства. Крупное восстание, вспыхнувшее в 1828 г. в районе Чиленто и распространившееся на всю сельскую округу, явилось свидетельством непрекращавшегося социального брожения. Бурбонские власти старались пресечь движение жестокостью и террором: в течение десятилетия они вынесли и привели в исполнение десятки смертных приговоров и бросили в тюрьмы сотни заговорщиков. Однако подавить деятельность тайных обществ правительству так и не удалось.
Весьма напряженной в 20-е годы была также обстановка в Папском государстве, где под влиянием неаполитанской революции активизировали свою деятельность карбонарии. После введения конституции в Неаполе туда тайно перебралась из папских владений группа патриотов, образовавших «Конституционно-патриотический союз» и приступивших к подготовке вооруженной экспедиции в Папское государство с целью поднять там восстание и провозгласить конституцию. Лозунг заговорщиков «Пий VII и испанская конституция» говорит о том, что они придерживались того же курса на соглашение с государем, который был характерен для участников буржуазных революций на Юге и Севере Италии. Вместе с тем в заранее отпечатанном и тайно распространявшемся в папских владениях воззвании руководители «Союза» обещали — помимо созыва парламента, амнистии политическим заключенным и осужденным за незначительные преступления — осуществить ряд социально-экономических мер, отвечавших интересам буржуазии и низов. Эти меры включали в себя сокращение наполовину налогов на помол и на скот, цены на соль, а также промышленных и торговых пошлин; на одну треть предполагалось сократить ввозные пошлины на съестные продукты и на одну шестую — поземельный налог. Кроме того, составители воззвания обещали в будущем дополнительное сокращение прямых и косвенных налогов[198].
15 февраля 1821 г. вооруженный отряд в составе около 130 человек (карбонариев из папских владений и неаполитанских добровольцев) вступил в пределы Папского государства в области Марке, где занял несколько селений. Однако попытка поднять всеобщее восстание не удалась. Австрийские карательные войска, посланные на подавление неаполитанской революции, уже вторглись на территорию Папского государства, и это заставило карбонариев Романьи и других областей отказаться от ранее согласованного плана революционного выступления. Среди участников этой экспедиции, осужденных папским судом в 1822 г., 8 человек были приговорены к пожизненному заключению, в том числе руководитель «Конституционно-патриотического союза» Винченцо Панелли, умерший в тюрьме в 1833 г.[199]
В последующие годы папские власти начали беспощадную борьбу с карбонариями, обрушивая жестокие кары на многие сотни людей. Но эти меры не достигли своей цели. На всем протяжении 20-х годов напряженность в Папском государстве не ослабевала. Реакционная политика, всецело возобладавшая при новом папе Льве XII, делала оппозицию правительству еще более широкой. Буржуазия и дворянство были раздражены тем, что абсолютное господство духовенства в государственном аппарате лишало их всякого доступа к управлению. Тайные общества привлекали в свои ряды, помимо интеллигенции, буржуазии и либеральных дворян, также большое число «пополанов», представителей городских ремесленных низов. Среди осужденных папскими властями за участие в заговорах в 20-е годы были люди самых разнообразных профессий (плотники, бочары, красильщики, каменщики, портные, сапожники, маляры, кузнецы, булочники)[200].
Победа буржуазной революции во Франции в июле 1830 г. побудила заговорщиков в Центральной Италии перейти к более энергичным действиям в надежде, что в момент выступления удастся опереться на помощь нового французского правительства, первоначально заявившего о своей поддержке борьбы народов Европы за независимость и свободу. В папских владениях, особенно в наиболее развитых северных провинциях государства, быстро распространился заговор, нити которого вели из соседних герцогств Молены и Пармы.
В конце 1830 г. моденский коммерсант Чиро Менотти, известный либеральными взглядами, возглавил возникший еще раньше в Модене заговор, ставивший целью создание нового, более крупного итальянского государства на конституционно-монархической основе во главе с герцогом Модены Франческо IV. Менотти добился создания комитетов по подготовке восстания в Парме, Тоскане, Ломбардии, а также в части папских владений — в Болонье и Романье, где подготовку к восстанию вели также, совершенно независимо от Менотти, местные заговорщики-карбонарии. Руководители моденского заговора поддерживали связь с организациями итальянских эмигрантов во Франции, обещавших им свое содействие.
Восстание было назначено на 5 февраля 1831 г., однако герцог Модены (долгое время потворствовавший заговорщикам в надежде использовать движение для распространения своей власти на соседние государства) опередил конспираторов и за день до назначенного срока арестовал Чиро Менотти и более 40 руководителей заговора. Тем не менее патриоты восстали в Модене, объявили о низложении Франческо IV, покинувшего свои владения, и образовали временное правительство. Одновременно с этими событиями вспыхнуло восстание в Болонье, охватившее затем большую часть Папского государства. Власти обнаружили полное бессилие и не оказали никакого сопротивления. Повсюду буржуа и дворяне создавали временные органы власти и гражданскую гвардию. Городские низы отнеслись сочувственно к революции, а попытки папского правительства поднять крестьян против новых властей не увенчались успехом[201].
10 февраля началось восстание в Парме, заставившее герцогиню Марию Луизу вскоре покинуть страну. Во временных правительствах, образованных кроме Модены в Парме и Болонье, возобладали крайне умеренные элементы (как, например, глава болонского правительства 60-летний Д. Вичини), в прошлом деятели Циспаданской и Цизальпинской республик и Итальянского королевства, чье сознание было пропитано духом приспособленчества и постепенности. Эти люди с узким политическим кругозором, боявшиеся революции и пришедшие к власти под давлением обстоятельств, не обладали должной решимостью и волей к расширению революции и ее защите. Они отказались, в частности, поддержать предложение полковника Серконьяни (бывшего офицера неаполитанской армии, смелые и энергичные действия которого во многом содействовали распространению восстания на Марке и Умбрию) о походе на Рим, опасаясь иностранной интервенции. Однако под давлением наиболее решительных групп патриотов болонское правительство объявило о лишении папы светской власти на восставших территориях и о выборах в народный представительный орган.
Свои усилия правительство направило на устранение препятствий, тормозивших развитие буржуазных отношений, ориентируясь при этом на восстановление экономических и юридических порядков наполеоновской эпохи, отмененных в начале Реставрации. Представители буржуазных и либеральных дворянских кругов Феррары, Романьи, Марке и Умбрии, собравшиеся в марте на ассамблею в Болонье, приняли решение об избрании Учредительного собрания и о слиянии всех восставших провинций в единое государство — «Объединенные итальянские провинции». Проведя эти важные меры в политической и государственной сфере, либеральные руководители нового государства проявили крайнюю вялость в организации его обороны. Они обнаружили также ограниченность своих революционных и национальных устремлений, отказавшись поддержать восставших в Парме и Модене, в иллюзорной надежде, что такое соблюдение принципа «невмешательства» сможет убедить Австрию отказаться от вторжения в Объединенные провинции. Вера этих деятелей в помощь Франции оказалась также необоснованной. Когда австрийская армия, преодолев сопротивление малочисленных пармско-моденских отрядов под командованием генерала Карло Цукки, заняла герцогства и вторглась на территорию Объединенных провинций, войска последних не смогли организовать эффективной обороны. 20 марта пала Болонья, а 26 марта правительство Объединенных провинций капитулировало. Так закончилась революция, оказавшаяся обреченной на неудачу не только потому, что она не получила поддержки других частей страны, но и вследствие тактики пассивного выжидания, ставшей основным принципом тех либералов старшего поколения, которые, возглавляя правительство, сорвали попытки вооруженного сопротивления.
Несмотря на непродолжительность и столь бесславный финал, революция 1831 г. выявила — в сравнении с революциями 1820–1821 гг. — ряд новых черт, отражавших не только специфику социально-политических условий Центральной Италии, но и те тенденции, которые постепенно пробивали себе дорогу в национально-освободительном движении. Важная особенность революционных событий 1831 г. состояла в том, что решающую роль в них сыграли вооруженные группы гражданского населения, между тем как армия оставалась на заднем плане. В ходе революции ее участники, прежде всего в Папском государстве, отвергли основную политическую установку буржуазно-дворянских революционеров первых лет Реставрации, надеявшихся добиться соглашения с монархией на базе конституции. С низложением Франческо IV в Модене и лишением папы римского светской власти в большей части его владений была сделана — впервые в истории национально-освободительного движения в Италии — попытка ликвидации реакционных монархических режимов, предпринятая итальянскими революционерами собственными силами и по собственной инициативе, без давления или поддержки извне. Наконец, был намечен новый демократический метод решения вопроса о государственно-политическом устройстве путем созыва Учредительного собрания.
Революция в Центральной Италии, третья по счету революция, пережитая страной за одно десятилетие, наглядно показала, что не было ни одной части Италии, которая оставалась бы в стороне от освободительной борьбы. Вместе с тем революция 1831 г. завершала собой целый этап национального движения. Ее поражение означало крах старых методов заговорщического движения и развенчало в глазах многих патриотов стратегию сотрудничества с монархами как средства буржуазно-конституционных преобразований и достижения национальной независимости.
Новый этап национально-освободительного движения.Мадзини и «Молодая Италия»
Поражение революционного движения в Центральной Италии вызвало резкое падение престижа общества карбонариев и отлив из его рядов многих приверженцев. Неудачи карбонаризма продемонстрировали порочность его заговорщической тактики и узко сектантских форм организации. Строгая засекреченность целей высших степеней и их изолированность от основной массы членов карбонарской организации вызывали глубокий разрыв между конечными целями общества карбонариев и задачами его повседневной практической деятельности, склонявшейся к политическому приспособленчеству. Сама сектантская организация тайных обществ становилась преградой для демократического развития[202]. Разочарование в карбонаризме широко распространилось среди патриотов, связанных с конспиративным движением, поскольку ставка карбонариев на либерально-конституционные преобразования в рамках отдельных монархических государств явно обнаружила свою несостоятельность. Среди участников революционного движения зрела мысль о необходимости новых форм и методов борьбы. Одновременно возникла настоятельная потребность в новой четкой программе национально-освободительного движения.
Монархическая ориентация итальянской буржуазии, которой она придерживалась как в наполеоновский период, так и в годы Реставрации, не принесла практических результатов: надежды на установление конституционных режимов и сотрудничество на их основе с государями не оправдались. Опыт показал, что в пределах отдельных государств либеральное и освободительное движение, не обладая достаточной силой, лишено шансов на успех. Это обстоятельство рождало мысль о необходимости объединения революционных и патриотических сил на всем полуострове и выдвигало на первый план идею борьбы за единую, независимую Италию.
Важным симптомом приближавшегося обновления итальянского демократического и национального движения явилось усиление республиканских и унитаристских настроений в среде итальянской политической эмиграции во Франции. Вначале 1831 г. в руководящей группе итальянских эмигрантов в Париже победило республиканское направление. В марте того же года патриарх итальянского подпольного движения Ф. Буонарроти в выпущенной им брошюре энергично высказался за единую итальянскую республику, отдавая ей предпочтение перед федеративным устройством[203]. Примерно в то же время автор другой брошюры Доменико Николаи отстаивал принципы независимости, единства и свободы Италии[204]. В трактате «О национальной повстанческой войне» (изданном также во Франпии, в Марселе[205]) итальянский патриот Карло Бьянко ди Сен-Жорио, участник революций в Пьемонте в 1821 г. и в Испании (где он находился в 1822–1823 гг.), пропагандировал опыт народной партизанской войны, накопленный в Испании. Среди эмигрантов распространялись и другие издания, в которых формулировалась идея необходимости придать национальному движению общеитальянский характер.
Поражения карбонаризма и перелом в политических настроениях итальянской эмиграции создали почву для того поворота в национально-освободительном движении, которой был связан с деятельностью Джузеппе Мадзини.
Мадзини родился в 1805 г. в Генуе в семье врача Джакомо Мадзини, в прошлом политического деятеля Лигурийской республики. Окончив юридическое отделение Генуэзского университета, Джузеппе Мадзини некоторое время сотрудничал как литературный критик в журналах Генуи, Ливорно и Флоренции («Индикаторе дженовезе», «Индикаторе ливорнезе» и «Антолоджиа»). В своих статьях молодой Мадзини ратовал за новую демократическую литературу, проникнутую гражданскими мотивами, и утверждал, что предпосылкой появления подобной литеоатуры является объединение всех итальянцев в единую нацию[206]. Таким образом, литературоведческие статьи Мадзини носили политическую окраску, что послужило одной из причин закрытия властями первых двух журналов.
Не удовлетворяясь литературно-публицистической деятельностью, Мадзини в 1827 г. вступил в местное общество каобонариев и вскоре стал играть в нем заметную роль. В конце 1830 г. в результате доноса Мадзини вместе с шестью другими карбонариями был заключен в Савонскую крепость. Освобожденный через два с половиной месяца из-за недостатка улик и поставленный перед выбором отказаться от всякой политической деятельности или отправиться в изгнание. Мадзини покинул родину и в феврале 1830 г. переехал в Швейцарию, а в апреле того же года обосновался в Марселе, во Франции, где находилось большое число итальянских эмигрантов. После поражения революции 1831 г. сюда прибыло более 250 изгнанников из герцогств и папских владений[207]. Опираясь на леводемократические и революционные элементы итальянской эмиграции в Марселе, Мадзини основа л в этом городе летом 1831 г. подпольную революционную организацию «Молодая Италия», которая, по мысли Мадзини, должна была стать единой общеитальянской революционной организацией и подчинить своему руководству сохранившиеся в Италии тайные общества. В одном из документов новой организации, написанном Мадзини в 1833 г., говорилось, что «Молодая Италия» преследует цель «объединить — в согласии с их руководителями или представителями — различные общества, действующие в Италии в различных формах, чтобы добиться Единства, Независимости и подлинной Свободы Родины»[208]. В статьях и программных документах «Молодой Италии», относящихся к 1831–1832 гг., Мадзини сформулировал программу новой организации, на основе которой предполагалось объединить действия большинства участников итальянского национально-освободительного движения.
Главным пунктом программы, выдвинутой Мадзини и «Молодой Италией», было требование создания единой Италии (unità) как обязательного условия для разрешения всех остальных задач национального движения. Мадзини непрестанно подчеркивал, что без объединения страны нельзя добиться ни независимости, ни свободы; без единства Италия не может существовать как суверенная и свободная нация, сплочение же итальянцев в нацию Мадзини считал возможным только в результате объединения страны. При этом он доказывал, что само объединение Италии возможно лишь в форме единого, унитарного, общенационального итальянского государства, и решительно отвергал — как неосуществимый или вредный для национального дела — всякий иной вариант объединения (например, федерализм — как в республиканской, так и в монархической форме).
Создание независимой единой Италии, единой нации и единого государства со столицей в Риме 26-летний руководитель нового поколения итальянских революционеров выдвинул в качестве высшей и доминирующей цели патриотического движения. Как показали события последующих десятилетий, сформулированный Мадзини тезис верно отражал тенденции исторического развития Италии и потому имел глубоко прогрессивный и революционный характер. С выдвижением мадзинистской программы был сделан исключительно важный шаг вперед в национально-освободительном движении, поскольку Мадзини показал, что судьба итальянцев как нации зависит от объединения страны. Следовательно, борьба за воссоединение Италии трактовалась как проблема по существу своему национальная. Мадзини неустанно выступал против партикуляризма и призывал итальянцев подчинять местные муниципалистские интересы общенациональным. «Отбросьте всякую провинциальную идею, — писал он, — отвергайте провинциальные предрассудки, будьте не пьемонтцами, не тосканцами, не романьольцами — будьте итальянцами»[209]. Только общенациональная борьба за единую Италию — «от Альп и до Сицилии» — может увенчаться успешным решением проблемы национальной независимости.
Мадзини осознал также, что ликвидация государственной раздробленности является обязательным условием для нормального экономического развития страны. Объединение должно было ликвидировать восемь различных денежных систем, восемь систем мер и веса, восемь различных гражданских, торговых и уголовных узаконений, восемь основных таможенных границ и бесчисленное число других преград, которые разделяют «материальные интересы», препятствуют «прогрессу и затрудняют всякий рост производства, всякую широкую торговую деятельность»[210]. Таким образом, выдвигая лозунг единства как первоочередной проблемы национального развития Италии, Мадзини обосновывал его и потребностями итальянской буржуазии в создании единого внутреннего рынка.
Наряду с лозунгом единства и национальной независимости важнейшей частью программы «Молодой Италии» стало требование установления республики. Мадзини, в значительной степени под влиянием Буонарроти и французского республиканского движения[211], возродил итальянскую республиканскую традицию. Его пропагандистская деятельность вызвала новый подъем республиканского движения в Италии и расширение его рядов. Лозунг единой итальянской республики, противопоставляемый поссибилистской конституционно-монархической программе карбонариев и либералов, содержал в себе призыв к свержению реакционных монархических режимов и политическому обновлению страны. Ту же цель преследовали и требования других буржуазно-демократических преобразований (например, введения гражданского равенства перед законом, политических свобод, всеобщего бесцензового избирательного права). Эти преобразования, по мнению Мадзини, должно было провести в жизнь Национальное собрание, избранное после освобождения Италии от австрийцев и их итальянских пособников.
Мадзини разработал также систему средств и методов борьбы с целью осуществления намеченной программы. Она включала в себя пропаганду («воспитание», по терминологии Мадзини), восстание, совершаемое «народом и для народа», партизанскую войну и революцию. Задача патриотов состоит в том, утверждал Мадзини, чтобы с помощью этих средств вовлечь в борьбу за освобождение Италии от иностранных поработителей и ее объединение народ, массы.
Важное отличие «Молодой Италии» от карбонариев и других тайных обществ состояло в том, что впервые в итальянском национальном движении возглавленная Мадзини организация открыто сделала ставку на народ как главную и решающую силу национально-освободительной революции, которой, как неоднократно подчеркивал Мадзини, не удастся без поддержки народа преодолеть стоящие на ее пути серьезные препятствия. Настоятельная необходимость вовлечь народные массы в освободительное движение диктовалась, по мнению Мадзини, также тем, что патриотическое движение не могло рассчитывать на серьезную поддержку иностранных держав, в частности Франции. Поэтому Мадзини постоянно утверждал, что «народ не должен надеяться получить свободу из рук иностранных армий», что «Италия сможет освободиться собственными силами», причем освобождения можно добиться только с помощью народа[212].
Мадзини полагал, что народные массы удастся вовлечь в национальное движение, развязав партизанскую войну (ее идею он заимствовал из упоминавшегося трактата Карло Бьянко). Ссылаясь на опыт партизанского движения в Испании и России, где благодаря этому движению были побеждены «гений и армии Наполеона», Мадзини указывал на многие преимущества народной партизанской войны, считая, что она должна стать первой стадией войны национальной, а народные отряды — основой для национальной регулярной армии. Видя в народном партизанском движении «путь к спасению», Мадзини выдвинул лозунг всеобщего вооружения народа[213]. Только так можно будет одержать победу над Австрией — главным и могущественным врагом итальянской независимости и единства. Обращаясь к патриотам, Мадзини призывал их развернуть «беспощадную войну, могучую благодаря применению всех средств — от орудий до кинжала». «Поверните массы и молодежь против австрийцев, — писал он, — провозгласите крестовый поход против варвара, который грабит золото итальянцев, сосет их кровь, который лишает нас жизни, родины, имени, славы и имущества, — и нападайте первыми»[214].
В целом «Молодая Италия» обнаружила — по сравнению с карбонариями и либералами первой трети XIX в. — значительно более глубокое понимание задач, стоявших перед итальянским национально-освободительным движением. Руководимая Мадзини организация поднялась до призыва к народному восстанию, сделав тем самым значительный шаг вперед по сравнению с ограниченными методами карбонариев. Мадзини призывал возложить надежды на движение низов, и это коренным образом отличало курс новой организации от тактики либеральной и умеренной буржуазии.
Но программа новой организации отличалась глубокой противоречивостью. Делая ставку на народ как на главную потенциальную силу в борьбе за освобождение и объединение страны, Мадзини в то же время опасался возможности перерастания национального движения в социальную, классовую борьбу низов. Признавая необходимость материально заинтересовать массы, чтобы привлечь их к национальной революции[215], Мадзини уклонился от постановки вопроса о перестройке социальных отношений в деревне в пользу крестьян путем ликвидации или хотя бы значительного ограничения крупной земельной собственности феодального происхождения. Подобная позиция не могла, естественно, содействовать сближению «Молодой Италии» с основной массой итальянского народа — крестьянством. Более того, спустя год после основания им этой организации Мадзини, желая успокоить тех, кого могли отпугнуть революционность и республиканизм его программы (т. е. дворянство и земельную буржуазию), писал: «Мы не хотим террора, возведенного в систему, не хотим ни аграрных законов, ни бесполезных насилий над индивидуальными способностями, ни узурпаций собственности»[216].
Боясь оттолкнуть от себя либеральные слои дворянства и связанную с земельными интересами буржуазию, Мадзини и его организация в сущности игнорировали интересы итальянских крестьянских масс. Применительно к интересам низов программа «Молодой Италии» предусматривала только некоторые поверхностные реформы: сокращение косвенных налогов, удешевление продуктов первой необходимости, ликвидацию стеснений для мелкой торговли; эти реформы могли лишь несколько облегчить положение преимущественно городских масс, ремесленников, и именно на них в дальнейшем и предпочитал опираться Мадзини.
Выдвигая новую революционно-буржуазную и демократическую программу борьбы за объединение страны, Мадзини облек ее в религиозно-этическую форму. Учитывая повышенную религиозность народных масс Италии, особенно крестьянства, он стремился использовать религию как орудие национального движения, как средство привлечения к нему народных низов. Религиозно-этическая концепция Мадзини была призвана освящать борьбу за воссоединение Италии, провозглашая участие в этом движении как священный, религиозный долг каждого итальянца, поскольку необходимость объединения страны, согласно концепции Мадзини, вытекала из веления бога. «Существует всеобщая вера в бога, — писал он, — существует универсальная потребность в идее, в центре, в едином принципе, в котором заключались бы нормы поведения… Будем сами управлять этой идеей, этим символом объединения: представим бога творцом свободы, равенства, прогресса»[217]. Взывая к религиозным чувствам низов, Мадзини предполагал таким путем вырвать массы из-под влияния католической церкви и утвердить среди них влияние революционной демократии. Свою религию долга Мадзини надеялся донести до народных масс с помощью выдвинутого им лозунга «Бог и народ». С годами все более отчетливо выступала также социально-политическая предназначенность религиозно-этической системы Мадзини как суррогата широких требований в социальном вопросе (особенно в крестьянском). Постоянно призывая патриотов опереться на «народ», декларируя необходимость духовного и социального возрождения народных масс, Мадзини не мог указать, однако, реальных путей решения этой задачи, наивно полагая, что политическое объединение Италии само по себе создаст необходимые условия для радикального изменения жизни низов.
И все же, несмотря на все слабости мадзинистской идеологии, несмотря на неопределенность ее социальных устремлений и религиозно-мистический налет, создание «Молодой Италии» дало сильный толчок национальному движению и знаменовало собой оформление его левого буржуазно-демократического и революционного направления. Вокруг организации Мадзини стали группироваться самые передовые круги итальянского общества тех лет, увидевшие в выдвинутой Мадзини программе четкий план практической деятельности и надежный и ясный идейный ориентир.
Начиная со второй половины 1831 г. и в течение 1832–1833 гг. усилия Мадзини и группы его ближайших соратников и друзей были направлены на то, чтобы распространить на полуострове влияние «Молодой Италии» и создать сеть ее организаций. Руководители общества попытались объединить разобщенные силы итальянских патриотов и революционеров — сторонников единства и независимости — в единой политической организации, свободной от сложной иерархической структуры общества карбонариев. Отбросив масонско-карбонарскую систему степеней и мистико-символическую мишуру ритуалов, Мадзини постарался упростить и демократизировать внутреннее строение нового общества. «Молодую Италию» возглавляла Центральная конгрегация, в которую вошли Мадзини и связанные с ним тесной дружбой Джанбаттиста Руффинн, Луиджи Мелегари и Карло Бьянко ди Сен-Жорио. В провинциях создавались провинциальные конгрегации, а в небольших городах и селениях налаживание деятельности общества возлагалось на организатора (ordinatore), руководившего местными ячейками. Все члены общества знакомились с его уставом (написанным Мадзини), открыто излагавшим принципы и цели «Молодой Италии», а вступавшие в организацию давали клятву посвятить себя «отныне и навсегда» борьбе за единую, независимую, и свободную Италию, за создание итальянской нации и приобщение итальянцев к целям общества.
Становление «Молодой Италии» началось в Генуе, где Мадзини и его ближайшие помощники имели более широкие и прочные связи. Здесь главой организации стал врач Якопо Руффини. Благодаря активной деятельности Якопо и его братьев Джованни и Агостино Руффини, а также Федерико Кампанелла, Элиа Бенса и других ряды «Молодой Италии» в Генуе быстро росли. Сеть организаций мадзинистского общества охватила многие города Пьемонта. Мадзини сосредоточил усилия на подготовке революционного выступления именно в этом государстве, так как считал, что победа восстания в Пьемонте превратит его (благодаря переходу армии на сторону патриотов) в плацдарм общеитальянской революции и создаст условия для успешного восстания в Ломбардии, Центральной и Южной Италии [218].
«Молодой Италии» удалось проникнуть также в Ломбардо-Венецианскую область. В Ломбардии особенно активными сторонниками Мадзини стали глава миланского механического предприятия Витоле Альбера, участвовавший в заговоре 1821 г., миланский фабрикант фарфора Луиджи Тинелли и маркиз Гаспаре Розалис[219]. Помимо Милана, ячейки общества возникли в Брешии, Павии, Кремоне, Вероне, Лекко и других городах, а также в Тоскане и во всех провинциях Папского государства, где деятельностью местных отделений «Молодой Италии» руководила центральная конгрегация в Риме. В целом в течение 1831–1833 гг. «Молодая Италия» получила значительное распространение в Северной и Центральной Италии. Попытки же Мадзини распространить влияние общества на патриотическое движение в Неаполитанском королевстве, насколько известно, не увенчались успехом, натолкнувшись на противодействие сложившихся здесь неокарбонарских по своему характеру тайных организаций[220], которым удалось сохранить доминирующие позиции.
Вскоре после своего основания «Молодая Италия» приступила к пропаганде новых лозунгов, выдвинутых Мадзини. В брошюрах, листовках и других изданиях, которые распространялись среди итальянских изгнанников во Франции и Швейцарии и тайно ввозились оттуда на полуостров, содержался горячий призыв к борьбе за единство, независимость и свободу Италии. Эта пропаганда, принявшая значительный размах, явилась чрезвычайно важным вкладом «Молодой Италии» в развитие национально-освободительного движения.
Большая заслуга в популяризации и быстром распространении идей новой организации принадлежала самому Мадзини, написавшему все программные документы «Молодой Италии», а также огромное количество статей и воззваний. Уже в 30-е годы Мадзини благодаря своей исключительной духовной энергии, бескорыстию, идейной убежденности и горячей преданности делу освобождения Италии быстро выдвинулся среди итальянских патриотов, завоевал доверие и огромный моральный авторитет и увлек многих своей непоколебимой верой в конечную победу освободительной борьбы. Статьи Мадзини, написанные в приподнятом романтическом духе, пронизанные страстной эмоциональностью, будили мысль и чувства тысяч итальянцев. Выдвинутая Мадзини программа стала известна в начале 30-х годов во всей Италии и оказала глубокое воздействие на национальное самосознание целого поколения итальянцев— интеллигенцию, мелкую и среднюю буржуазию, часть ремесленников, либеральные дворянские круги, молодежь и вообще образованных людей итальянского общества, даже если большинство из них так и не стало активными мадзинистами.
В виде отдельных брошюр были изданы и распространялись на полуострове некоторые основные документы «Молодой Италии», а с марта 1832 г. стал выходить в Марселе и тайно переправляться в итальянские государства печатный орган организации, также носивший название «Молодая Италия». В Ломбардии распространялся, кроме того, небольшой журнал «Трибун», который редактировали уже упоминавшиеся миланские предприниматели Тинелли и Альбера. Статьи в этом издании были написаны простым языком, чтобы сделать их доступными для низов (сам Альбера вел пропаганду среди рабочих своего предприятия)[221]. Той же цели распространения влияния «Молодой Италии» среди низов служила серия брошюр, проповедовавших патриотические идеи простым разговорным языком, часто в виде диалога. В 1833 г. были изданы брошюры: «Народное просвещение. Хозяин и управляющий», «Коммерсант и возчик», «Конституция. Диалог между землевладельцем и испольщиком» и до.[222]
В целом, однако, пропаганда «Молодой Италии» велась ее сторонниками в городах, главным образом среди образованных людей, интеллигенции, в армии и лишь в незначительных размерах среди городских низов. В деревню проникнуть мадзинисты не смогли. Поэтому деятельность «Молодой Италии», связанная с организацией всеобщего восстания под мадзинистским знаменем, принесла еще менее значительные результаты, чем карбонарские революции 1820–1821 и 1831 гг. Так как организация Мадзини не имела широкой опоры среди низов, подготовка к восстанию должна была неизбежно принять характер заговора и привести лишь к узкому, локальному движению. Подготовленные Мадзини и его сторонниками выступления оканчивались провалом также потому, что сам Мадзини придерживался ошибочной тактики, считая, что будет достаточно вдохновляющего примера небольшой группы патриотов, чтобы низы в любой момент поднялись на борьбу против Австрии и местных деспотических правительств.
Весной 1833 г. власти раскрыли заговор «Молодой Италии» в Пьемонте, где было арестовано около 70 человек; почти 200 заговорщикам удалось бежать за границу. Вскоре последовала жестокая расправа над патриотами в Алессандрии, Генуе и Шамбери, где власти, с согласия вступившего в 1831 г. на сардинский престол Карла Альберта, расстреляли 12 участников мадзинистского заговора; десятки других были брошены в тюрьмы, а также заочно приговорены к смертной казни (в числе их сам Мадзини, Джованни и Агостино Руффини). Полной неудачей окончилась также предпринятая Мадзини в следующем, 1834 г. попытка поднять восстание в Савойе, куда из Франции в начале февраля 1834 г. вступил отряд из 200 итальянских добровольцев-эмигрантов. Не получив никакой поддержки от местного населения, патриоты после перестрелки с полицией вынуждены были вернуться на французскую территорию. Не удалось поднять восстание и в Генуе, которое приурочивалось к началу Савойской экспедиции. Предупредив действия заговорщиков, власти сорвали намечавшееся выступление, в подготовке которого принимал участие 26-летний Джузеппе Гарибальди, годом ранее примкнувший к «Молодой Италии». Гарибальди удалось избежать ареста, скрыться из Генуи и перебраться во Францию.
Этот первый опыт участия Гарибальди в революционном движении стоил ему заочного приговора к смертной казни, вынесенного пьемонтскими властями.
В скором времени мадзинистские организации подверглись репрессиям также в Ломбардо-Венецианской области и Тоскане, где были приговорены к тюремному заключению десятки сторонников «Молодой Италии». В 1836 г. состоялся суд над группой мадзинистов в Риме[223].
Провал заговоров, организованных сторонниками Мадзини в 1833–1834 гг., когда в Италии не было признаков революционного кризиса, нанес сильный удар еще недостаточно окрепшей «Молодой Италии». Ее руководящее звено в итальянских государствах было обескровлено репрессиями. Неудача была столь явной, что Мадзини пришлось отказаться от мысли организовать новое восстание по крайней мере в ближайшие годы. К тому же преследования французских и швейцарских властей крайне затруднили политическую деятельность итальянских эмигрантов. «Молодая Италия» временно прекратила свое существование как самостоятельная политическая организация.
Таким образом, период, в продолжение которого республиканско-демократические силы освободительного движения удерживали инициативу, оказался очень коротким и не принес ощутимых практических результатов. Тем не менее деятельность Мадзини способствовала радикализации взглядов значительной части интеллигенции и мелкой буржуазии и позволила подняться национальному движению на более высокую ступень в идейном плане благодаря выдвижению самой передовой для того времени концепции итальянской национально-освободительной революции. Мадзини придал идеям демократии более национальный характер, связав их с историческими условиями и традициями Италии, что и привело к широкому распространению мадзиниcтских лозунгов и позволило создать первое общенациональное демократическое движение[224].
Преследования французских и швейцарских властей заставили Мадзини переехать в Англию. Тяжелый духовный и нравственный кризис, вызванный у него неудачами «Молодой Италии» и гибелью многих ее сторонников, вынудил Мадзини временно отказаться от активной борьбы. Однако весной 1840 г., преодолев сомнения и колебания, Мадзини объявил о восстановлении «Молодой Италии» и возобновил пропагандистскую и организационную работу. Стремясь расширить массовую базу демократов, он решил привлечь к национальному движению итальянских рабочих. С этой целью Мадзини основал в начале 1840 г. «Союз итальянских рабочих» и стал выпускать газету «Апостолато пополаре». Его сторонники приступили к пропаганде национальных идей среди итальянских рабочих в Лондоне, Марселе, Лионе, Брюсселе и в Швейцарии. В Лондоне, Нью-Йорке и Бостоне были основаны бесплатные школы для обучения итальянских рабочих и их детей. В лондонской школе, где преподавал Мадзини, обучалось свыше 200 человек[225]. Газета «Апостолато пополаре», а также листки «Пеллегрино» и «Эдукационе» распространялись среди итальянских рабочих за границей и в самой Италии. Мадзини первый среди итальянских демократов осознал потенциальную силу возникавшего пролетариата; призывая итальянских рабочих к политической организации, он хотел одновременно подчинить их руководству буржуазной демократии. В эти годы Мадзини убеждал буржуазию добровольно пойти на улучшение условий труда и материального положения рабочих, чтобы тем самым устранить возможность классовых революционных выступлений пролетариата и не допустить влияния на него социалистических и коммунистических идей. Вместе с тем стремление Мадзини вовлечь в борьбу за воссоединение Италии нарождавшийся итальянский пролетариат явилось отражением в идейном и политическом плане тех изменений, которые происходили в экономической и классовой структуре Италии в 20–40-е годы XIX в.
Экономическое и социальное развитие Италии в 20–40-е годы
Несмотря на прогрессивные социально-экономические преобразования, осуществленные в революционный период 90-х годов XVIII в. и в эпоху наполеоновского господства, Италия оставалась в первой половине XIX в. отсталой сельскохозяйственной страной, стоявшей по уровню своего экономического и общественного развития далеко позади передовых государств Европы. Глубокие феодальные пережитки по-прежнему были присущи экономике большей части страны. Крестьянство, т. е. основная масса населения Италии, оставалось безземельным или малоземельным и подвергалось в значительной мере полуфеодальной эксплуатации.
Хотя пережитки феодализма и политика реакционных монархических режимов сильно тормозили развитие производства и торговли, в Италии с первой половины 20-х годов начинается экономический подъем, ускорившийся в некоторых районах в 30–40-е годы (в связи с общей благоприятной конъюнктурой в Европе), в результате чего итальянская экономика к середине XIX в. добилась существенных успехов.
Важнейшей чертой этого подъема было более широкое внедрение капиталистических отношений как в промышленность, так и в сельское хозяйство. Капиталистический уклад формировался во всех частях страны, но наиболее значительные размеры он приобрел в Северной Италии. Здесь, в равнинных районах Ломбардии и Пьемонта, доминирующее место в сельскохозяйственном производстве стала завоевывать крупная капиталистическая аренда. В арендуемых поместьях, принадлежавших дворянам и городской буржуазии, капиталисты-предприниматели заводили интенсивное, часто многоотраслевое хозяйство, требовавшее больших капиталовложений (в 1844 г. эти капиталовложения составляли на капиталистических фермах в среднем 40 тыс. лир на каждые 100 га)[226]. В таких хозяйствах производилась тщательная обработка почвы с учетом агрономических требований и применялись более совершенные сельскохозяйственные орудия. Работы производились батраками, причем наряду с крестьянами-поденщиками уже существовал и слой постоянных рабочих, т. е. зародился сельскохозяйственный пролетариат.
На протяжении 20-х и особенно в 30–40-х годах сельское хозяйство на Севере страны находилось в состоянии медленного, но непрерывного подъема, вызванного постепенным расширением внутреннего рынка в связи с усилившимся в этот период развитием промышленности, но особенно — возросшим спросом за границей на некоторые продукты сельского хозяйства, прежде всего на шелк-сырец. Производство шелка-сырца выросло в Ломбардии и Венеции с 1 млн. 860 тыс. фунтов в 1800 г. до 2 млн. 900 тыс. фунтов в 1815 и до 4 млн. 710 тыс. фунтов в 1841 г.[227], а в Пьемонте — с 625 тыс. фунтов в конце XVIII в. до 1,5 млн. фунтов в 1840 г.[228] Площади под шелковицей стали быстро расти, особенно с 30-х годов. Дух буржуазного предпринимательства охватывал все большее число земельных буржуа и обуржуазившихся дворян. Начинается усиленное осушение болот и освоение пустошей, увеличиваются вырубки леса. За период с 1796 по 1838 г. в Миланской провинции площадь обрабатываемых земель выросла на 31 % за счет приспособления под посадки сельскохозяйственных культур десятков тысяч гектаров ранее не возделанных угодий (пустошей, болот и лесов)[229]. В 1830 г. один буржуазный публицист, обозревая успехи сельского хозяйства Ломбардии, писал с удовлетворением: «Сельское хозяйство не могло прогрессировать в то время, когда большая часть земли находилась во владении привилегированных лиц. Частная собственность и свободная конкуренция заставят исчезнуть все убогие пустыни»[230]. Сельское хозяйство Ломбардии постепенно приобретало торговый характер, показателем чего явилось выделение районов, специализирующихся на производстве определенных видов сельскохозяйственной продукции — шелка-сырца, пшеницы, риса, кормов и молочных продуктов.
Успешно развивавшееся сельское хозяйство питало своими соками промышленность Севера. В ней еще преобладала рассеянная мануфактура, в деревнях, наряду с широко распространенной домашней промышленностью десятки тысяч крестьян работали у себя дома на капиталистов и купцов-предпринимателей. Однако в первой половине XIX в. промышленное производство характеризуется рядом новых черт и качественных сдвигов. Помимо общего роста производимой продукции и увеличения численности предприятий, ускоряется процесс отделения промышленного производства от земледелия, возникают новые отрасли производства, растет число централизованных мануфактур, вводятся технические усовершенствования и расширяется применение станков, так что 30–40-е годы ознаменовались первыми шагами промышленного переворота в Ломбардии и Пьемонте.
Промышленный переворот развивался прежде всего в текстильном производстве, представлявшем основу промышленности тех лет. Особенно заметный прогресс промышленности наблюдался в производстве шелка. Расширение плантаций шелковицы и возросший сбор шелковых коконов сопровождались значительным увеличением числа шелкопрядилен и мастерских для разматывания и кручения шелка. Прогрессировало шелкоткачество. Если в 1816 г. на миланских шелкоткацких мануфактурах насчитывалось не более 500 станков, то в 1844 г. их было уже 4 тыс. [231] Из-за границы во все увеличивающемся количестве стали ввозить механические станки. Например, стоимость машин, ввезенных в Ломбардию из Англии, выросла с 929 фунтов в 1825 г. до 5704 фунтов в 1827 г.[232]
Свидетельством растущего спроса на техническое оборудование явилось возникновение местного производства машин. В 1825 г. в Милане была основана первая механическая мастерская, выпускавшая жаккардовские станки. Она быстро расширила производство и вскоре уже снабжала ткацкими станками и другим оборудованием не только ломбардских промышленников, но и вывозила машины в другие части Италии[233]. В 1836 г. в Милане возникло крупное предприятие по производству разных видов прядильных машин.
Быстро росло применение машин в такой новой отрасли, как хлопчатобумажное производство. В 1840 г. в Ломбардии насчитывалось уже 35 бумагопрядилен (против 2 в наполеоновский период), на которых было занято 3810 рабочих[234]. Укреплялось металлургическое производство. В Пьемонте в этой отрасли выделялась фирма Тэйлора и Пранди, на основе которой в 1843 г. возникла компания Ансальдо. К 1848 г. на металлургических и механических предприятиях и в мастерских Пьемонта работало свыше 9 тыс. человек[235].
Зарождавшийся промышленный пролетариат был еще очень слаб и немногочислен. Основную массу городского трудящегося населения составляли ремесленники, подмастерья, рабочие мелких мастерских. Начавшийся промышленный переворот вызвал широкое применение детского труда, который оплачивался в 2–3 раза ниже труда мужчин. В 1840 г. в Ломбардии в различных отраслях производства было занято около 38 тыс. детей[236].
Значительный рост сельского хозяйства и промышленности в 30–40-х годах на Севере страны, упрочение капиталистических отношений и связей с внешними рынками повлекли за собой укрепление земельной, промышленной и торговой буржуазии и умножение ее рядов. Они пополнялись за счет владельцев новых мануфактур, мастерских и торговых контор, за счет увеличения числа скупщиков сельскохозяйственного сырья (особенно шелка). Значительные перемены происходили также в среде ломбардского и пьемонтского дворянства. Наряду с оскудением многих аристократических семей и дроблением дворянской собственности шел процесс приспособления значительной части дворянства к новым буржуазным условиям.
Усилившееся капиталистическое развитие затронуло немалое число дворян, вызвало изменение в их образе жизни и настроениях. Праздность сменилась кипучей деятельностью: такие дворяне перестраивали свои имения на буржуазный лад, занимались интенсификацией земледелия, расширяли плантации шелковицы, открывали собственные шелкопрядильни, разводили породистый скот. Этот процесс обуржуазивания дворянства сближал его — на базе общих экономических интересов — прежде всего с земельной буржуазией и предпринимателями-аграриями, чьи доходы состояли из капиталистической прибыли. Жажда обогащения побуждала обе социальные группы расширять сельскохозяйственное производство, используя спрос растущей промышленности на сырье, а также увеличение потребности в итальянском шелке за границей.
И земельная буржуазия, и вставшее на буржуазный путь дворянство в одинаковой мере эксплуатировали крестьян, испольщиков и батраков, что объединяло их в единый фронт против деревенских низов. Сближение буржуазии и дворянства происходило также благодаря тому, что владельцы капиталов все еще охотнее вкладывали их в землю, чем в промышленность. Эта тенденция проявлялась в продолжавшейся скупке земли буржуазией (в том числе торгово-промышленной) и в широком распространении ипотечных займов. Приток капиталов в сельское хозяйство, по-прежнему опережавший капиталовложения в промышленное производство, вызывался тем, что даже в такой наиболее развитой в промышленном отношении итальянской области, как Ломбардия, вложения в землю являлись более надежными и гарантировали постоянный и высокий доход, тогда как предпринимательская и торговая деятельность все еще была сопряжена с определенным риском из-за трудностей сбыта, вызывавшихся раздробленностью страны, густой сетью таможенных границ, плохим состоянием средств сообщения, узостью внутреннего рынка. Поэтому развивавшийся на Севере Италии капитализм носил преимущественно аграрный характер[237]. Кроме того, утверждение буржуазной собственности на землю и переплетение и взаимопроникновение экономических интересов торгово-промышленной и земельной буржуазии, а также значительной части обуржуазившегося дворянства вели к постепенному слиянию этих социальных слоев в единый аграрно-капиталистический блок, отличавшийся особенно сильной консолидацией в Ломбардии.
Крепнущая ломбардская буржуазия болезненно воспринимала политику национального угнетения, проводившуюся Австрией. Австрийские власти препятствовали развитию ломбардской обрабатывающей промышленности, особенно шелкоткацкой, стремясь оградить от конкуренции собственное производство. Поэтому основную массу шелковой продукции приходилось вывозить из Ломбардии и Венеции в виде шелка-сырца и шелковой пряжи, так как несмотря на численный рост шелкоткацких предприятий их было совершенно недостаточно для переработки производившегося в стране сырого шелка. Таможенная политика и система торговых отношений между Австрией и Ломбардо-Венецианской областью строилась таким образом, чтобы принести максимум выгоды австрийской экономике и помешать продвижению итальянской промышленной продукции на австрийский рынок. Австрийское экономическое «покровительство» (как официально именовалась экономическая политика австрийских властей в итальянских владениях) проявлялось также в строгой регламентации и регулировании производства и торговли. Регламент 1834 г. требовал от хозяев мануфактур точной фиксации производственного процесса на предприятии, навязывая им мелочный контроль (касавшийся, например, толщины нити, способов обработки сырья, маршрута перевозки сырья и готового изделия, даты передачи сырья работнику-надомнику и возвращения им готовой продукции и др.)[238].
Австрия превратила Ломбардию и Венецию в объект непрерывного финансового грабежа. Ни из одной части империи не выкачивались такие суммы, как из итальянских владений; они давали имперской казне одну четверть всех ее доходов, хотя в Ломбардии и Венеции проживала лишь ⅐ часть всего населения Австрийской империи. Денежные средства, вывозившиеся из Ломбардо-Венецианской области, непрерывно возрастали: с 33 млн. лир в 1818 г. они увеличились до 42 млн. лир в 1823 г., а в 1846 г. из одной только Ломбардии венская казна получила около 59 млн. лир, что составляло почти 75 % всех доходов финансового ведомства Ломбардии[239].
Стеснения в экономической области, политическое бесправие и полицейский произвол австрийских властей вызывали острое недовольство среди собственнических слоев Ломбардии и Венеции. Поэтому буржуазия и либерально настроенные дворяне, заинтересованные в ликвидации раздробленности и иностранного господства, находились в постоянной оппозиции к австрийскому режиму, а наиболее решительные элементы из их рядов вступали на путь антиавстрийской борьбы.
В Центральной и Южной Италии, где феодальные пережитки были прочнее, чем в северных районах, капиталистические отношения развивались значительно медленнее. В Тоскане и Папском государстве преобладающим методом ведения хозяйства в деревне была испольщина, принявшая застывшую, окаменевшую форму. Кроме передачи землевладельцу половины произведенных продуктов, крестьяне должны были выполнять для него некоторые работы и делать ему по праздникам особые приношения (кур, каплунов, яйца). Испольный договор, строго фиксировавший раздел поровну произведенного продукта, лишал крестьянина всякой заинтересованности в улучшении почвы и дополнительных затратах труда, а землевладельца — в дополнительных капиталовложениях. Поэтому испольная система отличалась крайней отсталостью методов земледелия и вызывала застой в сельскохозяйственном производстве. Крестьянин-испольщик, вечно испытывавший нехватку денег, опутанный долгами землевладельцу, старался производить в своем хозяйстве все необходимое для семьи, что приводило к беспорядочному смешению разнообразных культур и препятствовало их специализации. В этом заключалась причина технической и экономической отсталости испольного хозяйства[240]. Частые голодовки, гнет налогов и ростовщичества, вечная нужда — таков был удел испольщика.
И все же, несмотря на крайнюю отсталость сельского хозяйства, чье развитие сковывали феодальные пережитки, буржуазные отношения в Папском государстве прокладывали себе путь именно в деревне. Становился более обширным слой земельной буржуазии и арендаторов, использующих капиталистические методы ведения хозяйства. Окрепла группа «деревенских купцов», многие из них сильно обогатились еще в годы революции и наполеоновского господства. Арендуя под пастбища большие массивы необрабатываемых земель в Агро-Романо, Умбрии и Лацио, деревенские купцы, обладавшие значительными капиталами, начинают заводить и собственные хозяйства, в которых чаще всего используют труд наемных сельскохозяйственных рабочих. Кроме деревенских купцов, земельная буржуазия пополнялась за счет так называемых фаттори (т. е. управляющих или арендаторов дворянских имений или церковных и монастырских земель), различного рода арендаторов-подрядчиков и «капорали» — вербовщиков наемных рабочих, а также разбогатевших крестьян, занимавшихся ростовщичеством и использовавших труд батраков[241].
Однако основная масса сельской буржуазии в Папском государстве не вводила никаких изменений в поземельные отношения, удовлетворяясь гарантированным доходом от испольщины и ростовщичества. Как и на Севере, интересы земельной буржуазии и собственников-дворян или церкви были очень близки. Наиболее богатые представители земельной буржуазии, особенно римской, со временем добивались дворянского звания и титулов (так произошло, например, с князем Торлония, предком которого был старьевщик, с герцогом Грациоли, происходившим от пекаря, и другими). Постепенно одворяниваясь, верхушка римской земельной буржуазии образовала прослойку денежного дворянства, или, как ее называли, финансовую аристократию. Вообще отличительной особенностью Папского государства было наличие — при крайне слабо развитой промышленности и торговле — значительной прослойки земельной буржуазии, обладавшей крупными капиталами, накопленными, в частности, благодаря распространенной в папских владениях системе подрядов, привилегий и монополий на производство и сбыт определенных промышленных товаров (в том числе металлических изделий), табака и соли. Однако эти капиталы не находили себе применения, так как господствовавшая правительственная система душила промышленную и торговую деятельность и предпринимательскую инициативу. Господствующие классы, прелаты и связанные с римской курией дворяне смотрели на промышленность и торговлю как на источник собственного обогащения. Одним из важнейших элементов правительственной политики, приносившей большие доходы казне, но парализовавшей промышленную деятельность и внешнюю торговлю, была запретительная таможенная и пошлинная система. Таможенный тариф 1830 г. был самым высоким в Европе (с ним мог соперничать только торговый тариф Королевства Обеих Сицилий). Он увеличивал пошлины на 336 видов товаров, из них на 217, производившихся на мануфактурах[242]. Дезорганизация финансов, царившая в государстве, также не содействовала экономическому прогрессу. Баланс не сводился десятилетиями. Государственный долг непрерывно возрастал; в 40-х годах правительство вынуждено было расходовать около трети своих доходов на уплату процентов по займам. Такая экономическая политика, делавшая крайне невыгодной торговлю и промышленную деятельность, побуждала буржуазию вкладывать капиталы в землю или городскую недвижимость. Но и на этом пути она наталкивалась на серьезные препятствия, ибо фидейкомиссы, майораты и право мертвой руки, восстановленные в южных и центральных провинциях Папского государства, делали неотчуждаемыми дворянские и церковные владения. Например, в Римской провинции на ⅘ всей земельной площади распространялись запреты, связанные с правом мертвой руки или фидейкомиссами[243].
В целом буржуазные слои в Папском государстве, численно возросшие и окрепшие в течение первой половины XIX в., по-прежнему находились в крайне стесненном положении, и их глубокое недовольство существующими порядками нарастало по мере того, как становилось все более очевидным, что политика папских властей обрекает экономику страны на деградацию и заводит всю общественную жизнь в тупик. Буржуазия, обладавшая землей и значительными капиталами, боролась против засилья церковников в правительстве и администрации и поддерживала патриотические и либеральные идеи.
На Юге Италии, в Королевстве Обеих Сицилий, развитие буржуазных отношений также сделало некоторые успехи в сельском хозяйстве и дало, хотя и очень слабый, толчок промышленному производству. В некоторых узких зонах, расположенных вблизи от моря, наметилась тенденция к вытеснению зерновых техническими культурами (оливками, виноградом, шелковицей), производившимися на экспорт. Вывоз оливкового масла увеличился со 173 тыс. квинталов в начале 20-х годов до 321 тыс. в 1836–1840 гг.[244] Одновременно происходило расширение посевных площадей под зерновыми культурами, однако этот процесс сопровождался улучшением системы земледелия; в стране по-прежнему преобладали отсталые экстенсивные методы ведения зернового хозяйства, вызывавшие истощение почв и препятствовавшие росту урожайности.
Но даже в зонах с преобладанием технических культур буржуазия вкладывала в хозяйство очень небольшие капиталы, предпочитая путь усиленной эксплуатации крестьян и батраков. В целом же в королевстве, несмотря на преобразования наполеоновского периода и сокращение крупной собственности баронов, сохранялась — в большей мере, чем в других частях Италии, — полуфеодальная система поземельных отношений, которая из-за безземелья или малоземелья крестьян навязывалась им землевладельцами — как дворянами-латифундистами, так и «благородными». В десятилетия, последовавшие за реставрацией монархии Бурбонов, в среде экономически господствующих классов — как в континентальной части королевства, так и в Сицилии — обнаруживалась та же тенденция, что и в других частях Италии: тенденция к сближению и слиянию старых и новых землевладельцев в единую социальную группу; различия между отдельными ее прослойками постепенно отодвигались на задний план общностью классовых, имущественных интересов. Парцеллярной собственности крестьян, рожденной реформами наполеоновского периода, удалось устоять лишь в очень ограниченных районах, а новое широкое наступление, развернутое в 30–40-е годы дворянами и земельной буржуазией на оставшиеся во владении коммун общинные земли ухудшало и без того тяжелое положение южного крестьянства, лишенного теперь сервитутных прав.
Правительство Бурбонов, желая привлечь на свою сторону неаполитанскую буржуазию, провело после подавления революции 1820–1821 гг. резкое снижение таможенных тарифов, устранив препятствия для вывоза производимой в королевстве продукции. Эта мера вызвала ускорение промышленного развития в ряде отраслей, связанных с сельским хозяйством, прежде всего в производстве шелка-сырца, достигшем в 1835 г. 1,2 млн. фунтов (из них ⅔ было вывезено в Южную и Северную Америку)[245]. В 30–40-х годах в Абруццах, Базиликате и Калабрии возникают шелкопрядильные и шерстяные мануфактуры, и некоторые из них используют передовые технические методы. Несколько крупных шелкопрядильных и ткацких мануфактур появилось в городах Сицилии; в Мессине и Катании на них трудилось несколько тысяч работников. Занятые в неаполитанской текстильной промышленности рабочие подвергались усиленной эксплуатации: их дневной заработок в середине 30-х годов составлял половину заработной платы французского и треть заработка английского рабочего[246]. Большую роль в развитии текстильного производства, особенно в его новой отрасли — хлопкопрядении, играли иностранные капиталисты, особенно швейцарские и немецкие.
Рост производства в значительной мере сковывался засильем латифундистов (особенно во внутренних районах страны), крайней нищетой южного крестьянства, преобладанием полунатуральных хозяйств, очень слабым развитием коммуникаций, прежде всего из-за отсутствия дорог[247].
В целом в течение 20–40-х годов XIX в. Италия достигла существенных успехов в экономическом развитии. Это выражалось в общем росте продукции, расширении в ряде районов производства технических культур и специализации сельского хозяйства, росте экспорта шелка, олив, сыра и других продуктов, расширении традиционных отраслей текстильного производства и возникновении новых (прежде всего шелкопрядения, шелкоткачества и хлопчатобумажного производства), в зарождении машиностроения и металлургии.
Внешняя торговля увеличилась с 275 млн. лир в 1830 г. до 425 млн. лир в 1840 г.[248] На Севере страны и в Тоскане развертывались мелиоративные работы. В итальянских государствах началось железнодорожное строительство: в 1839 г. была построена первая на Апеннинском полуострове железнодорожная линия Неаполь — Портичи, в 1840 г. — дорога Милан — Монца, а затем Милан — Тревильо и Виченца — Венеция, в 1842 г. вступила в строй линия Ливорно— Пиза, в 1845 г. — Турин — Монкальери и другие.
По мере укрепления и расширения капиталистических отношений все острее давали себя чувствовать трудности, тормозившие их развитие, все более очевидной становилась необходимость устранения раздробленности страны, которая в конечном счете порождала весь комплекс препятствий, стеснявших развитие производительных сил: массу таможенных границ, пошлин, тарифов и сборов; различие в законах, отсутствие единого торгового, гражданского и уголовного кодексов, многообразие денежных систем, единиц меры и веса и т. д. Таможенные барьеры, подобно обручам, сжимавшие отдельные районы Италии, мешали развитию промышленности и торговли, препятствовали распространению капиталов. Все отчетливее становилась потребность в создании национального рынка для промышленных товаров и сельскохозяйственных продуктов, в уничтожении оков, стеснявших рост товарного производства. Внутренняя торговля была ничтожно мала для страны с 20-миллионным населением, с большим различием в хозяйственных и климатических условиях.
Чем дальше шло экономическое развитие, особенно на Севере, чем шире внедрялись капиталистические отношения в промышленность и сельское хозяйство, тем настоятельнее становилась потребность в свободном приложении капиталов, в свободной торговле, не стесняемой сетью таможенных границ, в возможности беспрепятственно перевозить товары в те районы, где на них существует спрос, в ликвидации изолированности десятков местных рынков и в слиянии их в один общеитальянский рынок.
Но единый рынок невозможно было создать при раздробленности Италии, при сохранении политического устройства, доставшегося стране в наследство от средневековья. Абсолютистские правительства, опиравшиеся на узкие касты дворянства и верхушку духовенства и защищавшие их интересы превратились в силу, враждебную буржуазии, ибо лишали ее политических прав и тормозили ее экономическую активность. Буржуазные круги, стремившиеся получить в свои руки политическую власть, нуждались в новом государстве, которое гарантировало бы их интересы внутри страны и защищало бы их за границей; буржуазии были необходимы новые порядки, соответствующие новым потребностям производства, — единое гражданское, торговое, уголовное законодательство по всей стране, равенство всех сословий перед законом.
Ликвидация раздробленности Италии, ломка старых абсолютистских режимов, объединение страны и создание единого национального государства становились первостепенным, национальным вопросом общественного развития Италии.
Национально-освободительное и общественное движение в 40-е годы.Умеренно-либеральное направление
Успехи экономического развития Италии, особенно на Севере страны, и упрочение капиталистических отношений придали уверенность буржуазии и побуждали ее выступать с большей энергией и настойчивостью против преград, мешавших дальнейшему экономическому прогрессу. Убеждаясь на собственном опыте в том, насколько пагубно отражается политическая раздробленность страны и разобщенность отдельных ее земель на предпринимательской деятельности, буржуазия (в том числе крупная) и либеральное дворянство осознавали необходимость достижения национальной независимости, обновления политических порядков и объединения Италии. Вместе с тем они мечтали добиться этих целей таким путем, который полностью исключал бы революционные потрясения и развязывание инициативы народных масс. Подобные настроения, получившие распространение среди имущих слоев в наиболее экономически развитых районах Италии, явились питательной средой, породившей в 40-е годы широкое идейно-политическое движение, носившее либерально-буржуазный характер (хотя многие его идеологи принадлежали к аристократии). Ведущие представители этого движения сформулировали различные варианты программы решения национального вопроса, выражавшей устремления социальных сил, решительно отвергавших революционную борьбу как главное средство достижения национальной независимости и единства Италии.
Рождению этого идейно-политического движения способствовала широкая культурная деятельность либералов, начавшаяся еще в первый период Реставрации и значительно расширившаяся в 20–30-е годы. В частности, в 30-е годы были основаны журналы либерального направления («Аннали универсали», «Политекнико», «Ривиста эуропеа» и др.), пользовавшиеся большим влиянием среди либеральных кругов интеллигенции, буржуазии и дворянства и являвшиеся пропагандистами передовых научных знаний и экономического прогресса в сфере сельского хозяйства, промышленности и торговли. С 1839 г. стали регулярно созываться ежегодные научные конгрессы, содействовавшие сближению сотен и тысяч ученых различных профессий из всех государств Италии. С 40-х годов либеральные писатели и публицисты, уделявшие возрастающее внимание экономическим проблемам, начинают особенно настойчиво доказывать необходимость мер, которые привели бы к созданию общенационального рынка: ликвидация запретительной таможенной системы и создание таможенного союза итальянских государств, признание принципа свободной торговли, строительство единой железнодорожной сети, введение единой системы денежных знаков, мер и веса, унификация торгового законодательства. Все более крепло убеждение, что важнейшим условием экономического прогресса является политическое единство страны.
Сознавая необходимость разрешения назревших экономических, политических и национальной проблем, итальянская буржуазия была, однако, недостаточно сильна, чтобы справиться с ними самостоятельно. Путь же национально-освободительной борьбы, указанный Мадзини («революция с народом и для народа»), был для нее совершенно неприемлем. Поэтому умеренно-либеральные круги буржуазии нуждались в такой стратегии национального движения, которая принципиально отличалась бы от революционно-мадзинистской, возобладавшей в итальянском национально-освободительном движении с начала 30-х годов.
В поисках этой новой политической ориентации умеренно настроенных кругов итальянского общества большую роль сыграло развитие в 30-е годы либеральной идеологии в Италии, испытавшей сильное влияние французской общественной мысли (в частности, философского эклектизма В. Кузена и либерального католицизма Ламенне). Идеи В. Кузена, призывавшего к примирению свободы и естественных прав с порядком и властью, традиций — с прогрессом, получили широкий отклик в Италии, запечатлевшись во многих исторических и философских сочинениях и в литературе. Вместе с тем авторы ряда работ, обращаясь к прошлому и изображая папство как защитника «свободы Италии» от иностранных захватчиков и поработителей в эпоху средневековья, старались таким образом доказать совместимость религии и национальных устремлений, церкви и общественного прогресса и, следовательно, обосновать теоретически возможность и необходимость сближения умеренного либерализма и церковных кругов в современной Италии. Следовательно, особенность итальянской либерально-католической идеологии заключалась в том, что она призвана была обосновать программу разрешения национальной проблемы, придав ей форму, созвучную итальянским традициям и учитывающую настроения широких католических масс.
Эта идейная среда создала условия для появления в 40-е годы нескольких книг, вызвавших огромный отклик в Италии и резко стимулировавших развитие умеренного либерализма, превратившегося вскоре из чисто идеологического и культурного течения в широкое общественное и политическое движение. Первая из этих книг, увидевшая свет в 1843 г., принадлежала аббату Винченцо Джоберти, эмигрировавшему в 1833 г. из Пьемонта и проживавшему в Бельгии. В приобретшем вскоре широчайшую известность сочинении «О духовном и гражданском первенстве итальянцев» Джоберти доказывал, что возрождение и объединение Италии возможны только на основе союза либерального и национального движения с папством и католическим духовенством. Джоберти утверждал, что «реформы являются единственным верным средством избежать революции»[249], и отвергал всякое народное вмешательство в национальное движение, считая, что «итальянский народ — это пока пожелание, а не реальность». Реальностью же Джоберти считал монархов, которым он советовал объединиться в конфедерацию под главенством папы и при инициативной роли Пьемонта, полагая, что «от согласия между Римом и Турином зависит судьба Италии»[250].
Вскоре под влиянием критики либералов, не разделявших чрезмерных надежд Джоберти на национально-освободительную миссию папства, последний уточнил свою программу, подчеркнув, что именно буржуазия и светские круги должны сыграть основную роль в обновлении и объединении Италии, и призвал к созданию союза среднего сословия и лучшей части аристократии и духовенства с целью разрешения этой задачи. Джоберти определенно ратовал теперь за энергичные действия и делал упор на то, что умеренный лагерь национального движения должен опереться на Савойскую династию и короля Пьемонта Карла Альберта, представлявших реальную политическую и военную силу. Одновременно Джоберти развернул острую полемику с иезуитами, представлявшими крайний реакционный фланг католических сил, чем привлек к себе либеральные круги, относившиеся отрицательно ко всякому вмешательству церкви в дела государства.
Выступления Джоберти имели огромный успех и приковали к себе внимание всей Италии. Этот успех объяснялся прежде всего тем, что Джоберти удалось наметить путь решения национальной и политических проблем, приемлемый для тех буржуазных слоев итальянского общества, которые, отвергая возможность союза с народными массами ради достижения национальной независимости и единства Италии, готовы были пойти на компромисс и союз с консервативно настроенными группами старых правящих классов и монархиями при условии принятия последними программы политических и экономических реформ и согласованного урегулирования национального вопроса «сверху». С другой стороны, перед консервативными слоями дворянства и католическими силами Италии (блокировавшимися дотоле с реакцией на почве объединявшей их традиционной приверженности к династиям и церкви) теперь открывалась возможность, не поступаясь своими политическими убеждениями, сменить союзника и приобщиться к национально-патриотическому движению. В самом деле, умонастроениям всех этих социальных групп как нельзя лучше соответствовало утверждение Джоберти о том, что единства, свободы и независимости Италии можно достичь «без войны, без революции, не нарушая ни государственного, ни частного права, — иначе говоря, первых двух условий можно достигнуть путем объединения государств в конфедерацию под верховенством папы, а последнего — путем внутренних реформ, проводимых соответствующим правителем, без угрозы и без ущерба для его власти»[251].
Распространение идей Джоберти принесло во второй половине 40-х годов весьма значительные результаты. Его идеи получили признание среди многих представителей духовенства, что породило политические разногласия в рядах католических сил, а затем вызвало их раскол и переход части духовенства на сторону национального движения.
Активная теоретическая и публицистическая деятельность Джоберти нашла широкий отклик среди буржуазно-дворянской интеллигенции и дала толчок оживленному обсуждению и разработке программы разрешения итальянского вопроса на либерально-монархической основе. Наиболее энергичные усилия прилагали в этом направлении деятели пьемонтских умеренно-либеральных кругов в связи с тем, что с середины 30-х годов король Карл Альберт стал проводить экономические и административные реформы, явно отвечавшие интересам буржуазного развития Пьемонта. Помимо введения более современных гражданского, уголовного и торгового кодексов, было проведено снижение запретительных таможенных тарифов и заключены десятки торговых договоров с европейскими и американскими государствами. «Аграрное общество», основанное в 1842 г. и насчитывавшее к 1848 г. более 3 тысяч членов[252], стало организующим центром пьемонтской буржуазии, претендовавшей теперь на положение одного из правящих классов общества.
Реформы Карла Альберта и усиление антиавстрийских тенденций в его политике вновь породили у пьемонтских либералов надежды на национальную миссию Савойской династии и Пьемонта, что нашло отражение в политической публицистике. Граф Чезаре Бальбо в книге «Надежды Италии» (1844) призывал пьемонтскую дипломатию взять на себя инициативу в реализации плана освобождения Ломбардо-Венецианской области путем соглашения с Австрией. Выразив более четко, чем Джоберти, мысль о том, что без достижения национальной независимости невозможно какое бы то ни было решение вопроса о политическом объединении Италии, и заострив в этой связи внимание на судьбе Ломбардии и Венеции, Бальбо отвергал, однако, всякие насильственные меры по отношению к Австрии. Он строил иллюзорные планы добровольного отказа Австрийской империи от Ломбардо-Венецианской области в связи с тем, что возможный в будущем распад Турецкой империи увлечет Австрию на путь территориальной экспансии на Балканах и тем самым ослабит ее интерес к итальянским владениям. Как и Джоберти, Бальбо поддерживал идею федерации монархов, призывал к созданию таможенного союза и строительству единой железнодорожной сети. Маркиз Д’Адзелио в брошюре «Последние события в Романье» (1846), написанной в связи с неудавшейся попыткой восстания в этой области Папского государства, доказывал бесплодность революционных выступлений и заговоров. Д’Адзелио указывал на необходимость пробуждения гражданских чувств среди населения и противопоставлял восстаниям метод давления широкого общественного мнения на правительство с целью добиться проведения политических преобразований. Поставив вопрос о необходимости проведения реформ в Папском государстве, Д’Адзелио, как и Джоберти, тем самым указывал путь, который сделал бы возможным присоединение папы к национальному движению. Различные стороны умеренно-либеральной программы подверглись разработке также в статьях и книгах других пьемонтских либералов — графа Камилло Кавура, Джакомо Дурандо, Иларионе Петитти. Столь активная идеологическая деятельность либералов в Сардинском королевстве отражала значительное усиление умеренно-либерального движения в этой стране, где оно не только не встречало противодействия властей, но и смогло даже установить контакт с королем Карлом Альбертом, высказавшим, хотя и в осторожной, двусмысленной форме, сочувствие планам вытеснения Австрии из итальянских земель. К концу 40-х годов пьемонтские либералы превратились в ведущую группу умеренно-либерального движения всей Италии. С 1847 г. граф Камилло Бензо Кавур, принадлежавший к числу пьемонтских аристократов, вставших на путь буржуазного преобразования своих имений и политического либерализма, начал издавать газету «Рисорджименто» («Возрождение»). Это слово стало употребляться для обозначения борьбы итальянцев за национальное освобождение и объединение Италии. Газета Кавура вскоре превратилась в идейный центр либералов Пьемонта и оказала влияние на умеренные круги других государств полуострова. Основание этой газеты знаменовало собой тот факт, что либерально-умеренное направление оформилось как самостоятельная политическая сила, оспаривавшая руководство национальным движением у его революционно-демократического крыла, которое в 40-е годы также активизировало свою деятельность.
Под впечатлением неудачного исхода заговоров «Молодой Италии» в 30-е годы Мадзини в этот период не стремился к организации восстаний, считая, что обстановка не благоприятствует им. Однако было немало патриотов, последователей Мадзини, которые, продолжая заговорщические традиции освободительной борьбы, предприняли ряд попыток немедленного революционного действия.
В 1840–1843 гг. Никола Фабрици старался объединить силы различных тайных обществ, чтобы поднять восстание в Центральной и Южной Италии, намереваясь с помощью итальянских офицеров-эмигрантов развязать партизанскую войну, план которой был выдвинут в свое время Мадзини. Заговорщики надеялись поднять восстание одновременно в Папском государстве и Неаполитанском королевстве, а затем распространить его на всю Италию. Однако папским властям удалось раскрыть заговор. Более ста человек было предано суду, семеро патриотов повешено. Несколько неудачных попыток революционных выступлений сделали в начале 40-х годов также неаполитанские конспираторы.
Серию заговоров и местных восстаний завершила экспедиция братьев Бандьера. Аттилио и Эмилио Бандьера были морскими офицерами австрийского флота. Однако в отличие от их отца, адмирала австрийского флота Франческо Бандьера, верно служившего Австрийской империи, сыновья его прониклись патриотическими идеями, и в 1840 г. Аттилио Бандьера основал с помощью брата тайное общество «Эсперия» с республиканской и унитаристской программой. В 1842 г. верховным руководителем общества был признан Мадзини, а сами братья Бандьера вступили в «Молодую Италию»[253]. К организации братьев Бандьера примкнуло большое число офицеров и моряков-итальянцев, служивших на австрийских военных кораблях. В начале 1844 г., узнав о том, что их организация раскрыта австрийскими властями, братья Бандьера бежали на остров Корфу, откуда в июне того же года отплыли вместе с 17 своими сторонниками в Калабрию, надеясь поднять там восстание. Однако бурбонские войска после короткого боя захватили маленький отряд. 25 июня 1844 г. девять патриотов, в том числе Аттилио и Эмилио Бандьера, Никола Риччотти, Доменико Моро, были расстреляны.
Трагическая гибель братьев Бандьера и их товарищей всколыхнула всю Италию и вызвала отклики в европейских странах. Умеренные использовали неудачи восстаний и заговоров первой половины 40-х годов для доказательства бесполезности и порочности революционных методов борьбы и для усиления пропаганды своих планов разрешения всех волновавших итальянцев проблем посредством реформ.
С середины 40-х годов в Италии постепенно складывается новая политическая ситуация. Национально-патриотическое движение, получившее благодаря выступлениям либеральных писателей и публицистов новый импульс к развитию, расширялось и оказывало возрастающее давление на абсолютистские режимы. Раскол в правящих классах ряда итальянских государств, умножавшиеся требования реформ, в поддержку которых теперь выступало немало представителей господствующих социальных групп, еще недавно стоявших в стороне от патриотического движения, наконец, мужественные выступления революционно настроенных патриотов, готовых на самопожертвование ради того, чтобы приблизить час освобождения от тирании, — все эти факторы вынуждали абсолютистские правительства идти на некоторые уступки буржуазно-либеральным и патриотическим кругам.