Пий IX отказался признать закон о гарантиях и обратился к духовенству с призывом добиваться восстановления прав святого престола, а себя объявил «Ватиканским узником», пленником итальянского государства.
Был момент, когда казалось, что низвержение светской власти папы не пройдет для Италии без серьезных внешнеполитических осложнений, особенно со стороны Франции. Уже перестал существовать бонапартистский режим, своими штыками охранявший незыблемость прерогатив папства, но его политику в римском вопросе унаследовало и продолжало сначала «правительство национальной обороны», а затем правительство Тьера. В порядке военной демонстрации в поддержку папы Франция еще осенью 1870 г. ввела свой крейсер «Ориноко» на рейд итальянского порта Чивиттавеккиа. После принятия в Италии закона о гарантиях французское духовенство попыталось сделать вопрос о светской власти папы предметом обсуждения европейской дипломатии. При самом папском дворе наиболее фанатично настроенные представители католической иерархии рассчитывали на прямую интервенцию Франции в пользу папы.
В правящих кругах Италии опасения насчет возможной французской интервенции то ослабевали, то усиливались в зависимости от бурных политических событий, которые переживала Франция с момента краха бонапартизма. Об этих колебаниях политической погоды русский дипломат Н. Глинка две недели спустя после разгрома Парижской Коммуны писал Александру II: «Пока продолжалась война (между Францией и Пруссией. — И. Г.), Италия считала себя защищенной от всякой непосредственной опасности, зная, что ее соседка переживает слишком угрожающий момент, чтобы рискнуть ввязаться еще и в другую борьбу. Заключение прелиминарного мира вызвало на какое-то время испуг, который прошел, когда правительству г-на Тьера пришлось направить все свои усилия на борьбу с коммунистическим восстанием. Но после сдачи Парижа версальским войскам прежние опасения возникли снова и более сильные, чем когда бы то ни было»[397].
Однако и после подавления Коммуны правительство Тьера не пошло на более решительные действия против Италии в связи с римским вопросом. Объединение Италии — теперь уже полное — было свершившимся фактом, с которым Тьер не мог не считаться.
С приходом к власти во Франции Мак-Магона (1873 г.) французские клерикальные круги вновь усилили агитацию за восстановление светской власти папы. Это побудило итальянскую монархию сделать первый шаг к сближению с центральными державами: в сентябре 1873 г. Виктор-Эммануил II нанес визиты в Вену и Берлин. Но дальнейшего развития эта тенденция тогда не получила. После войны 1866 г. и вплоть до конца правления оправой» Италия вообще не проявляла особой активности на международной арене, придерживаясь политики «чистых рук» (свободы от союзов). Новый господствующий класс был почти всецело поглощен проблемами внутренней жизни государства и использовал завоеванную наконец политическую власть прежде всего как мощный ускоритель процесса утверждения в Италии капиталистических общественных отношений.
Социально-экономическое развитие в годы правления «Правой»
С объединением Италии в ее экономике и социальной структуре на протяжении полутора-двух десятилетий произошли существенные перемены.
К моменту объединения в итальянских землях далеко не была завершена фаза «предыстории» капиталистического способа производства — первоначальное накопление, т. е. «исторический процесс отделения производителя от средств производства»[398]. Начавшись в Италии раньше, чем в какой-либо иной стране, этот процесс затем надолго приостановился в своем развитии в силу причин, которые подробно выяснены в 1-м томе настоящей работы. В более или менее широких размерах он возобновился лишь во второй половине XVIII в. Но чтобы довести его до конца, итальянская буржуазия нуждалась в том же «концентрированном и организованном общественном насилии» (Маркс), с помощью которого он совершался повсюду, т. е. в прямом содействии государства. А это стало возможным лишь тогда, когда она овладела политической властью в общенациональном масштабе.
При всех особенностях процесса первоначального накопления в Италии его основу, как и в других странах, составляла массовая экспроприация крестьянства. Наиболее интенсивно она развернулась в 60–70-е годы под воздействием экономической политики «правой». Множество крестьянских хозяйств гибло от непосильной тяжести введенных новым государством налогов, в наибольшей степени обременявших именно сельское население (к началу 80-х годов одну лишь прямые налоги поглощали почти ⅓ чистого дохода, создаваемого в сельском хозяйстве). Только за период с 1873 по 1881 г. было передано в казну за налоговые недоимки почти 62 тыс. земельных участков — главным образом мелких, владельцы которых не могли с них прокормиться больше 3–4 месяцев в году и были в сущности уже полупролетариями[399]. Пролетаризация беднейшей части крестьянства была ускорена и мероприятиями новой власти в области аграрных отношений, поскольку вместе с остатками феодального права в землевладении были уничтожены и все старинные льготы, которыми крестьяне еще пользовались на бывших неотчуждаемых землях, а сами эти земли достались исключительно буржуазии.
Несмотря на рост числа новых буржуазных землевладельцев, общее число земельных собственников в Италии сократилось на протяжении 1861–1881 гг. почти на 800 тыс., т. е. примерно на ⅕[400]. Эта цифра дает хотя бы приблизительное представление о том, какими темпами и в каких масштабах происходила экспроприация крестьянских наделов. Но крестьяне-собственники издавна составляли в Италии лишь часть класса мелких самостоятельных производителей в деревне, другая же его часть вела свое хозяйство на началах испольщины или издольной аренды земли у помещика. Пролетаризация широко затронула и эти категории крестьянства: в частности, удельный вес крестьян-издольщиков в составе самодеятельного сельскохозяйственного населения Италии снизился за 10 лет (1871–1881 гг.) с 17 до 13,7 %[401].
Другим аспектом процесса первоначального накопления было превращение богатства в капитал. В 60–70-е годы оно происходило в Италии по преимуществу в кредитно-финансовой сфере при активнейшей стимулирующей роли механизма государственного долга.
Кредитором государства выступал прежде всего эмиссионный Национальный банк, поставленный в привилегированные условия введением в 1866 г. принудительного курса на его банкноты: банкноты освобождались от обязательного размена и должны были приниматься к уплате по их номинальной стоимости, превращаясь в основное платежное средство внутри страны. За 6 лет после введения принудительного курса Национальный банк ссудил правительству в общей сложности 828 млн. лир[402]. Однако монопольное право выпуска неразменных банкнот, приравненных к государственным деньгам, позволяло Национальному банку непрерывно увеличивать их обращение сверх той суммы, которую он предоставлял в распоряжение казначейства: к концу 1867 г. такое превышение составило 222 млн. лир, а к 1870 г. — 422 млн. лир[403]. Из создававшейся таким образом инфляционной конъюнктуры банк извлекал большие выгоды для себя — к вящему недовольству других финансовых группировок, не причастных к его привилегиям.
В 1874 г. правительство пошло на ограничение привилегий Национального банка, передав право эмиссии банкнот с принудительным курсом консорциуму, в который вошло еще 5 более мелких банков. Принудительный курс присваивался только банкнотам, выпускавшимся в счет займа государству, которые впредь должны были и по внешнему виду отличаться от обычных кредитных билетов. Обращение банкнот с принудительным курсом было этим стабилизировано на уровне 1 млрд. лир. Но рост обращения кредитных билетов приостановился лишь для мелких банков, тогда как билеты Национального банка продолжали обращаться во всё возрастающем количестве (312 млн. лир в 1875 г., 461 млн. — в конце 1881 г.)[404]. Если учесть, что до введения принудительного курса банкноты Национального банка обращались на сумму около 100 млн. лир, — следует заключить, что система государственных займов способствовала значительному укреплению его финансовой мощи.
Широко прибегало государство и к займам, размещавшимся посредством выпуска невыкупаемых облигаций: в 1861 г. был объявлен такой заем на сумму в 500 млн. лир, в 1866 г. — на 350 млн. лир[405]. Приобретение государственных облигаций поощрялось премией в размере около 30 % их номинальной стоимости, что обеспечивало их держателям годовой процент значительно выше номинального (7 вместо 5)[406]. Таким образом, и по этой линии государственный долг действовал как средство ускоренной мобилизации капиталов.
О том, какую роль в накоплении капиталов играла на этой стадии сфера кредита, косвенно свидетельствует тот факт, что за двадцатилетие 1861–1881 гг. она показала рост дохода на 1000 %, оставив далеко позади все другие отрасли хозяйства, даже те, которые в этом отношении выросли наиболее значительно (страхование — на 150 %, торговля — на 117 %, морской транспорт— на 81 %)[407].
В процессе первоначального накопления в итальянских землях создавался внутренний рынок для капитализма, с объединением страны значительно увеличившийся вширь. Товарность экономики даже самых отсталых районов быстро возрастала благодаря развитию в общенациональном масштабе новых транспортных средств. Например, постройка одной только Адриатической железной дороги к началу 70-х годов произвела — по свидетельству вдумчивого исследователя итальянского Юга Леопольдо Франкетти — целую экономическую революцию в Абруццах и Молизе: открылись широкие возможности сбыта местной сельскохозяйственной продукции, цены не нее поднялись вдвое, начали возделываться новые культуры и т. д.