Франческо Криспи
В июле 1887 г., того самого года, когда вступил в действие новый закон о таможенных пошлинах, был возобновлен Тройственный союз и случилось несчастье в Догали: умер Агостино Депретис, в течение десятилетия считавшийся верховным арбитром итальянской политической жизни. После его смерти председателем Совета министров стал Франческо Криспи. Республиканец и сторонник Мадзини во времена Рисорджименто, правая рука Гарибальди на Сицилии, требовавший в своих первых выступлениях в парламенте всеобщего избирательного права и ликвидации назначаемого королем сената, Криспи воспринял от радикальной демократии XIX в. главным образом словесный экстремизм, а не ее суть. Он остался темпераментным и страстным тогда, когда после своего ralliement[381] к монархии все более проникался новым умонастроениями, превалировавшими в политической верхушке и итальянском обществе, причем отдавался своим новым убеждениям целиком и полностью и с такой же страстью, как и убеждениям далекой молодости. Прогерманские настроения, царившие в Италии в 1880-х годах, определенные колониальные устремления, но довольно слабо выраженные, отсутствие всяких предрассудков и дух предпринимательства новых капитанов промышленности, традиционная ненависть сицилийских землевладельцев к восставшим крестьянам, словом, существовали все необходимые элементы для возникновения аграрно-промышленного блока, и все они ярчайшим образом проявились в самом Криспи, иногда доходя по форме до пароксизма. Вполне закономерно, что фашизм нашел в нем своего предшественника.
Приход к власти Криспи сразу же отразился на новом политическом курсе Италии, придав ему необыкновенно бурный ритм. В течение двух лет страна отказалась от торгового соглашения с Францией, потребовавшей пересмотра таможенных тарифов 1887 г., и заключила военную конвенцию с Германией, переговоры о которой с Бисмарком вел лично Криспи (он получил и портфель министра иностранных дел); возобновила колониальную авантюру в Африке, сопровождавшуюся захватом Асмары и провозглашением Эритреи итальянской колонией, и, наконец, возникла угроза войны с Францией. Говоря по правде, эта угроза существовала больше в разгоряченной фантазии Криспи, чем в действительности: английские корабли, пришедшие в Генуэзский залив, где, как он утверждал, крейсировал французский флот, готовый к нападению на итальянские берега, никого там не обнаружили. Но, как бы там ни было, напряженность в итало-французских отношениях значительно усилилась: столкновение национализма в духе Криспи и волнЫ буланжизма[382] во Франции заставило Европу пережить несколько неприятных моментов.
Во внутренней политике итальянский премьер-министр также стремился утвердить свой престиж, поддерживая через аббата Тости переговоры со Святым престолом (тогда папой был Лев XIII) в целях достижения возможного примирения. Провал этой попытки заставил Криспи вернуться к своему старому антиклерикализму, и именно он способствовал возведению памятника Джордано Бруно в Риме на Кампо деи Фьори, на том самом месте, где Джордано был сожжен на костре. Если оставить в стороне упомянутые перемены во взглядах Криспи, проводимая им линия во внутренней политике, была направлена в основном на усиление исполнительной власти в ущерб законодательной и на укрепление авторитаризма, скрытого под маской эффективности работы и отсутствия каких-либо предрассудков. Должности мэра и председателя администрации провинции стали выборными, но, чтобы уменьшить риск децентрализации появился такой орган власти, как провинциальная административная джунта, своего рода longa manus[383] префектов в местном управлении. Государственная машина была усовершенствована путем создания комиссий по разрешению конфликтов, но в то же время был принят новый закон об общественной безопасности, значительно расширявший и без того немалые властные полномочия полиции; парламент стал работать активнее из-за того, что Криспи сумел снизить его роль, усилив значение правительства, а в самом правительстве — его президиума. Декретом 1887 г. были расширены права последнего, а когда во главе его стоял человек, подобный Криспи, сосредоточивший в своих руках портфели министров иностранных и внутренних дел, роль председателя Совета министров приближалась по своей важности к роли германского канцлера — того самого Бисмарка, чьим рьяным почитателем являлся Криспи.
Авторитарный «поворот» по прусскому образцу, чьи истоки и предпосылки мы старались проанализировать на предыдущих страницах, с приходом Криспи получил широкое и действенное развитие. К его несчастью, обстоятельства, при которых этот поворот произошел, не были слишком благоприятными, да и неумеренность Криспи не способствовала, конечно, их преодолению. При наметившемся спаде в экономике отказ от торгового соглашения с Францией и последовавшая за этим «война пошлин» лишили итальянскую внешнюю торговлю 40 % экспорта и повергли в кризис целые отрасли национальной экономики. К ним можно отнести производство шелка на Севере, виноделие на Юге. Таким образом, к 1890 г. Италия должна была прибегнуть к самым осторожным мерам. Почти одновременно с этим искусственно нагнетаемый спекулятивный строительный бум, который в предшествующие годы охватил почти все итальянские города, выявил свою несостоятельность. Началась серия банковских скандалов, продолжавшихся четыре года и обнаживших неприглядную картину фаворитизма и коррупции. Но в то время широкая общественность была мало информирована: доклад комиссии по расследованию банковской деятельности, назначенной министром Луиджи Мичели в конце 1889 г., который содержал серьезные разоблачения деятельности некоторых крупнейших банков, не был опубликован. В последний момент наиболее ненадежным финансовым институтам оказали помощь; в частности, это касалось такого учреждения, как Банка тибериана, которому был предоставлен кредит по инициативе самого Криспи, что, конечно, не способствовало чистоте риз этого политика. Удалось лишь выиграть время, но через несколько лет вялотекущий кризис неизбежно закончился бы шумным скандалом. Однако тогда Криспи не был бы уже у власти: в феврале 1891 г. этот государственный деятель, выходец из Сицилии, подал в отставку. Предлогом для такого шага послужило другое его несвоевременное действие в парламенте, когда он обвинил все итальянские правительства, сменявшие друг друга до 1876 г., в том, что они проводили угодную иностранным государствам внешнюю политику. Этого оказалось достаточно для отставки, поскольку большинство в палате депутатов, которому было ясно, во что обошлась бы Италии провозглашенная Криспи независимая политика, воспользовались этой ошибкой, чтобы избавиться от столь авторитарного и неудобного премьер-министра. Но он не долго оставался вне власти. Несмотря на собственную невоздержанность и неспособность к маневрированию, Криспи оказался единственным итальянским политическим деятелем, персонифицировавшим глубинные интересы зарождавшегося капитализма. Конечно, он не был Бисмарком, но и итальянский капитализм отличался от немецкого.
Истоки социалистического движения
Привнесенные Криспи в направления итальянской политики изменения, помимо прочего, способствовали ускорению процесса образования народной оппозиции, которая, как уже отмечалось, проявилась со времени прихода к власти «левой». Примерно к 1885 г. эта оппозиция состояла из огромного множества рассеянных фракционных группировок. Только в двух областях — Романье и Ломбардии — различные оппозиционные политические течения и группировки имели более или менее солидную базу. В Романье, как мы видели, образование массового батрачества явилось предпосылкой распространения социалистических идей и создания в 1881 г. Революционно-социалистической партии Романьи, которая под руководством Андреа Косты в течение ряда лет распространила свое влияние на соседнюю Эмилию, а затем и на провинцию Мантуя, где в 1884 г. произошли первые крестьянские волнения. В Романье была также очень сильна республиканская оппозиция, имевшая в лице Аурелио Саффи, члена старого триумвирата Римской республики, наиболее влиятельного деятеля. Что касается Ломбардии и ее быстро развивавшейся столицы, то демократические традиции знаменитых «Пяти дней Милана» (18–22 марта 1848 г.) и волнений 6 февраля 1853 г. не угасли. Среди крупных итальянских городов Милан был наиболее левым: рупор республиканского радикализма «Иль Секоло» был наиболее читаемой газетой, а в лице своего бурного и романтического представителя Феличе Каваллотти[384], это направление имело много последователей среди буржуазии и верхушки рабочего класса. Но по мере индустриального и экономического роста города увеличивался и удельный вес зарождавшегося промышленного пролетариата. Политически наиболее активные элементы постепенно освобождались от влияния демократов и превращались в самостоятельную силу. В 1882 г. родилась Итальянская рабочая партия (ИРП), очень быстро ставшая настолько влиятельной политической силой в Милане и во всей Ломбардии, что в 1886 г. обеспокоенный Депретис объявил о ее роспуске. Однако вскоре партия смогла возобновить свою деятельность и продолжить работу по организации трудящихся: в 1891 г. по инициативе Освальдо Ньокки-Виани[385] в Милане по территориальному принципу была создана первая Палата труда — рабочая организация, которая, хотя и поддерживала контакты с французскими биржами труда, имела ряд характерных черт, о которых мы еще поговорим. Члены ИРП провозгласили себя «рабочими-ремесленниками», и, за редким исключением, они таковыми и являлись: каменщики, как Сильвио Каттанео, перчаточники, как Джузеппе Кроче, типографы, как Константино Ладзари. Глубокое недоверие, испытываемое ими к буржуазным политиканам, от чьей зависимости они с трудом избавились, часто становилось недоверием к политике вообще. Организация забастовки, создание какой-либо лиги, борьба за повышение заработной платы и сокращение рабочего дня — вот конкретные и серьезные дела, которыми следует заниматься рабочим, не употребляя громкие слова, такие, как «демократия», «республика» и даже «социализм», о котором немало болтали и неисправимые анархисты, и раскаявшиеся, наподобие Косты, а также республиканцы, а иногда и некоторые консерваторы, особенно восторгавшиеся всем немецким.
В начале 1890-х годов к ломабардской и романьольской оппозициям прибавилась сицилийская со своим движением под названием Фаши[386]. Последствия аграрного кризиса и «войны пошлин» с Францией особенно тяжело ударили по Сицилии — отразившись и на добыче и производстве серы, и на экспорте цитрусовых и вин, — а это были самые динамично развивавшиеся отрасли экономики острова. Единственными, кто извлек выгоду, были крупные землевладельцы-абсентеисты из внутренних областей Сицилии, активно поддерживавшие политику протекционизма относительно производства зерна. Отсюда — глубокое недовольство, охватившее широкие народные массы, начиная со столичных буржуа и тех, кто проживал в городах восточного побережья, и кончая несчастными рабочими на серных рудниках и крестьянами из внутренних областей. Каждая из этих социальных групп привнесла в движение Фаши свои беды и требования и снова, как в 1820, 1848 и 1860 гг., различные, часто прямо противоположные по своим устремлениям социальные группы были объединены сильнейшим чувством сицилийского автономизма. В мае 1892 г. в связи с проходившим в Палермо XVIII съездом итальянских рабочих обществ Фаши впервые продемонстрировали свою силу, направив весьма представительные делегации со всего острова. Но очень скоро они смогли бы прислать и значительно более многочисленные делегации.
Как рабочее движение и демократия в Ломбардии или социализм и республиканизм в Романье, так, наконец, и автономизм Фаши на Сицилии были региональными политическими движениями с ограниченным политическим горизонтом, группировавшимися вокруг лидеров местного уровня. Возникала задача объединить все эти оппозиционные течения, создать ядро, вокруг которого было бы возможно осуществить это слияние. Как показывал опыт других стран, и в первую очередь Германии, где социал-демократия вышла победительницей из долгой борьбы против чрезвычайных законов, таким ядром мог стать только промышленный пролетариат. А для этого было необходимо, чтобы «рабочие-ремесленники» и итальянские наемные рабочие преодолели свою корпоративную ограниченность и достигли политического и социалистического самосознания. Огромная заслуга в понимании этого принадлежит двум выдающимся политическим деятелям той эпохи — Антонио Лабриоле и Филиппо Турати (1857–1932). Они способствовали ускорению процесса, который сам по себе, безусловно, развивался бы значительно медленнее.
Лабриола, о деятельности которого как философа и мыслителя уже упоминалось, как никто чувствовал необходимость для народной оппозиции окончательно порвать со старым, каким-то фольклорным анархизмом и с декларативной радикальной демократией. Он считал, что в стране, где любовь к красивому жесту и красивой фразе часто низводила политическую жизнь до уровня оперетты или фарса, появление пролетариата и социализма с их профсоюзами, суровой и светской логикой классовой борьбы и здравым смыслом явилось бы своего рода инъекцией, придающей этой политической жизни серьезность и более современный характер. Образцом, в том числе и для Лабриолы, служила немецкая социал-демократия и он не жалел сил, чтобы подтянуть до ее уровня зарождавшееся итальянское социалистическое движение. Этот политический деятель не только вел обширную переписку с крупнейшими европейскими социалистами — от Фридриха Энгельса до Карла Каутского, Эдуарда Бернштейна и Жоржа Сореля, но, будучи профессором университета, застенчивым человеком, Лабриола участвовал в организационной работе и агитации и даже руководил прошедшими в Риме демонстрациями по случаю 1 Мая 1891 г.
Филиппо Турати, адвокат из Ломбардии, прошедший долгий путь от демократии к социализму, конечно, не обладал интеллектуальной мощью Лабриолы, и в его марксистских воззрениях присутствовали элементы позитивизма и пережитки радикализма. Однако роль Турати в деле объединения различных групп итальянской оппозиции была не меньшей, чем роль Лабриолы. Основанный им журнал «Критика сочиале», начавший выходить в 1891 г., многое сделал для распространения и восприятия социалистических доктрин в среде итальянской интеллигенции, и во многом именно благодаря его упорной объединительной деятельности в августе 1892 г. в Генуе прошел съезд, в котором участвовали делегаты всех основных направлений и группировок, существовавших в то время в рабочем и народном движении. Этот съезд окончательно порвал с анархизмом и создал новую политическую группировку, получившую название Партии итальянских трудящихся, переименованную вскоре в Социалистическую партию итальянских трудящихся и ставшую, наконец, в 1895 г. Итальянской социалистической партией (ИСП), как она называется и сегодня[387].
Уступки, сделанные Турати увриеризму[388], и некоторая эклектичность программы новой партии, вызванные стремлением добиться соглашения, встретили сначала отрицательное отношение со стороны Лабриолы, который значительно лучше Ф. Турати понимал трудности, стоявшие на пути создания современного рабочего движения в такой отсталой и стратифицированной стране, какой была Италия. Однако он скоро пришел к выводу, что необходимо испытать новую организацию даже путем компрометации, попытавшись использовать ее для поддержки сицилийского движения Фаши, которое набирало силу и становилось все более агрессивным. Турати поддержал его в этом, и таким образом впервые в истории Италии обозначилось противостояние блока рабоче-крестьянской оппозиции блоку аграриев и промышленников. Но это был лишь первый, неуверенный шаг на трудном и долгом пути, который предстояло пройти социалистическому движению, зародившемуся в Генуе, чтобы стать общенациональной оппозиционной партией. Однако драматические события конца XIX в. значительно его сократили.
Снова Криспи
После падения Криспи формирование нового правительства было поручено сицилийскому маркизу Антонио Страббе ди Рудини, который отдавал себе отчет в том, что «политика престижа», проводившаяся его предшественником, привела к усталости широких масс населения. Поэтому он стал искать пути сближения с Францией и проводить финансовую политику, направленную на сдерживание расходов и экономию. Но нестабильность большинства, поддерживавшего ди Рудини, сократила время его правления, и в мае 1892 г. он должен был уступить кресло премьера Джованни Джолитти. На итальянскую политическую сцену вступал человек, который в течение почти 15 последующих лет являлся вершителем судеб страны, единственным политическим деятелем современной Италии, кого можно сравнивать с великим Кавуром.
В какой-то мере этому есть свои основания: тоже пьемонтец, Джолитти мечтал об Италии, построенной по образу и подобию родного Пьемонта с его мелкими собственниками, сберегательными кассами, честными и толковыми чиновниками, безоговорочным патриотизмом. В своих взглядах Джолитти еще придерживался концепции возрождения итальянского общества снизу, путем распространения мелкой собственности и просвещения; а все это, как мы видели, было дорого и Кавуру. Во всяком случае, — и Джолитти открыто заявил об этом во время одного из выступлений в ходе избирательной кампании 1886 г. — он был решительно против «имперской» политики, которая требует значительных расходов на военные цели. Его первое пребывание у власти оказалось весьма краткосрочным (всего 18 месяцев) и слишком бурным, чтобы премьер-министр смог осуществить каким-то образом свои политические цели. Крупнейшим событием того времени стал разразившийся банковский кризис, который Криспи, как известно, удалось временно смягчить. Потрясенное итальянское общество наблюдало за шумными банкротствами крупнейших кредитных организаций, и каждый раз вскрывалась малопривлекательная картина интриг и политической продажности. Все это производило впечатление разорвавшейся бомбы, и пришлось назначать новую комиссию по расследованию, представившую после восьми месяцев работы доклад, в котором, несмотря на некоторую двусмысленность и недомолвки, были вскрыты не всегда кристально чистые связи между миром финансов и политики. Джолитти, поддерживавший отношения с директором Банка романа и даже назначивший его сенатором, не мог не пострадать. Политические позиции премьер-министра становились все более шаткими и неудобными. И он был первым, кто понял это, и, вместо того чтобы бороться до конца, позаботился о создании условий для своей будущей возможной победы. В октябре 1893 г., выступая перед своими избирателями из Дронеро, Джолитти разоблачил «сумасшедшие строительные спекуляции» времен эйфории по поводу успехов экономики и предложил ввести в качестве средства спасения развалившихся финансов страны прогрессивный подоходный налог. Через месяц он подал в отставку.
Между тем на Сицилии зримо укреплялось движение Фаши, все сильнее становилась социальная напряженность. Чтобы навести порядок, требовалось ввести чрезвычайное положение, но Джолитти, как и Кавур, не хотел управлять в таких условиях. Он оказался более неподходящим человеком, а отказ от проведения политики репрессий стал еще одним поводом для отстранения Джолитти от власти. Франческо Криспи, хотя и был не меньше скомпрометирован скандалом с Банка романа, казался более надежным, и к нему обратились вновь.
Однако прежний опыт правления и предыдущий провал мало чему научили старого сицилийского государственного деятеля, уверенного более чем когда-либо в том, что он единственный человек, способный вернуть Италии ее величие. В отношении движения Фаши он как сицилиец и бывший гарибальдиец, который должен был бы лучше других оценить его социальную базу, занял жесткую позицию, объявил осадное положение на острове и отправил туда для восстановления порядка 50-тысячный экспедиционный корпус под командованием генерала. Несколько дней спустя осадное положение было объявлено и в районе Луниджана (Тоскана), где имели место волнения среди рабочих мраморных каменоломен в Карраре. Последовали массовые аресты и военные суды, выносившие жесточайшие приговоры. Руководители движения Фаши — Никола Барбато, Розарио Гарибальди Боско и благороднейший борец против мафии и за освобождение крестьянства Бернардино Верро — получили по 12 лет тюремного заключения, Джузеппе Де Феличе Джуфрида из Катании, депутат парламента и личный враг Криспи — 18 лет. ИСП как таковая тоже пострадала: в октябре 1894 г. она была распущена вместе со всеми кружками, ассоциациями и палатами труда, которые в той или иной степени находились под ее влиянием. Чтобы застраховать себя от возможной негативной реакции на такой авторитаризм, Криспи основательно изменил списки избирателей. В отношении парламента политика премьер-министра была чуть либеральнее, чем в отношении страны в целом: с января 1894 по май 1895 г. палата депутатов собиралась лишь на краткие сессии, пока в мае в результате подтасованных итогов уверенное большинство не оказалось проправительственным.
В экономической и финансовой политике во время второго периода пребывания у власти Криспи наиболее значительным событием, имевшим важные последствия, стали переговоры с правительством и финансистами Германии, приведшие к созданию Банка коммерчиале с преимущественным участием немецкого капитала и построенного по образцу смешанных немецких банков. Недавний крах Кредито мобильяре и Банка дженерале, а также закон, проведенный Джолитти, оставивший право эмиссии лишь трем банкам (Банка д’Италия, Банка ди Наполи, Банка ди Сичилия), и ограничивавший их функции в области кредитов, способствовали быстрому развитию новой банковской организации, занявшей очень скоро ведущее место в экономической жизни страны. Таким образом, уже проявившаяся зависимость промышленности от финансов стала еще более ярко выраженной, а связи с немецким капиталом — прочнее.
После выборов 1895 г. Криспи почувствовал себя достаточно уверенно, для того чтобы вновь продолжить политику колониальной экспансии, которую он был вынужден прервать на полпути, когда в 1891 г. подал в отставку. Он знал, что африканская авантюра была непопулярна не только среди народных масс, которые выходили на площади с возгласами «Да здравствует Менелик!»[389], но и среди значительной части деловых людей, буржуазии, в частности миланской, видевшей вней лишь напрасную трату денег. Однако, сдругой стороны, Криспи был убежден, что успех в Африке невероятно усилит его престиж и лидерство. Оптимальной для него была бы военная победа, достигнутая с небольшими потерями и незначительными расходами. Естественно, военные не разделяли этой точки зрения; отсюда — трения в отношениях между армией и правительством, явившиеся далеко не последним фактором, приведшим к катастрофе в африканской кампании. Первого марта 1896 г. итальянские войска, насчитывавшие 15 тыс. человек, были полностью разгромлены при Адуа превосходящими эфиопскими силами. Сообщение об этом потрясло Криспи и через пять дней он подал в отставку, уже не имея никакой надежды вернуться вновь.
Падение Криспи приветствовалось многими как победа демократии, а поражение при Адуа рассматривалось как историческое возмездие человеку, который ввел в действие чрезвычайные законы. Но вскоре стало понятно, что это была не более чем частичная победа: если Криспи и окончательно исчез с политической сцены, то оставались общественные силы, дважды вручавшие ему власть. Сохранялась монархия и двор с интригами амбициозной королевы; оставалась армия с генералами, всячески подогревавшими африканскую авантюру, причем некоторые из них не смирились с поражением; оставалась промышленность, крепко привязанная к государственным и военным заказам; оставались аграрии Юга, те самые, которые в 1892 г. на одном из своих съездов потребовали отмены обязательного образования и ожесточенно отстаивали таможенный тариф на зерно; словом, оставались силы, образовавшие за последние десятилетия властную структуру, по типу схожую с прусской.
Но в противовес этому блоку все более заметным было формирование блока других общественных и политических сил, который вбирал в себя предпринимателей, в меньшей степени заинтересованных в протекционистской политике, мелкую буржуазию на Юге, пролетариат, радикалов, республиканцев и социалистов. Последние, имевшие определенный успех на выборах 1895 г. и добившиеся усиления своей мизерной группы в парламенте, казалось, отбросили свою предвзятость относительно корпоративизма и увриеризма, а также общее недоверие к политике и предрассудкам, свойственным многим социалистам еще несколько лет назад. Не нужен был никакой Жан Жорес[390], чтобы убедить их в том, что буржуазно-демократическое правительство лучше авторитарного; не потребовался никакой толкователь идей Карла Маркса, чтобы объяснить им, что буржуазные классы представляли собой «единую реакционную массу». Это сделал Криспи, распустив кружки социалистов и бросив в тюрьмы депутатов-социалистов.
Таким образом, первоочередной задачей стало стремление помешать возвращению реакции «по Криспи». Перед этим на второй план отходили разногласия между социалистами и радикалами, сторонниками «классовой борьбы» и последователями Мадзини, проповедовавшего принцип единения капитала и труда. Прежде чем столкнуться в решающих классовых сражениях, просвещенная буржуазия и пролетарии должны были еще пройти вместе немалый путь. В данный момент требования социалистов ограничивались программой-минимум, одобренной на съезде, прошедшем в Реджо-Эмилии в 1893 г. В ней наряду с типично пролетарскими требованиями (законодательство, гарантирующее социальную защиту, восьмичасовой рабочий день) содержались и другие, под которыми подписался бы любой радикал или демократ (всеобщее избирательное право, вооруженный народ, т. е. ликвидация профессиональной армии, защита конституционных свобод). Эта эволюция итальянского социализма в сторону соглашательства вписывалась в общую картину, которую представляло собой международное социалистическое движение периода ревизионизма Эдуарда Бернштейна и Александра Мильерана[391], с той разницей, что если во Франции и особенно в Германии новое реформистское направление являло собой начало отступления, признание существовавшего порядка, то в Италии оно возникло и рассматривалось как наиболее подходящее средство борьбы и противодействия полностью себя дискредитировавшему режиму; словом, реформистское направление в Италии разворачивалось под знаком боевитости и энтузиазма.
После многих лет преобразований, мудрых маневров и изменений в парламенте итальянские политические партии четко разделились по принципу: с этой стороны — «сторонники сильной власти», с другой — «защитники свободы». Близилось время сведения счетов.
Конец века, начало века
Четырехлетие с марта 1896 по декабрь 1900 г. наиболее бурный и поразительный период всей истории объединенной Италии. Уличные манифестации, потопленные в крови; парламентарии, разбивающие урны для голосования; покушения анархистов; дуэли политических лидеров, наконец, убийство короля[392] — все это происходило в конце века, в годы, полные апокалиптических страхов и огромных надежд. Когда рассматриваешь даже весьма бегло эти события, то возникает впечатление клубка запутанных узлов и нитей, который невозможно распутать. Мы видим общество, с огромным трудом избавлявшееся от пронизывавших его противоречий, одним словом, возникает впечатление той самой «нелепости», о которой говорил Антонио Лабриола. Но обратимся к фактам.
После ухода в отставку Криспи любому председателю Совета министров, даже если он придерживался твердых консервативных убеждений, как маркиз ди Рудини, который стал его преемником, было бы трудно, не показав полной политической близорукости, сопротивляться давлению общественного мнения, требовавшего покончить с проведением авантюрной внешней политики и внутренней политики принуждения. Одним из первых решений нового правительства стало объявление амнистии, открывшей двери тюрем многим из осужденных в 1894 г. и позволившей руководителям движения Фаши триумфаторами вернуться на Сицилию и успеть представить чрезвычайному комиссару правительства меморандум, в котором излагалась их точка зрения на реформы и нововведения, необходимые для решения тяжелейших проблем острова. Таким образом правительство открыто признавало, что восстание 1893 г. имело иные причины, а вовсе не подстрекательство со стороны иностранцев, о чем фантазировал Криспи. Но дальше этого признания дело не двинулось: говорилось о внутренней колонизации, возник консорциум производителей серы, уменьшились некоторые налоги. Главная же проблема Сицилии, т. е. тот самый таможенный тариф на зерно, являвшийся подарком экстенсивному землевладению, и в этом качестве — непреодолимым препятствием обновлению сельского хозяйства и сицилийского общества — эта главная проблема вовсе не была затронута.
Во внешней политике правительство ди Рудини поспешило прекратить африканскую авантюру, подписав в октябре 1896 г. мирный договор с негусом Менеликом II, на основании которого Италия окончательно отказывалась от всех претензий на суверенитет над Эфиопией и сохраняла в своем владении лишь Эритрею. Кроме того, ди Рудини подчеркнул сближение с Францией, начатое еще во время его первого премьерства, назначив главой внешнеполитического ведомства Эмилио Висконти-Веносту, человека, который руководил итальянской политикой в течение первых 15 лет существования объединенного государства. Висконти-Веноста провел переговоры с Францией, разрешив проблему Туниса на основе признания французского протектората и особых прав итальянской общины.
Между тем политические страсти в стране продолжали разгораться. Рост цен на хлеб, вызванный неурожайным годом и сокращением американских поставок из-за войны, связанной с Кубой[393], вызвал в Италии ряд выступлений и забастовок, что возбудило среди консерваторов желание прибегнуть к авторитарным решениям — своего рода криспизм без Криспи и без колониальных авантюр. «Вернемся к Статуту» — под таким заголовком 1 января 1897 г. в журнале «Нуова антолоджиа» была опубликована получившая большой резонанс статья Сиднея Соннино, в которой выдвигалась идея парламентской реформы именно в духе возвращения к истокам, к временам, когда министры были ответственны перед королем, а не перед палатой депутатов. Выборы, прошедшие в марте 1897 г., в результате которых в этот законодательный орган власти прошло два десятка социалистов и соответствующее число представителей других партий от так называемой «крайней левой», показали, что наиболее активная и бдительная часть общества не была согласна с подобной перспективой далеко не либеральных решений. Но вместо спада социальная напряженность возрастала и достигла кульминации, когда в марте 1898 г. Феличе Каваллотти, этот «бард» демократии и боготворимый трибун итальянского радикализма, погиб во время дуэли с одним из депутатов из правых. Противоборство оппозиции и правительства подчеркивалось грозным фоном недовольства низов общества, взрывавшегося порой открытыми бунтами, как это случилось в Апулии в начале 1898 г. В мае, когда цены на хлеб были еще высоки, взрыв народного негодования произошел резко и внезапно, подобно тому, как это случалось в «революционные дни» во времена «старого порядка». В Милане спустя два месяца после воздания последних почестей Каваллотти, во Флоренции — повсюду толпы возмущенных и протестующих людей вырвались на улицу. Не было никакой опасности революции, да и сами социалисты оказались захвачены врасплох этим стихийным движением. Но правительство повело себя так, будто такая опасность существовала, и ответило на волнения в Милане пушками. Было убито 50 горожан, а король Умберто I наградил генерала Бава-Беккариса, совершившего это преступление. Производились массовые аресты, среди взятых под стражу были все крупнейшие социалистические деятели, начиная с Косты, Биссолати и Турати и кончая сподвижницей Турати Анной Кулишовой, лидером республиканцев в Милане Феличе Де Андреисом и редактором газеты «Иль Секоло» Карло Ромусси. Аресту подвергся также священник, дон Альбертарио, готовый прибегнуть к любому средству, вплоть до демагогии, в борьбе против ненавистного Итальянского королевства.
Преследуя помимо «красных» также и «черных», закрывая кроме социалистических и радикальных газет также и католические, правительство надеялось выглядеть в глазах общественности гарантом либеральных традиций, выступающим против экстремизма любого толка и своим показным антиклерикализом заставить замолчать тех, кто, подобно Джузеппе Дзанарделли, отказывался принять на себя вину за аресты и попытки удушить свободу печати. Но все это было слишком неприкрыто и шито белыми нитками, чтобы в это поверили, и в самом деле разногласия между министрами и отказ короля разрешить провести новые выборы означали конец второго премьерства ди Рудини. Ощущение, что репрессии в Милане вышли за рамки дозволенного, сыграло, вероятно, свою роль в том, что членами нового кабинета стали главным образом парламентарии из состава старой «левой» Депретиса. А для пущей уверенности кабинет возглавил генерал Луиджи Джироламо Пеллу, известный как либерал, поскольку он не ввел осадного положения, когда в феврале 1898 г. был направлен на подавление восстаний в Апулии. Действительно, в первые месяцы пребывания у власти нового правительства наблюдалась определенная пауза в жесточайшей политической борьбе: чрезвычайное положение было снято, политические заключенные помилованы и смогли вернуться домой. Но это было всего лишь затишье перед страшной бурей.
Четвертого февраля 1899 г. Пеллу представил в палату депутатов ряд мер, запрещавших забастовки в государственных учреждениях, а также ограничивавших свободу печати, собраний и объединений. Если бы эти законопроекты были приняты, то практически либеральное государство перестало бы существовать. Сопротивление, оказанное «крайней левой», к которой позднее присоединилась и «конституционная левая» Джолитти и Дзанарделли, достигло кульминационного момента на заседании 29 июня, когда некоторые депутаты-социалисты разбили урны для голосования, протестуя таким образом против намерения председателя палаты закрыть дискуссию, которую они пытались затянуть, прибегнув к обструкции. Но Пеллу, который за это время изменил состав правительства, исключив наиболее либеральные элементы, с не меньшим рвением защищал свои законопроекты вплоть до того, чтобы, превратив их в декреты, ввести в действие даже без одобрения их парламентом. Впрочем, кассационный суд признал такую практику неконституционной. Это решение высшей юридической инстанции страны и переход к открытой оппозиции депутатов «конституционной левой» вынудили премьер-министра признать свое поражение и провести выборы. Четвертые выборы в течение последних десяти лет были очень бурными и продемонстрировали значительный успех «крайней левой» и левых во главе с Дзанарделли и Джолитти. Пеллу был вынужден подать в отставку, а старый парламентарий Джузеппе Саракко возглавил новый кабинет, которому были присущи все свойства переходного правительства.
Но спокойствие не наступало. Месяц спустя после образования правительства Саракко, 29 июля 1900 г., король Умберто I пал жертвой покушения анархистов. Произведенное впечатление было, естественно, огромным и частично сняло тот психологический шок, который испытала часть общества в связи с усилением левых сил в ходе выборов. Вновь воцарилась атмосфера неуверенности и недовольства. Казалось, страна не может найти своего пути и достичь равновесия. Теперь, когда оппозиционные партии выиграли битву под знаменем соблюдения конституционной законности, сама эта законность была нарушена отголоском старого анархизма, все еще существовавшего в низах итальянского общества. Почему же завтра не могло случиться потрясения, вызванного возможным возвращением реакции 1880-х?
Однако свет в конце тоннеля оказался значительно ближе, чем полагали те, кто пережил бурное развитие событий в Италии в конце века и не успел осознать, как эти события отразились в общественном мнении и в народе. Политическая и парламентская борьба против Криспи и Пеллу, в которой широчайшие народные массы, может быть, впервые приняли вполне осознанное участие, способствовала распространению ощущения, что обратного пути нет и что XX столетия станет веком новой Италии. Это подтвердилось, ибо, когда в декабре 1900 г. по распоряжению префекта Генуи была распущена местная Палата труда, рабочие крупнейшего лигурийского порта, родного города Мадзини, не вышли бунтовать на улицу, как это случилось в цивилизованнейшем Милане два года назад, а ограничились забастовкой. Состоялась первая «всеобщая забастовка», хотя и на городском уровне, — одна из многих в истории Италии последующих десятилетий, и она прошла без единого инцидента при полнейшем, почти демонстративном спокойствии и порядке. Забастовщики знали, что имеют на это право и что их требования должны быть удовлетворены. Перед этим невероятным и новым явлением — единодушным выступлением целого города, спокойно и уверенно говорившего «нет!» произволу, правительство Саракко, одобрившее в первый момент решение префекта, оказалось дезориентированным и было вынуждено отменить роспуск Палаты труда.
Обвиненный справа за запоздалую уступчивость, а слева — в примитивном насилии, премьер-министр подал в отставку. На его место новый король Виктор Эммануил III[394] назначил Дзанарделли, одного из наиболее видных деятелей той самой «конституционной левой», которая тоже вела борьбу против Пеллу. Министром внутренних дел стал Джованни Джолитти, который во время дебатов, закончившихся отставкой Джузеппе Саракко, заявил в связи с забастовкой в Генуе следующее:
Долгое время старались помешать организации рабочих. Теперь тот, кто знает условия в нашей стране, как и в других цивилизованных странах, должен убедиться в том, что это совершенно невозможно. <…> Мы находимся в начале нового исторического периода, и всякий зрячий видит это. Новые народные течения вливаются в нашу повседневную жизнь, новые проблемы появляются ежедневно, возникают новые силы, которые должно принимать во внимание любое правительство. <…> Восходящее движение народных классов ускоряется изо дня в день, и его нельзя остановить, ибо оно свойственно всем цивилизованным странам, поскольку основывается на принципе равенства всех людей. Ни у кого не может быть сомнения, что народные массы завоюют свою часть возможности влиять на экономику и политику. Те, кто поддерживает существующие структуры, должны в первую очередь убедить людей, и убедить на фактах, демонстрирующих, что именно на эти структуры они могут надеяться значительно больше, чем на сладкие сны о будущем.
Это были по-новому расставленные акценты и новая концепция, высказанные с глубоким убеждением и ясностью понимания того, что перемены давно созрели. Долгая борьба против реакции была действительно выиграна, и новый век начинался предзнаменованиями прогресса.