ло на это запретом всяких антивоенных митингов и демонстраций, а когда, вопреки правительственному распоряжению, они все же прошли в ряде городов, применило войска и полицию для разгона манифестантов. В результате стычки между войсками и демонстрантами в Анконе были убиты двое рабочих, а один — серьезно ранен. Известие об этом послужило сигналом к повсеместным антиправительственным выступлениям, получившим название «Красной недели».
К вечеру 7 июня 1914 г. Палата труда Анконы, не дожидаясь решения центральных организаций, призвала ко всеобщей забастовке протеста. 8 июня 1914 г. после переговоров между руководством ИСП и ВКТ последовал призыв к общенациональной забастовке, который подтвердили со своей стороны действовавшие автономно республиканская партия, Итальянский синдикальный союз и анархисты. 9 июня 1914 г. забастовка, которая в ряде мест началась еще 7–8 июня, распространилась на всю Италию. Она охватила все крупные промышленные центры и часть сельских местностей Северной и особенно Центральной Италии. В Риме, Флоренции, Ливорно, Милане, Болонье, Модене и многих других городах и населенных пунктах экономическая жизнь была полностью парализована. Остановились предприятия, под давлением демонстрантов были закрыты магазины и лавки, замер городской транспорт. В ряде мест было прервано железнодорожное сообщение, хотя в целом из-за саботажа руководства профсоюза железнодорожников железнодорожники включились в борьбу с большим опозданием, когда забастовка уже шла на убыль, что позволило правительству без особых трудностей осуществить переброску войск для подавления народных движений.
Политическая забастовка протеста против репрессий в ряде мест переросла в революционные выступления против монархии и буржуазных порядков. На улицах Рима, Милана, Флоренции, Анконы возникали баррикады, раздавались призывы к вооружению народа, развертывались жаркие схватки с полицией и войсками. Предпринимались попытки захвата оружейных складов, лавок и магазинов. Подвергались осаде правительственные здания. В сельских местностях, особенно в Романье, голодающее население конфисковывало хлеб, зерно. Забастовочное движение повсеместно сопровождалось многотысячными митингами и манифестациями. В двух областях — Романье и Марке, ставших эпицентрами движения, забастовка переросла в восстание и привела к провозглашению на местах республик. Были созданы «Комитеты единства», куда вошли, помимо социалистов, республиканцы, анархо-синдикалисты и анархисты. Над Равенной и Анконой взвилось красное знамя[645].
Единство действий социалистов и республиканцев, нарушенное событиями Ливийской войны, возродилось вновь перед угрозой повторения кровавых событий 1898 г. В парламенте депутаты социалистической, республиканской и радикальной партий, протестуя против полицейских репрессий, предложили выразить вотум недоверия правительству [646]. Либеральное и консервативное большинство парламента, включая группировку левых либералов, заявило, что, учитывая серьезность момента, оно не намерено провоцировать министерский кризис[647]. Полномочия кабинета Саландры были подтверждены 254 голосами против 112 и одного воздержавшегося[648]. Тем не менее события «Красной недели» свидетельствовали о серьезных политических трудностях правящих сил страны. Даже такой консервативный свидетель, как посол России Крупенский, констатировал в своем донесении: «На правительстве лежит тяжелая обязанность найти выход из создавшегося положения, залечить раны, открывшиеся на народном организме, и ясно сознать, что движение, подобное нынешнему, не есть явление случайное, но причины его лежат глубоко, в тяжелом экономическом положении народных масс, поднять которое следует признать первостепенной необходимостью для правительства»[649].
События «Красной недели» были органической частью предвоенного политического кризиса, развернувшегося в капиталистическом мире. Они свидетельствовали об огромном горючем материале, накопившемся в Италии, и стихийном порыве народных масс к революционной борьбе. Однако руководство ИСП и ВКТ оказалось не на высоте событий. Реформистские вожди ВКТ стремились свести забастовку к демонстрации протеста и уже 11 июня 1914 г. поспешили заявить о ее прекращении, внеся сумятицу в ряды бастующих и ускорив свертывание забастовки. Лидеры же ИСП обнаружили в этих условиях свою неспособность руководить широкими массами, внести дух организованности, поставить четкую перспективу борьбы. Экстремизм анархистов, части социалистов и республиканцев, считавших возможным совершить революцию без учета объективных и субъективных условий, революцию в форме стихийного, никем не направляемого движения народных масс стимулировал проявление бунтарских настроений среди части борющихся.
«Красная неделя» продемонстрировала главную слабость рабочего движения в Италии в начале XX в. — отсутствие у пролетариата революционного руководителя в лице партии, вооруженной марксистской теорией, способной дать глубокий анализ политических и экономических сдвигов в итальянском обществе и определить, исходя из этого, программу и тактику движения. Несмотря на приход в 1912 г. к руководству партией левого крыла, ИСП по-прежнему сохраняла пороки, свойственные партиям II Интернационала.
«Красная неделя» обнаружила глубину социальных и классовых противоречий в стране, возвестив вслед за Ливийской войной окончательное крушение либеральной эры Джолитти. Италия вступала в новую полосу политических и социальных битв, и одной из первых проблем, вставших во весь рост перед партиями и группировками итальянского общества на этом новом отрезке пути, стала мировая война 1914–1918 гг.
5. Италия в период Первой мировой войны 1914–1918 гг.
Италия в период ее нейтралитета(август 1914 — май 1915 г.)К. Э. Кирова
Начало первой мировой войны застигло итальянские правящие классы в момент, когда и внешнеполитические соображения и внутреннее положение страны требовали сохранения мира.
С момента окончания Ливийской войны прошло около двух лет, но новая колония все еще не была замирена, подавление партизанского в ней движения и экономическое ее освоение еще требовали времени, сил и средств. В то же время внедрение в Малую Азию, в которой итальянский империализм видел теперь очередной объект своей экспансии, еще только начиналось, и Италии не приходилось рассчитывать на сколько-нибудь солидный куш в случае скорого (в результате войны) раздела турецкого наследства.
В Малой Азии, как и на Балканах, Италия нуждалась в длительном периоде «мирного проникновения», которое подготовило бы будущие захваты.
Внутри страны в это время еще не замолкли отзвуки «Красной недели» июня 1914 г., потрясшей, как ничто еще до тех пор не потрясало, самые основы итальянского буржуазного государства. В июле 1914 г., когда вопрос о том, быть или не быть войне, решался в дипломатических канцеляриях великих держав, над итальянскими правящими классами еще висела угроза возобновления всеобщей стачки железнодорожников. Положение итальянского правительства еще более осложнялось натянутыми отношениями Италии с ее официальными союзниками: итальянские промышленники и монополисты тяготились немецким демпингом и немецкой опекой. Противоречия Италии с Австро-Венгрией на Адриатике, с Австро-Венгрией и Германией на Балканах, в Малой Азии, на всем Восточном Средиземноморье делали выступление Италии на стороне центральных держав невозможным. Уже самый ультиматум, предъявленный Австро-Венгрией Сербии, грозил нарушить — к выгоде Австро-Венгрии и к ущербу Италии — то неустойчивое равновесие сил на Балканах, которое итальянские дипломаты ревностно оберегали.
Нельзя было не считаться и с традиционной, идущей еще со времен Рисорджименто неприязнью широких слоев итальянского населения к Австрии и с волей итальянского пролетариата к миру, явственно сказавшейся на массовых антивоенных митингах, созванных ИСП в последних числах июля 1914 г. В результате за «выполнение долга» по отношению к центральным державам выступили в Италии в дни июльского кризиса лишь отдельные политические группы, в частности клерикалы (следовавшие за проавстрийской политикой Ватикана), а когда Итальянское правительство объявило 2 августа о нейтралитете Италии в Европейской войне, это было встречено одобрением большинства политических партий и групп страны. Дело было не только в нежелании воевать на стороне Австро-Венгрии и Германии. Растерянность, овладевшая итальянскими правящими классами перед лицом европейской (как тогда считали) войны[650], побуждала их приветствовать нейтралитет, как возможность осмотреться, выиграть время. Мало кто знал в эти первые смутные дни, что следует делать дальше. Ясно было лишь одно: объявив нейтралитет, буржуазная Италия отнюдь не собиралась оставаться простой свидетельницей событий и отказываться от «своей доли» военной добычи; на том же заседании итальянского совета министров, на котором было принято решение о нейтралитете, постановили вести военные приготовления, «как если бы Италия с минуты на минуту должна была вступить в войну»[651].
Уже в первых числах августа от правительств Антанты пришло первое предложение Италии выступить на их стороне. Начались переговоры, которые шли в глубочайшей тайне. Готовясь расплачиваться из чужого кошелька, дипломаты Антанты не скупились: они обещали Италии принадлежавшие Австро-Венгрии Трентино и Триест, албанскую Валлону, готовы были благожелательно рассмотреть вопрос о выделении ей «доли» турецкого наследства. Но итальянская армия еще не оправилась после колониальной войны с Турцией, а для подготовки общественного мнения к столь резкому повороту от Тройственного союза к Антанте требовалось время, и, самое главное, конечная победа Антанты отнюдь еще не была очевидна.
В середине августа 1914 г., когда немецкая армия, сдерживаемая героическим сопротивлением бельгийцев, топталась у Льежа, переговоры Италии с Антантой шли бойко. Но, когда немецкие армии вторглись во Францию, благоразумие в Италии взяло верх, и итальянский министр иностранных дел Сан-Джулиано начал избегать встреч с дипломатами Антанты. А в последних числах августа, когда немцы грозили Парижу, правительствам Антанты было и вовсе сообщено, что Италия решила соблюдать нейтралитет. Им, однако, тут же дали понять, что это решение — не окончательное и может быть пересмотрено, если обстоятельства изменятся[652] (т. е. если военное счастье окажется на их стороне). Самое выступление Италии, буде оно состоится, — было отложено итальянским правительством до весны. Держалось все это в тайне.
В октябре 1914 г. Сан-Джулиано умер. Новый министр иностранных дел, барон Сидней Соннино, считался до начала первой мировой войны сторонником Тройственного союза. Склоняясь теперь к выступлению на стороне Антанты, он считал все же необходимым предварительно выяснить: не сможет ли Италия получить у Австро-Венгрии за сохранение нейтралитета «компенсацию», которую Антанта предлагает в качестве платы за опасности и риск войны. В декабре 1914 г. он поручил своему послу в Вене вступить на эту тему в тайные переговоры с Австро-Венгрией.
Все это время Италия напряженно готовилась к войне: призывались новые возраста, производилось вооружение. В стране шла бурная и страстная полемика на тему о том, должна ли Италия вступить в войну или сохранить нейтралитет.
Эта полемика — характерная особенность предвоенных месяцев в Италии. В странах, которые вступили в войну в «первую очередь» и население которых было захвачено войной врасплох, ее не было, да и не могло быть.
Застрельщиками интервентизма, т. е. вступления Италии в войну на стороне Антанты, стали те же партии, которые в предвоенные годы требовали от итальянского правительства ориентации на Антанту, а не на Тройственный союз. Это была так называемая «демократическая левая» итальянского парламента — социал-реформисты, республиканцы и радикалы. Лидер социал-реформистов Л. Биссолати уже 2 августа писал своему другу и соратнику И. Бономи, что он начал «готовить души пролетариата к войне» и ждет от Бономи того же[653]. В первой половине августа к «демократической левой» присоединились националисты. Для этих идеологов итальянского империализма война являлась самоцелью. Она должна была, по их мнению, не только создать Италии колониальную империю и вернуть ей «славу древнего Рима», но и приглушить остроту классовых противоречий в стране. И если выступление на стороне центральных держав наталкивалось на трудности, они готовы были со всем пылом звать к выступлению на стороне Антанты.
И националисты, и партии «демократической левой» были численно невелики, а количество мест, принадлежавших им в итальянском парламенте, исчислялось единицами. Но за ними стояла сила рвущихся к военным сверхприбылям и колониальным захватам итальянских монополий; интервентисты вели шумную и активную пропаганду войны. С августа 1914 г. по конец мая 1915 г. они непрерывно устраивали милитаристские митинги, демонстрации, выступали с призывами к войне с Германией и Австро-Венгрией в итальянской печати, парламенте, на разного рода собраниях и т. п. Самую войну они рисовали при этом чем-то вроде увеселительной прогулки, а победу, которую Италия одержит над своими врагами, — молниеносной, легкой, сулящей стране невиданные прибыли и богатства.
Полного единства среди интервентистов, однако, не было. Интервентистская (или «демократическая») левая звала к войне во имя защиты западной демократии от тевтонского милитаризма. Это была, по сути, та же концепция войны, что у буржуазии стран Антанты, в частности Франции, на которую итальянские социал-реформисты, республиканцы и радикалы издавна ориентировались. В Италии к этой концепции прибавлялись еще и призывы к освобождению «угнетенных братьев», т. е. итальянцев, живущих в адриатических провинциях Австрии. Часть социал-реформистов во главе с Биссолати выдвигала также лозунг союза с южными славянами во имя совместной борьбы с габсбургским игом и звала итальянское правительство к отказу ради этого союза от претензий на Далмацию, населенную в основном южными славянами.
Националисты встречали этот призыв в штыки. Они ни от чего не хотели отказываться. К тому же призывы интервентистской левой к борьбе за «потоптанную немецкими ордами демократию» казались националистам чрезмерно левыми и чуть ли не революционными, и они противопоставляли им откровенную апологию империалистических захватов и войн. Ни мало ни заботясь о фиговых листках, они открыто заявляли, что война нужна Италии «для господства на Адриатике, увеличения своих владений на Средиземном море и на Балканах, для усиления экспансии на Ближнем Востоке и для того, чтобы стать наследницей Турции в Малой Азии»[654], а также для борьбы с революционным настроением и движением масс.
Споры между интервентистской правой (т. е. националистами) и левой, начавшись в период нейтралитета, шли и в последующие годы участия Италии в мировой войне и принимали подчас подчеркнуто шумный характер. Однако они сменялись дружеским единением, когда интервентистам нужно было совместно доказывать «необходимость» войны и обрушиваться на ее противников.
Лагерь противников войны формировался в Италии медленней, чем лагерь интервентистов. В сентябре — октябре 1914 г. итальянские политические партии и группы начали на экстренно созываемых съездах, на заседаниях руководств и т. п. определять свое отношение к войне. Тогда выяснилось, что большинство буржуазных политических деятелей стоит на позиции условного нейтралитета: решительно отвергая выступление Италии на стороне Германии и Австро-Венгрии, они не отрицали в принципе возможность выступления на стороне Антанты, но только «в подходящий момент и на подходящих условиях». В настоящий же момент Италии надо было, как они считали, вооружаться, присматриваться, выжидать. Многие возлагали надежды на дипломатические переговоры Италии с центральными державами и Антантой. Они считали, что подобные переговоры позволят Италии использовать свое выгодное положение страны, находящейся между двумя враждующими лагерями, и добиться территориальных приращений без лишений и риска войны.
В январе 1915 г. Джолитти сформулировал эту программу в своем нашумевшем «Письме к Пеано» (одному из ближайших его друзей и помощников). Объявляя войну «несчастьем», на которое следует идти, «лишь если это окажется необходимым для чести и высших интересов страны», Джолитти утверждал, что «при нынешнем положении в Европе можно немалого достичь и без войны», т. е. путем дипломатических переговоров[655].
Простояв добрый десяток лет у руля итальянского государственного корабля, Джолитти слишком хорошо знал внутреннюю слабость итальянского империализма, чтобы поверить утверждениям интервентистов, будто победа Италии над ее врагами будет быстрой и легкой. Предвидя затяжной характер войны, он боялся, что итальянская армия дрогнет под напором врага, боялся, что война приведет Италию к экономическому краху, а это в свою очередь станет причиной революционного взрыва в стране. Этими опасениями и расчетом на дипломатические переговоры и определялась нейтралистская позиция, занятая в 1914–1915 гг. Джолитти, этим недавним главой «правительства Ливийской войны».
Его письмо, опубликованное 2 февраля 1915 г. в «Трибуне», вызвало массовые отклики в Италии и за границей. Став как бы программой и знаменем буржуазных нейтралистов, оно превратило самого Джолитти в их признанного главу. Различные люди и различные социальные и политические группы собирались теперь вокруг экс-премьера. Здесь была и его обычная парламентская «клиентела», связанная с ним множеством нитей экономических, политических и др. Здесь были и клерикалы, и различные группы итальянских буржуа и аграриев, заинтересованные в экономическом сотрудничестве с немецким и австрийским капиталом и стремившиеся сохранить по отношению к Германии и Австро-Венгрии хотя бы благожелательный нейтралитет. Были здесь и политические деятели, боявшиеся, как и Джолитти, что участие в мировой войне окажется непосильным для Италии, и втайне благоговевшие перед военной мощью Германии. Но больше всего здесь было мелких и средних буржуа — владельцев предприятий легкой (гражданской) промышленности. Не ожидая для себя от войны особых выгод, они боялись ее, ибо хорошо помнили, какие лишения и потери принесла им (не говоря уже о рабочих и крестьянах) даже и сравнительно легкая колониальная война с Турцией.
С дальнейшей поляризацией сил в стране сторонникам «войны во что бы то ни стало» удалось перетянуть на свою сторону какую-то часть мелкобуржуазной интеллигенции (в тем числе часть студентов и мелких служащих). К ним присоединились также новые группы крупной финансовой и промышленной буржуазии и аграриев, соблазненные высокими прибылями, которые война приносила капиталистам Англии, Франции и России.
Все же интервентисты и после этого составляли среди итальянской буржуазии явное меньшинство. Буржуазные нейтралисты были, однако, слишком аморфны и пассивны, чтобы им противостоять. Не решаясь опереться на итальянский народ, они ограничивали свою борьбу против военной угрозы кулуарными интригами. А между тем именно народ и был той силой, которая могла бы склонить в Италии чашу весов в пользу сохранения мира.
Экономический кризис и массовые выступления зимой 1914/15 г. Позиция ИСП
Разорвав международные торговые связи и парализовав систему международного кредита, мировая война уже в первые свои дни нанесла сильный удар экономике воюющих стран. «Сложная система международной экономики, — писал современник событий, — распалась на составные части… большая часть взаимосвязей была порвана, экономика отдельных наций, особенно в первые, смутные недели, оказалась словно изолированной»[656]. Экономическая слабость Италии и ее зависимость от заморского ввоза (страна ввозила 15–20, а в иные годы и 25 % потребляемого ею зерна, почти весь нужный промышленности и населению уголь, многие виды промышленного сырья и полуфабрикатов) обусловили тот факт, что экономика Италии жестоко страдала от мировой войны уже в то время, когда Италия еще не принимала в войне участия. Первые дни и недели мировой войны привели итальянскую экономику в состояние своеобразного шока. Прекратился, и, как в первый момент казалось, надолго, ввоз угля из Англии, и итальянские фабрики и заводы — мелкие, средние и даже крупные, не имевшие нужных запасов, начали одна за другой прекращать работу. Не хватало, хотя и не так остро, как угля, многих видов промышленного сырья. Не хватало средств, и встревоженные вкладчики штурмовали помещения сберкасс и банков. Резко возросли цены на все, даже отечественного производства, продукты.
В последующие недели, после того как английское правительство разрешило вывоз угля в Италию, «угольная паника» несколько стихла. Первоначальный шок начал проходить, и наиболее крупные и жизнеспособные из закрывшихся было предприятий открылись вновь. А в октябре — ноябре 1914 г. военные заводы уже работали в две и даже в три смены, выполняя заказы итальянского правительства, равно как и правительств обеих враждующих группировок. Строились новые предприятия. Военный ажиотаж охватывал и предприятия легкой промышленности, связанные с поставками для армии. Росли прибыли оружейников, текстильщиков, обувщиков.
Предприятия, связанные с военными поставками, снабжались военным ведомством углем из запасов государственного управления железных дорог по сравнительно умеренным ценам. Но на «вольном рынке» цены на уголь и импортное сырье продолжали расти и к весне 1915 г. превышали довоенные в 2, 3 раза, а то и более. Положение гражданской промышленности оставалось чрезвычайно трудным, и многие ее предприятия, выдержав первые удары экономического кризиса в августе — сентябре 1914 г., закрылись поздней осенью и зимой. Шел тот процесс сжатия (сворачивания) гражданской промышленности, какой был характерен в 1914–1918 гг. едва ли не для всех воюющих стран, но в экономически слабой Италии сказывался особенно сильно.
Экономический кризис, порожденный войной, не замедлил сказаться на положении широких масс итальянского народа. Уже в первых числах августа, одновременно с сообщениями о закрывающихся предприятиях, в итальянской печати замелькали сообщения о безработице, которая «пугает» и «растет с потрясающей быстротой». В промышленных центрах, таких, как Милан и Турин, к сентябрю 1914 г. были без работы до 30 и более процентов всех рабочих — многие десятки тысяч человек. В последующие недели и месяцы нейтралитета, с оживлением военной промышленности, безработица здесь уменьшилась, хотя окончательно не исчезла. В отдаленных от жизненных центров местностях, особенно в Центральной и Южной Италии, число безработных продолжало расти. В довершение всего в страну возвратилось с началом военных действий в Европе до 600 тыс. эмигрантов из Франции, Швейцарии, Германии, Австро-Венгрии и других стран. Это были в большинстве крестьяне. Их возвращение еще более увеличило безработицу батраков, характерную для итальянской деревни и в мирные годы. Государственных пособий по безработице в Италии не было. Цены на продукты, взвинчиваемые спекулянтами, продолжали расти. К январю 1915 г. цена на хлеб, до войны достигавшая 40–45 чентезимо за килограмм, дошла в некоторых местностях до 60 и даже до 70 чентезимо.
Приносимые военным временем лишения еще более усилили ненависть итальянского народа к войне. Уже в первые дни августа 1914 г. в стране развернулось народное движение против безработицы и дороговизны. Проходили массовые митинги, демонстрации. Большинство выступлений носило политический характер. Демонстранты направлялись к зданиям местных муниципалитетов протестовать против бездействия властей. Они требовали хлеба и работы. Но все чаще в их рядах раздавался также и возглас «Долой войну!». На страницах центрального органа-социалистической партии — газеты «Аванти!» — из номера в номер публиковались многочисленные резолюции рабочих собраний, низовых социалистических секций, профсоюзов, клубов, крестьянских лиг, просто письма рабочих, протестующих против войны и требующих сохранения мира.
«Вот уже 2 месяца, как у нас проходят антивоенные собрания, — читаем мы в сообщении из Варезе, — повсюду рабочие высказываются сердечно и просто… Они остро чувствуют тяготы войны и мечтают о времени, когда наступит мир и они смогут работать, чтобы их дети не голодали»[657].
С окончанием сельскохозяйственных работ для итальянской деревни наступила пора, когда даже и в довоенные годы значительная часть батраков оставалась без работы. Классовая борьба в Италии резко обострилась, и в январе 1915 г. в стране начались массовые вспышки народных волнений. Бурные толпы городской и деревенской бедноты демонстрировали по улицам итальянских городов и деревень с возгласами «Долой войну!» и «Хотим дешевого хлеба!», громили хлебные лавки, склады зерна, били стекла в домах спекулянтов и богачей, захватывали помещения муниципалитетов, вступали в рукопашные стычки с карабинерами и полицией. В ряде городов проходили, несмотря на безработицу, грандиозные стачки промышленного пролетариата.
В феврале — марте 1915 г. нехватка хлеба на рынках Италии ощущалась все острей, цена на него дошла в отдельных местностях до 80–85 чентезимо за килограмм. Народные выступления вспыхнули с новой силой. В Венето, куда с начала войны вернулось особенно много эмигрантов и где народная нужда и безработица были особенно жестокими, народные волнения проходили повсеместно. Начавшись в одной коммуне, они перекидывались в другую, захватывали города, приводили порой к форменным боям между беднотой и войсками. Местная печать с возрастающей тревогой регистрировала здесь случаи осады и разгрома крестьянами помещичьих дворцов.
Народные выступления против безработицы и дороговизны происходили также в провинциях Феррара, Болонья, Модена, Пьяченца, захватывали некоторые районы Умбрии, Марке, вспыхивали в Тоскане и в Южной Италии.
С осени 1914 по весну 1915 г. борьба против безработицы и дороговизны охватила — в большей или в меньшей степени, в зависимости от размеров безработицы и уровня цен на хлеб — все основные сельскохозяйственные районы страны. Затихая в одном конце Италии, она тут же вспыхивала в другом. Главной движущей силой в этой борьбе были безработные батраки, но вместе с ними выступали подчас и испольщики, и колоны, и мелкие землевладельцы горных районов, а также ремесленники и промышленные рабочие[658].
В промышленных центрах страны, где безработные находили работу на расширяющихся предприятиях военной промышленности, движение было значительно слабее и за отдельными исключениями не выходило за рамки буржуазной законности.
Параллельно с выступлениями против безработицы и дороговизны, а подчас неразрывно переплетаясь с ними, разворачивалась зимой 1914/15 г. и собственно антивоенная борьба итальянского народа. «В демонстрациях в пользу сохранения нейтралитета, — вспоминал впоследствии М. Монтаньяна, — участвовало все больше женщин и мужчин. Громадные кортежи проходили по улицам и площадям всех больших городов с пением гимна трудящихся «Война царству войны, смерть царству смерти…»[659]
Итальянская социалистическая партия сумела сохранить верность традициям интернационализма и антивоенной борьбы и в условиях краха II Интернационала, когда волна шовинизма захлестнула социалистическое движение большинства европейских стран и поднималась также и в Италии. После 2 августа 1914 г. ее лозунгом стало сохранение Италией нейтралитета. Это не должен был быть тот условный нейтралитет, к которому стремились буржуазные пацифисты и который мог в любой «удобный» момент перейти в войну. Нейтралитет, которого требовали итальянские социалисты, был безусловным и не зависел от соотношения сил и предлагаемых Италии «компенсаций». Борясь за такой нейтралитет, итальянские социалисты выступали организаторами антивоенных митингов и демонстраций, хотя многие из этих митингов и демонстраций вспыхивали в те дни и стихийно.
Итальянская социалистическая пресса разоблачала империалистический характер войны. Известны одобрительные высказывания В. И. Ленина о некоторых антивоенных статьях «Аванти!».
Борясь за сохранение мира, партия не связывала, однако, эту борьбу с пропагандой лозунга пролетарской революции и не сумела поэтому открыть перед итальянским пролетариатом ту революционную перспективу, отсутствие которой и в предвоенные годы было трагедией итальянского рабочего движения[660]. К тому же антивоенная позиция, занятая ИСП, встречала одобрение отнюдь не всех членов партии.
Партия не была едина. Во главе ее, как известно, с 1912 г. стояли левые социалисты во главе с Ладзари, но ее реформистское, правое крыло, возглавленное Турати и Тревесом, занимало ведущие позиции в парламентской группе ИСП, в руководстве Всеобщей конфедерации труда и многих профсоюзов. Руководство ИСП боялось раскола с правыми, и это побуждало его подчас проводить колеблющуюся, центристскую политику, не всегда одобряемую всеми членами партии. В результате в ИСП уже в 1914 г. были отдельные группы социалистов, занимавшие более левые позиции, чем руководство партией.
В конце июля — первых числах августа, когда Италии грозила война на стороне центральных держав, все итальянские социалисты (правые и левые) выступали за сохранение мира. Но в последующие недели, когда буржуазные партии развернули агитацию за выступление на стороне «демократической Франции», эта агитация нашла отклик в сердцах некоторых членов ИСГТ. В августе — сентябре 1914 г. среди мелкобуржуазной прослойки партийной интеллигенции начали раздаваться голоса в пользу выступления Италии на стороне Антанты. В статьях, помещаемых в журнале «Критика сочиале», редактируемом Ф. Турати, с откровенным цинизмом обсуждался вопрос о том, какие компенсации должна Италия потребовать за это выступление[661].
Турати и Тревес не шли так далеко, но и они не раз подчеркивали в это время необходимость для партии отказаться от требования нейтралитета «догматического и слепого», а Тревес даже звал партию быть осторожной в пропаганде нейтралитета, дабы «не заглушить чувства, которые станут необходимы, когда эту формулу (т. е. формулу нейтралитета. — К. К.) придется отложить в сторонку»[662].
В октябре 1914 г. на сторону интервентистов перешел член руководства ИСП, редактор «Аванти!» Б. Муссолини. Его псевдореволюционность всегда основывалась на анархо-синдикалистской и анархистской левой фразе. Как писал о нем итальянский историк, Муссолини был «уверен в своем превосходстве, не знал узды и не имел твердых убеждений»[663]. В редактируемом Муссолини центральном органе партии уже с первых дней мировой войны можно было наряду с антивоенными статьями встретить статьи, содержавшие восторженное восхваление Антанты. Поздней осенью 1914 г. к теоретической путанице, царившей в сознании Муссолини, прибавились соблазны, идущие от итальянского Министерства иностранных дел и хозяев итальянских монополий. Буржуазный журналист Нальди рассказал впоследствии о «доверительных беседах», которые он по поручению последних вел в это время с Муссолини в одной из миланских пивных[664]. Кончились они тем, что Муссолини выступил в буржуазной, а затем и в социалистической прессе с призывом к войне на стороне Антанты.
Его отступничество вызвало первоначально ошеломление и растерянность в руководстве партии. Ведь Муссолини еще не так давно был признанным вождем левого крыла ИСП, а его статьи в «Аванти!», написанные уже после 2 августа 1914 г., были полны такой «святой ненависти» к войне! Руководители «непримиримых революционеров» не сумели сразу понять классового, принципиального значения отступничества Муссолини. Они объясняли его случайными причинами, вплоть до «воинственного темперамента» Муссолини, и не одну неделю пытались уговорить его вернуться на «правильную стезю». Корректив, как это нередко бывает, пришел снизу. Резолюции низовых секций партии настойчиво требовали от ее руководства усилить борьбу против войны и исключить Муссолини из ИСП, дабы, как было сказано в одной из таких резолюций, «не создавать пьедестала людям, которые видят в партии лишь средство своего возвышения»[665]. В руководстве ИСП — после первоначальной растерянности — также начали раздаваться голоса, требующие решительного осуждения предателя, и 23 ноября 1914 г. в «Аванти!» (теперь уже редактируемой Дж. М. Серрати) появилась подписанная Серрати, Баччи и Ладзари статья, где Муссолини был назван изменником, действия которого диктуются буржуазией. Вскоре после этого Муссолини исключили из ИСП. Еще до этого он начал издавать в Милане на средства французских и итальянских монополий «собственную газету» «Пополо д’Италиа», в которой звал к войне и обливал грязью своих недавних товарищей — социалистов.
После исключения Муссолини воинственные голоса в ИСП затихли, хотя немало скрытых и полускрытых сторонников войны в ней еще оставалось.
Между тем события назревали, и в декабре 1914 г. волнения в Бьентино (маленькой коммуне в провинции Пиза), где несколько сотен безработных разгромили помещение местной полиции, открыли в Италии ту серию народных волнений против безработицы и дороговизны, о которой говорилось выше. Эти выступления вызвали разную реакцию у различных групп итальянских социалистов.
Турати и Тревес — лидеры правых — объявили себя после исключения из ИСП Муссолини сторонниками безусловного нейтралитета. Однако они по-прежнему стремились свести антивоенную борьбу ИСП к парламентским запросам и демаршам и открыто отстаивали шовинистический тезис «защиты родины» в империалистической войне (если Италия все же в войну вступит). Вспышки народных волнений из-за безработицы и дороговизны они встретили враждебно. Они боялись, что эти волнения ослабят позиции Италии в грядущей войне. «Мы не настолько интернационалисты, чтобы радоваться бунтам в собственном доме», — заявил в палате депутатов о событиях в Бьентино один из соратников Турати — Модильяни[666]. Руководство ИСП поспешило, наоборот, декларировать свою верность пролетариату. Манифест, подписанный секретарем ИСП Ладзари, торжественно заверял трудящихся, что «в движениях, которые назревают», партия выступит «смелым руководителем масс»[667].
«Аванти!» энергично поддерживала занятую руководством позицию и звала социалистов «оказывать давление на правительство с помощью демонстраций». Многие из итальянских социалистов следовали этому призыву, и иные из них становились во главе крестьян, когда те шли захватывать и делить помещичьи земли, или же возглавляли всеобщие антивоенные забастовки итальянского пролетариата в отдельных городах.
Новый редактор «Аванти!», на которого все более ориентировались в своей деятельности особенно решительно и антивоенно настроенные итальянские социалисты, один из лидеров «непримиримых» революционеров — Дж. М. Серрати, был человеком большой и сложной судьбы. Профессиональный революционер, Серрати, спасаясь от преследований итальянской полиции, долго жил в эмиграции во Франции, Швейцарии, США и вбирал в себя опыт не только итальянского, но и мирового революционного движения. Когда началась война, В. И. Ленин увидел в Серрати возможного соратника в антивоенной борьбе. В 1915 г. он предложил Серрати участвовать в проектируемом им, Лениным, издании журнала «Коммунист»[668]. Еще до этого, в декабре 1914 г., Серрати получил от В. И. Ленина письмо, «состоявшее из нескольких листков, исписанных мелким и ровным почерком, без полей, без поправок, рукой явно уверенной и быстрой». Письмо содержало призыв ко всем социалистам мира решиться на энергичное позитивное, немедленное выступление против войны[669].
Однако ленинская концепция борьбы с империалистической войной, в частности тезис о перерастании империалистической войны в гражданскую, была Серрати чужда и непонятна, и он в своих планах борьбы против войны не шел дальше мысли о «нажиме» на правительство, чтобы заставить его сохранить нейтралитет. Серрати не откликнулся на ленинский призыв, и самое письмо В. И. Ленина, как он признавал впоследствии, оставил без ответа[670].
Не принимая взглядов В. И. Ленина, Серрати, тем не менее, страстно ненавидел войну, и редактируемая им «Аванти!» занимая незыблемо антивоенную позицию, уже в период нейтралитета стала центром притяжения всех наиболее решительных и левых групп ИСП. Объединить их разрозненные усилия и указать единый, общенациональный путь борьбы с войной газета все же не смогла. Традиционная в представлении «непримиримых революционеров» идея о всеобщей стачке в момент мобилизации вызывала яростное сопротивление группы Турати, боявшейся, что такая стачка подорвет положение Италии перед лицом врага. В то же время, по мере того как угроза вступления Италии в войну становилась все реальнее, практическое осуществление подобной стачки представлялось лидерам «непримиримых революционеров», в том числе Серрати, все более сложным и трудным. «Ошибочно думать, — писал в марте 1915 г. Серрати, — что партия может теперь определить свою будущую линию поведения. Партия не может сейчас призывать ко всеобщей стачке или насилию. Но если обстоятельства помогут и толпы выйдут на улицу, партия должна будет использовать обстоятельства и быть с массами»[671]. «Хвостистские» нотки, звучащие в этом высказывании, не случайны. Стремление идти за массами (а не руководить массами) было издавна свойственно «непримиримым революционерам».
Что же касается Всеобщей конфедерации труда, то ее руководство, состоявшее в основном из реформистов, еще в январе 1915 г. втайне от масс приняло решение, категорически отвергающее возможность всеобщей стачки в момент мобилизации. В целом в ходе событий 1914–1915 гг. левые группы итальянских социалистов были дезориентированы, а правые всячески старались сдержать антивоенное движение итальянских народных масс. Правые оставались в стороне там, где речь шла об организации антивоенных выступлений, но они неизменно оказывались на авансцене, когда эти выступления выходили за рамки буржуазной законности и порядка: они звали к «спокойствию», предлагали свое посредничество между народом и властями: Власти обычно предоставляли им возможность действовать. Лишь после того, как правым удавалось «успокоить» массы, полиция начинала аресты.
Весной 1915 г. Турати и Тревес сделали, судя по некоторым данным, попытку сговориться о совместных действиях с лидерами нейтралистской буржуазии. Их попытка была обречена на неудачу и окончилась неудачей не только потому, что отрицание какого бы то ни было сотрудничества с буржуазией издавна было одним из основных положений и требований «непримиримых революционеров.
Сотрудничества с ИСП в борьбе с военной угрозой не хотели и сами джолиттианцы, которых перспектива опоры на народные массы пугала едва ли не больше, чем вступление Италии в войну.
Дипломатические переговоры Италии с центральными державами и Антантой. Лондонский договор
Дипломатические переговоры Италии с Австро-Венгрией шли медленно и трудно. Австро-венгерское правительство сначала вовсе отказывалось компенсировать Италию за счет своих адриатических провинций. В марте 1915 г. под нажимом Германии Австро-Венгрия согласилась, наконец, передать Италии Трентино, да и то лишь по окончании войны. Итальянцы же требовали за сохранение нейтралитета немедленной передачи им Трентино, Градиски, Гориции и островов Курцолари. Триест должен был получить статут «вольного города». Австро-Венгрия должна была полностью отказаться от своих претензий на Албанию. Австро-Венгрия не соглашалась, и к концу марта переговоры зашли в тупик.
Еще до этого, 3 марта 1915 г., Соннино, опасаясь, что Италия, увлекшись бесплодными переговорами с Австро-Венгрией, упустит благоприятный момент для выступления на стороне Антанты, возобновил переговоры с последней.
Тайные переговоры с обеими враждующими группировками велись Италией одновременно. «Плата за кровь», которую она требовала теперь от держав Антанты, была значительно выше, чем осенью 1914 г., когда страну война захватила врасплох. Сейчас речь шла о Трентино, Южном Тироле, Триесте, Истрии, о всем почти побережье Далмации, островах Кварнеро, Вальнуа. Юридически независимая Албания должна была фактически попасть в зависимость от Италии, Додеканесские острова, а в случае раздела Турции Адалия и еще некоторые районы Малой Азии также должны были отойти к Италии.
Англия и Франция склонны были итальянские претензии в значительной степени удовлетворить[672]. Переоценивая роль, какую выступление Италии сыграет в общем ходе войны, англичане рассчитывали, что итальянская армия свяжет на своем фронте не менее 600 тыс. солдат Австро-Венгрии, а французы — что она оттянет немецкие войска с западного фронта[673]. И те, и другие рассчитывали, что пример Италии побудит выступить на стороне Антанты также Грецию, Румынию и Болгарию и что все это вместе взятое обеспечит коренной перелом в ходе военных действий в пользу Антанты.
Дипломатия царской России оценивала возможный военный эффект от выступления Италии более сдержанно и, как показали события, более правильно. Кроме того, она не соглашалась на передачу Италии земель на Адриатике, на которые претендовали южные славяне (чьи интересы «патронировала» царская Россия), и опасалась, как бы Италия, утвердившись в Малой Азии, не подобралась слишком близко к Константинополю, на который царское правительство, как известно, претендовало само. Однако под нажимом союзников и царское правительство согласилось в конце концов на большую часть итальянских требований. 26 апреля 1915 г. торг закончился, и в Лондоне был подписан договор между Англией, Францией и Россией, с одной стороны, и Италией — с другой.
По Лондонскому договору, как этот документ обычно называют, Италия должна была выступить на стороне Антанты не позже, чем через месяц после его подписания. Она должна была получить за это в Северной Адриатике Трентино, Тироль (с границей по Бреннеру), Горицию, Градиску, Триест, Истрию (до Кварнеро), северную половину Далмации, а также ряд островов. В Юго-Восточной Адриатике к Италии отходила албанская Валона с прилегающими к ней землями. В Малой Азии Италия должна была в случае раздела Антантой азиатской части Турции получить «равноценную часть» в областях, смежных с Адалией, «где Италия уже приобрела права и интересы». Размеры этой части не были, однако, определены. На Эгейском море Италии были обещаны Додеканесские острова, оккупированные ею со времен Ливийской войны, в Африке она получала право требовать «некоторых равноценных компенсаций» в случае раздела Антантой немецких колоний.
Не рассчитывая, что итальянская армия сможет самостоятельно выдержать вражеский натиск, итальянское правительство настояло также на внесении в договор пункта о немедленном, вслед за подписанием договора, заключении военной конвенции с Россией. Конвенция эта должна была установить минимум военных сил, которые Россия выставит против Австро-Венгрии с целью воспрепятствовать этой державе сосредоточить все свои усилия против Италии[674].
Лондонский договор был секретен, но слухи о нем проникли в западноевропейскую, а затем и в итальянскую прессу и еще более накалили общую атмосферу в стране.
Майский кризис 1915 г.
В первые месяцы 1915 г. близость вступления Италии в войну уже ощущалась в стране весьма остро. Форсированными темпами работала военная промышленность, призывались из запаса на действительную службу все новые возрасты, досрочно выпускались ученики офицерских школ. С приближением военной угрозы, борьба итальянского народа против войны становилась все более страстной и напряженной. Лишенная должного руководства, борьба эта все чаще выливалась в стихийные вспышки народного гнева. Организуемые социалистами митинги, демонстрации, вспыхивающие в промышленных центрах общегородские антивоенные стачки итальянского пролетариата приводили к кровавым столкновениям их участников с полицией, карабинерами, с членами организованных Муссолини в конце 1914 г. интервентистских союзов («фаши»).
Во второй половине апреля итальянское правительство, готовясь к вступлению в войну, начало так называемую «негласную мобилизацию», во множестве рассылая индивидуальные повестки о призыве в армию. Проводы призывников вылились в целую серию стихийных демонстраций против войны. Родственники и друзья новобранцев, нередко все жители деревни, местечка, демонстрировали перед помещениями призывных пунктов, с криками «Не пустим наших сыновей на бойню!» врывались в помещения железнодорожных станций. Жены, матери бросались на рельсы, чтобы помешать отправке поезда, увозящего их сыновей и мужей на войну. Нередко в этих стихийных демонстрациях участвовали и сами призывники. В течение многих недель воинские эшелоны отходили от станций и шли по стране, сопровождаемые возгласами: «Да здравствует мир, долой войну!».
Приближение войны тревожило и лидеров джолиттианской буржуазии. В марте 1915 г. палата разошлась на весенние каникулы, и джолиттианцы лишились связующего звена, каким был для них парламент. Джолитти уехал в провинциальный город Кавур, а его «адъютанты», остававшиеся в Риме, не решались без него действовать. Они бомбардировали своего лидера письмами с призывами вернуться в Рим, но Джолитти не торопился это сделать. Его сторонники составляли большинство в палате, и он легко, как казалось, мог свергнуть Саландру (возглавлявшего правительство с марта 1914 г.) и взять власть в свои руки. Но он боялся, что нейтралистский характер его кабинета помешает переговорам Италии с Австро-Венгрией (на успех которых он все еще надеялся), и не верил, что Саландра решится на войну. Джолитти отправился в Рим лишь 8 мая 1915 г., когда слухи о скором выступлении Италии стали особенно настойчивы и итальянские газеты чуть ли не ежедневно сообщали, что всеобщая мобилизация будет объявлена «не позже, чем через 24 часа». «Джолитти приехал — война точно отдалилась», — писала, приветствуя экс-премьера, нейтралистская «Стампа»[675].
Приезд Джолитти действительно вызвал возбуждение и подъем сторонников сохранения нейтралитета. Со всех сторон приходили к нему письма с приветствиями, заверениями в готовности действовать по его указаниям, с просьбами сохранить мир. Их писали люди самого различного социального положения — мелкие и даже крупные промышленники и торговцы, священники, землевладельцы, интеллигенты, а также рабочие. Парламентская оппозиция войне оживилась, и депутаты-нейтралисты стали строить планы грандиозной парламентской демонстрации против войны в день открытия сессии парламента — 20 мая 1915 г. Джолитти должен был, как они надеялись, ее возглавить.
У Джолитти имелись, однако, свои планы. Приехав в Рим, он отправился на аудиенцию к Виктору Эммануилу и изложил королю причины, побудившие его настаивать на сохранении нейтралитета. Он побывал в день приезда в Рим также и у Саландры и говорил ему об опасности и непосильности войны для Италии. Положение главы правительства было весьма затруднительно. Дела Антанты в мае 1915 г. шли плохо (русская армия отступала в Галиции), и доводы Джолитти не могли не произвести на него впечатления, а настроение нейтралистского большинства палаты не позволяло ему надеяться на то, что последняя одобрит вступление в войну. В довершение ко всему 12 мая «Стампа» опубликовала сообщение о новых предложениях Австро-Венгрии.
Стремясь удержать Италию от вступления в войну, Австро-Венгрия предлагала ей теперь, кроме Трентино, территорию Изонцо, обещала полностью отказаться от претензий на Албанию и дать автономию Триесту. Австро-Венгрия и Германия соглашались «благожелательно рассмотреть» итальянские претензии на Горицию, а Германия выступала гарантом того, что уступаемые Италии территории действительно будут переданы ей по окончании войны.
Впечатление, произведенное этим сообщением на широкие круги населения, было огромно. Итальянские буржуа, в течение многих месяцев читавшие в интервентистских газетах, что австрийские уступки иллюзорны, спрашивали себя, «зачем воевать, если Австрия готова удовлетворить итальянские требования». Принять австрийские предложения требовали теперь не только джолиттианцы и католики, но и часть радикалов, и «все, кто ранее колебался» — по подсчетам «Стампы», 3Д всего состава палаты[676]. Сомнения в правильности избранного пути проникали также и в правящую верхушку, и между королем и Саландрой шли в эти дни беседы о возможности разрыва Лондонского договора. Однако решения об этом принято не было: разрыв договора повлек бы за собой не только отставку и политическую смерть заключившего его кабинета, но и отречение короля, санкционировавшего договор.
13 мая Саландра, не дожидаясь вынесения ему вотума недоверия нейтралистским большинством палаты, подал в отставку и на прощальной аудиенции у Виктора Эммануила назвал Джолитти в качестве возможного своего преемника. Лидеры интервентистов были извещены об этом, и 13 мая вечером, еще до опубликования в газетах известия об отставке правительства, во всех крупнейших городах Италии начались, точно по сигналу, интервентистские демонстрации. В них участвовали студенты, мелкобуржуазная молодежь, мелкие служащие, оплачиваемые из тайных фондов люмпен-пролетарии, а также члены интервентистских «фаши». Демонстранты не ограничивались тем, что маршировали по улицам и кричали «Да здравствует война! Вернуть Саландру!». Они били уличные фонари, кидали камни в окна немецких магазинов и пивных, громили здания рабочих клубов, нейтралистских газет. В Неаполе они подожгли редакцию нейтралистской «Маттино», в Милане рабочие отряды день и ночь охраняли от них здание «Аванти!». На улицах Рима в это время шла форменная охота за наиболее известными депутатами-нейтралистами. У дома Джолитти бушевала разъяренная толпа интервентистов. С криками «Смерть!» и «Долой!» пытались они взломать массивные входные двери.
Все это делалось по подсказке, даже по указке сверху. «Идеа Национале» дала бушевавшим на улицах хулиганам конкретную программу действий, которые должны были дезорганизовать и парализовать оппозицию войне. Она призывала их, в частности, «запретить изменникам родины», т. е. нейтралистам, присутствовать 20 мая на заседании палаты, расставить для этого у домов, где живут депутаты-нейтралисты, и у входа в Монтечиторио специальные пикеты и т. д. «Джолитти и его банда, — подстрекала газета, — должны получить представление о воле страны».
Буржуазная оппозиция войне была напугана происходящим. Полиция, выдавая этим свою близость к интервентистам, держалась в стороне, и одни только рабочие дали отпор хулиганам. В течение трех с лишним дней на улицах итальянских городов происходили подлинные бои между безоружными рабочими и сторонниками войны. «В страстности, с которой сталкиваются друг с другом представители двух течений — прелюдия гражданской войны», — справедливо констатировала в те дни «Аванти!»[677]. Бесчинства интервентистов, которые не устает восхвалять итальянская реакционная историография, явились ярким выражением давно уже назревавшего кризиса итальянского либерального государства. Им удалось достичь своей непосредственной цели. «Решительность» интервентистов положила конец колебаниям правящей верхушки (тем более, что Джолитти от формирования кабинета отказался).
16 мая агентство Стефани сообщило, что Виктор Эммануил отклонил отставку Саландры, и интервентистские демонстрации прекратились. 17 мая Джолитти, с дома которого была, наконец, снята осада, уехал из Рима в Кавур. В письме, опубликованном нейтралистской прессой, он объяснял, что не хочет своим присутствием на сессии еще более разжечь разногласия в стране.
Совещание руководства ИСП, которое должно было, наконец, определить конкретную программу действий партии в ее борьбе за сохранение нейтралитета Италии, собралось в Болонье 15–16 мая 1915 г., в самый разгар интервентистских бесчинств. На совещании вновь вспыхнула полемика между правыми, боявшимися, что внутренняя борьба ослабит Италию перед лицом противника и звавшими не ухудшать народными выступлениями военное положение страны, и левыми, предлагавшими объявить общенациональную стачку протеста против войны. К подобной стачке стремились в те дни многие итальянские пролетарии. В Турине рабочие начали бастовать, не дожидаясь официального указания руководства ИСП из Болоньи. 16 мая вечером всеобщая стачка была здесь объявлена местной социалистической секцией и палатой труда. И хотя весть об этом проникла в рабочие кварталы поздно ночью, 17 мая утром бастовал уже весь рабочий Турин. В некоторых районах города дело дошло до постройки рабочими отдельных баррикад. «В ее (рабочей массы. — К. К.) отчаянии есть ужасная логика— чем быть убитым на войне, лучше погибнуть в восстании», — писал из Турина корреспондент «Аванти!»[678].
Всеобщая стачка была объявлена на 24 часа, и к утру 18 мая этот срок истек, но большинство предприятий продолжало бастовать. Члену руководства ИСП О. Моргари, спешно приехавшему из Болоньи, пришлось весь день объезжать промышленные районы Турина и рассказывать забастовщикам, что предложение об общенациональной стачке отвергнуто руководством партии и что в других городах Италии «все спокойно». Лишь после этого рабочие, чувствуя себя изолированными и преданными, начали возвращаться на фабрики и заводы. Но и 19 мая работали еще далеко не все предприятия Турина.
Отвергнув предложение левых об общенациональной стачке протеста, Болонское совещание пришло к выводу о необходимости «признать свершившийся факт»[679], т. е. войну. «Мы добровольно отходим в сторону. Пусть буржуазия сама ведет свою войну», — гласила резолюция, принятая в Болонье[680]. Стремление рабочих масс к активной борьбе за мир было, однако, слишком велико, чтобы руководители партии могли рассчитывать, что они примирятся с подобным решением. В постановлении, дополнительно разосланном руководством низовым секциям ИСП, решение вопроса о всеобщей стачке в масштабе отдельных городов, местечек и т. п. передавалось на усмотрение секций. Общенациональное выступление против войны подменялось в итоге разрозненными и уже в силу одного этого обреченными на неудачу местными выступлениями. И все же воля масс к действию оказалась так велика, что всеобщие антивоенные стачки были объявлены 19 мая, т. е. накануне открытия палаты, во многих городках и местечках Италии. Но большие города, точно истощив всю энергию в предшествующих вспышках, теперь молчали. Время шло, и сознание своего поражения все более охватывало рабочих и крестьян. В Суццара, рассказывала «Аванти!», антивоенная демонстрация рабочих двинулась к Палате труда. Там демонстрантам сказали, что война неизбежна. В ответ раздался громкий плач женщин[681].
Многие еще надеялись на заседание палаты, назначенное на 20 мая, и в ряде мест антивоенные митинги посылали телеграммы депутатам парламента, умоляя, требуя защитить мир. Но буржуазная оппозиция войне была парализована бесчинствами интервентистов, деморализована отъездом своего лидера. Безропотно проголосовало нейтралистское большинство палаты 20 мая за предоставление кабинету Саландры неограниченных полномочий, дающих право объявлять войну.