сячное производство достигло почти 300 самолетов, но этого, однако, было недостаточно для заметного усиления итальянского воздушного флота.
Сравнительно боеспособным был военно-морской флот. Его ядро составляли 8 линейных кораблей. 24 легких крейсера, 133 подводные лодки. Усиленная постройка тяжелых кораблей и подводных лодок соответствовала претенциозному плану создания «океанского флота». Слабым местом военно-морского флота был недостаток топлива, что дало себя знать в первый же год войны. Кроме того, для успешных действий на большом расстоянии флот нуждался в сильном прикрытии с воздуха, чего итальянская морская авиация не была в силах обеспечить[274].
Всю подготовку страны к войне координировал начальник генерального штаба П. Бадольо, в ведении которого находились также вопросы военной промышленности. Он был президентом национальной комиссии по достижению экономической независимости, являвшейся высшим органом автаркической кампании, а также председателем комитета по научным изысканиям. В 1937 г. Бадольо горделиво заявил, что он может доложить о готовности итальянской военной машины выполнить «любое задание народа и дуче». Казенный оптимизм начальника генерального штаба совершенно не отражал действительного положения вещей, и Муссолини знал об этом достаточно хорошо.
В 1939 г. верховная комиссия по обороне по заданию Муссолини изучила нужды Италии в различных видах сырья в случае вступления в войну. По расчетам этой комиссии, для покрытия потребностей одного года войны Италии необходимо было ввезти 21 млн. тонн различных материалов: топлива и горючего, промышленных товаров, древесины, целлюлозы и т. д. В случае войны с Францией и Англией и соответствующего сокращения морских перевозок основная часть этих материалов должна была бы ввозиться железнодорожным транспортом из Центральной и Восточной Европы. Для того чтобы хотя бы частично выполнить эту задачу, необходимо было заранее начать завоз стратегического сырья, определяя места для хранения и создавая склады. Ничего подобного сделано не было.
На 1 сентября 1939 г. запасы сырья для военной промышленности были совершенно недостаточными; так, предприятия по производству стали были обеспечены сырьем на несколько недель работы; наиболее благополучными считались заводы по переработке железной руды — их запасов могло хватить на шесть месяцев. Из 8 млн. тонн горючего, которые, по расчетам комиссии, требовались армии на год, не было даже и десятой части — склады топлива практически имел только военно-морской флот. Что касается мощностей военной промышленности, то комиссия пришла к выводу, что они будут готовы обеспечивать, и то неполностью, потребности войны лишь к концу 1943 г. Было подсчитано, например, что в 1941 г. артиллерийская промышленность будет способна удовлетворять лишь 6 % потребностей действующей армии[275]. Свое недовольство положением вещей Муссолини выразил перемещениями в руководстве военными ведомствами: в октябре 1939 г. он снял своих заместителей по сухопутной армии и военно-воздушным силам.
Внешнеполитические события осенью 1939 г. развивались совершенно не так, как того хотели бы итальянские фашисты. Когда генерал У. Каваллеро от имени дуче привез в Берлин меморандум, доказывавший необходимость оттяжки войны, Гитлер ограничился устным ответом о том, что он «в основном» согласен с мыслями Муссолини. В действительности многочисленные заверения Гитлера в горячей дружбе никогда не мешали ему совершенно не считаться с мнением своего партнера. Муссолини не знал ничего определенного о планах Гитлера: статья «стального пакта» о предварительных консультациях никогда не принималась германской стороной всерьез.
Муссолини ничего не предпринял для того, чтобы добиться хотя бы объяснений в связи со своим меморандумом, и удовлетворился высказанным Гитлером пожеланием личной встречи. Лавры Мюнхена не давали Муссолини покоя, и он надеялся еще раз выступить в роли арбитра в решении европейских проблем. По его приказу итальянское министерство иностранных дел начало разрабатывать проект международной конференции для разрешения данцигского вопроса. Жизнь вскоре показала, насколько он был далек от понимания реального хода дел. Гитлер и Риббентроп решительно отвергли идею международной конференции, которая никак не соответствовала их планам на Востоке. Более того, Гитлер отказался от выдвинутого им же проекта встречи с Муссолини, предложив заменить его свиданием министров иностранных дел.
Чиано отправился на встречу с Риббентропом в Зальцбург 11 августа. В первый же момент он понял, что предложение Муссолини абсолютно не соответствует желаниям руководителей Германии, которые твердо решили развязать против Польши войну. Когда же итальянский министр попросил уточнить программу действий Германии, то Риббентроп ответил, что это является секретом фюрера. Единственное, чего Чиано смог добиться от своего коллеги, это — уверения в том, что западные державы не вступятся за Польшу и победа над ней будет быстрой и решительной.
Чиано вернулся в Рим в состоянии крайнего озлобления против Гитлера и Риббентропа: помимо личной обиды, он яснее, чем Муссолини, видел опасность, которую таило в себе беспрекословное следование в фарватере гитлеровской политики. С этого момента антигерманские настроения итальянского министра иностранных дел стали быстро прогрессировать. Впрочем, это не мешало ему послушно исполнять приказы Муссолини, давая волю своим чувствам лишь в кругу близких ему людей. Чиано оказался в странном положении: с одной стороны, он был одним из главных создателей оси и экспансионистские цели итальянской внешней политики требовали укрепления этого союза, а с другой, — он боялся последствий и делал робкие попытки удержать Муссолини от вступления в большую войну.
В первый момент это казалось довольно легким: Муссолини был крайне обижен невниманием Гитлера. Он заявил, что его в настоящий момент интересует лишь «получить свою долю в Хорватии и Далмации», т. е. воспользоваться действиями Гитлера против Польши, чтобы попытаться расчленить Югославию. Однако через некоторое время Муссолини стали обуревать сомнения: он опасался, что Гитлер будет недоволен, если Италия останется в стороне, и даже высказывал опасения, как бы его союзник в порыве гнева не напал вместо Польши на Италию.
К 25 августа, когда военные приготовления Гитлера не оставляли уже никаких сомнений относительно его намерений, Муссолини был окончательно убежден в необходимости «идти плечом к плечу» с Гитлером. Он распорядился в течение ночи подготовить приказ о всеобщей мобилизации. Фашистская Италия готовилась вступить в войну, которую начинал Гитлер. Чиано записал в дневнике: «Муссолини решил вступить в войну немедленно. Бороться беспополезно: я смиряюсь»[276]. Внезапно все изменилось, и произошло это по воле Гитлера. Вечером 25 августа в Рим прибыло послание, в котором Гитлер давал понять, что нападение на Польшу последует в ближайшее время, и просил «понимания с итальянской стороны». Можно было по-всякому толковать эту фразу, но было ясно, что Гитлер не требует немедленного военного вмешательства Италии. Муссолини решил вступить со своим партнером в торг. На следующий день он собрал начальников штабов трех родов войск и приказал им составить список военных материалов, необходимых для того, чтобы Италия была способна вступить в войну. При этом он дал понять, что стесняться в этом случае не следует. В результате получился документ, который, по выражению Чиано, «был бы способен убить быка, если бы он умел читать». В нем значилось 170 млн. тонн военных материалов, для транспортировки которых понадобилось бы 17 тыс. железнодорожных эшелонов. Этот список Муссолини тут же направил Гитлеру, сопроводив его посланием, в котором говорилось, что Италия не готова к войне и может выступить только, если ей будут предоставлены перечисленные военные материалы и сырье[277].
Это было заведомым вымогательством; и при всем желании Германия не способна была выполнить требования итальянцев. В ответе, прибывшем 27 августа, Гитлер просил лишь задержать сообщение о решении Италии соблюдать нейтралитет, продолжать мобилизационные мероприятия, для того чтобы держать в напряжении Францию и Англию. Муссолини согласился на эти условия. Он отменил приказ о всеобщей мобилизации, однако была предусмотрена серия мероприятий, которые показывали готовность Италии выступить: призвана часть офицеров запаса, в городах начались учебные воздушные тревоги. 1 сентября 1939 г., в день начала войны, от имени совета министров было опубликовано официальное коммюнике о том, что Италия сохраняет нейтралитет и «не возьмет на себя инициативу начала военных действий». Последняя фраза была заведомо ложной, поскольку Муссолини торжественно обещал Гитлеру за несколько дней до этого, что Италия вступит в войну «через некоторое время».
Известие о том, что Италия воздержалась от вступления в войну, было встречено с явным облегчением в стране. Помимо естественного стремления к миру это чувство было вызвано сознанием, что подобный шаг ослаблял солидарность с гитлеровской Германией, союз с которой не пользовался никакой популярностью. Все оппозиционно настроенные группы населения хорошо понимали, что победа Германии в войне намного осложнила бы борьбу за свержение фашизма в Италии. Никто не ставил объявление нейтралитета в заслугу фашистскому режиму: всем было ясно, что Муссолини был вынужден пойти на этот шаг против своей воли.
Более того, констатация краха фашистского режима в области военной политики послужила одной из причин роста антифашистских настроений в стране.
После начала военных действий униженный своим бессилием Муссолини почти месяц не произносил речей. Когда он, наконец, взял слово перед активистами партии в Эмилии-Романье, то основной темой его выступления стала необходимость «очистить углы от остатков антифашизма, еврейства и масонов», для того чтобы покончить с пораженческими настроениями. Муссолини знал о настроениях, царивших в стране: в конце августа начальник полиции докладывал ему, что сообщения из конфиденциальных источников говорят об абсолютно отрицательном отношении населения к войне