Время социализма
После победоносного завершения генуэзской забастовки и прихода к власти правительства Дзанарделли — Джолитти для итальянских трудящихся началось благословенное время, которого они давно ожидали. Количество профсоюзов и палат труда множилось с невиданной быстротой, а кривая забастовочного движения, которая до сих пор находилась на достаточно низком уровне, совершила резкий скачок вверх. В 1901 г. были зарегистрированы 1034 забастовки, в которых принял участие 189 271 человек, а в 1902 г. — 801 стачка, однако число участников составило уже 196 699 человек. Эти цифры были совершенно несопоставимы с показателями забастовочного движения в предшествующие годы, когда число забастовщиков в среднем ежегодно составляло всего несколько тысяч человек и редко когда превышало этот уровень. Повсюду многие тысячи рабочих — от проходчиков Симплонского тоннеля, который строился тогда в северной части Италии, до сицилийских серодобытчиков на Юге страны, от миланских ткачей до генуэзских и неаполитанских докеров, а также металлургов Терни — учились в эти бурные годы начала ХХ в. азам профсоюзного движения. Случалось, что борьба, начатая на одном предприятии, быстро охватывала весь город. По примеру генуэзской стачки 1900 г. всеобщие забастовки произошли в феврале 1902 г. в Турине, в августе того же года — во Флоренции, а в апреле 1903 г. — в Риме.
Не меньшим размахом отличалось забастовочное движение в деревне. Действительно, вся долина р. По, от рисовых плантаций в районах Ломелло и Верчелли и до районов осушаемых болот в районах Феррары и Полезины, покрылась густой сетью лиг и кооперативов, и в каждом центре, каким бы небольшим он ни был, проходили стачки батраков, издольщиков и испольщиков. Например, как уже отмечалось, в провинциях Паданской долины крестьянское движение существовало и раньше, однако в 1901–1902 гг. оно росло и ширилось, подобно тому как разливается в половодье настоящая большая, быстрая и бурная река.
Но волнения не ограничивались лишь сельскими районами Северной Италии. Лиги, созданные на Сицилии еще во время движения Фаши, собрались наконец с силами, и крупные забастовки происходили теперь в районах вокруг Корлеоне, Трапани, а несколько позднее и в деревнях, расположенных в окрестностях Сиракуз. В Апулии, одной из областей Италии, где крестьянское движение приобрело, пожалуй, наиболее ярко выраженный революционный характер, возникли первые лиги, организовавшие первые забастовки. Несколько иначе — более медленно и противоречиво — развивалось крестьянское движение в районах Центральной Италии, где преобладали формы испольной аренды: здесь выступления селян происходили лишь изредка и имели весьма ограниченное распространение. В целом по стране численность участников сельскохозяйственных забастовок составила 222 283 человека в 1901 г. и 189 271 человек — в 1902 г., т. е. превысила соответствующие показатели городских стачек. Италия — страна нищих, эмигрантов, нищеты и голода — во всеуслышание заявила о себе и с головой окунулась в политическую борьбу.
Естественно, больше всего от неожиданного и активного пробуждения демократического сознания масс выиграла ИСП, открыто начертавшая на своем идейном знамени лозунг классовой борьбы. Предпринятые в годы реакции, когда главой правительства был Франческо Криспи, и скрытые прежде от посторонних глаз усилия социалистов-организаторов и социалистов-пропагандистов теперь наконец принесли обильные плоды. До определенного времени тысячи рабочих и крестьян, которые спешили пополнить ряды лиг и палат труда, не делали особых различий между профсоюзным и политическим движением, и в их сознании не проводилось грани между профсоюзом и партией. Иными словами, для них лиги, кооперативы и социализм означали одно и то же. Однако в ИСП вступали отнюдь не только рабочие и крестьяне. Соцпартия и ее руководители проводили масштабную политику по привлечению в свои ряды также и выходцев из широких слоев мелкой и средней буржуазии, начиная от трудолюбивых и энергичных производителей Северной Италии и кончая людьми разных профессий и служащими Юга, которые именно в те годы, как никогда прежде, включились в борьбу против различного рода кланов, включая каморру[395], ставших настоящими хозяевами жизни крупных городов. Кроме того, среди интеллигенции, особенно ее молодых представителей, было много людей, весьма приверженных социалистическим идеалам. Например, социалистами считали себя Эдмондо Де Амичис, самый популярный писатель того времени, поэт Джованни Пасколи, «криминолог» Джузеппе Ломброзо и Энрико Ферри, который благодаря своему блестящему красноречию очень скоро стал одним из любимейших ораторов на социалистических митингах. Немецкие «товарищи» недоуменно вопрошали, как это вообще возможно в Италии: быть университетским профессором — и одновременно социалистом.
Именно эти характеристики — пестрота и многообразие итальянского социалистического движения — сильно отличали его как от германской социал-демократии, поражавшей своим суровым и мрачным пролетарским ликом, так и от других европейских социалистических организаций. Именно эти черты делали его сильным и влиятельным в моменты подъема и распространения своего влияния. Однако в периоды отступления и ожидания эти же особенности способствовали тому, что данное движение становилось слабым и уязвимым. В такие моменты различные социальные силы и идейные течения, которые объединила ИСП, стремились к расколу движения. По мере того как пролетарское ядро, состоявшее из рабочих и батраков Паданской долины, замыкалось в своем старом корпоративизме, принимавшим форму иногда умеренного, а иногда и радикального анархосиндикализма, — окружавшие их группировки крестьянства, люмпенов и буржуазии возвращались к своим прежним демократическим или анархистским убеждениям или, что происходило гораздо чаще, бездействовали, впадая в политическую апатию.
Необходимо учитывать, что промышленный пролетариат все еще составлял довольно незначительную часть трудящихся. Так, согласно переписи 1901 г., в промышленности было занято 3 989 816 человек, тогда как общая численность населения Италии старше 9 лет составляла более 25 млн человек, однако только часть из них, причем не самая существенная, являлась настоящими наемными рабочими, тогда как остальные были ремесленниками, кустарями и независимыми работниками. Кроме того, среди наемных рабочих значительная доля (около 60 %) приходилась на строителей и текстильщиков — главным образом выходцев из деревни, к тому же их труд зачастую носил сезонный характер. Наиболее сознательными и закаленными в совместной борьбе отрядами итальянского рабочего движения являлись печатники, железнодорожники и металлисты, однако их численность сократилась, а у многих из них, как, например, у типографских рабочих, было к тому же очень сильно развито корпоративное сознание.
Именно в силу этих причин классическая профсоюзная организация современного типа — профессиональный союз — получила развитие в Италии довольно поздно и к тому же не имела глубоких корней. В 1902 г. в различных профсоюзах состояло только 238 980 человек. Несколько больше (270 376 человек) насчитывали в том же году палаты труда, которые строились по территориальному признаку и в которых чисто профсоюзные задачи сочетались с более широкими целями, связанными с защитой прав и интересов широких слоев трудящихся данного города или местности. Как тогда говорили, палаты труда представляли собой нечто вроде «трудовой коммуны» и даже имели отдаленные черты сходства с муниципальным самоуправлением — предметом гордости средневековых городских коммун. Однако именно в силу этих особенностей итальянские рабочие воспринимали данные палаты как организации, в наибольшей мере отвечавшие их корпоративным интересам и идеалам. Идея солидарности рабочих разных специальностей, а также рабочих, ремесленников и мелкобуржуазных слоев в пределах одного города встречала большее сочувствие, чем идея солидарности на общенациональном уровне. Иными словами, миланский рабочий-металлист ощущал большую общность своих интересов скорее со столяром или даже служащим из его собственного города, чем с металлистом из Неаполя или Ливорно. И это достаточно ярко выраженное стремление к корпоративизму и даже своеобразному местничеству неоднократно оказывалось одновременно проявлением как силы, так и слабости. С одной стороны, без такого корпоративизма стала бы невозможной генуэзская забастовка 1900 г. Но в других случаях он становился серьезным препятствием на пути развития рабочего и социалистического сознания. На какое-то время, особенно в периоды бурного развития итальянского социалистического движения и достигнутых им успехов в борьбе, упомянутые внутренние ограничения не проявлялись еще со всей очевидностью, однако они не замедлили сказаться впоследствии.
«Демократическая волна», которая в самом начале ХХ в. захлестнула все итальянское общество, оказала влияние и на организованное католическое движение. Оно возглавлялось организацией «Опера деи конгресси» (ОДК), основанной в 1874 г. и разделенной на несколько секций, одна из которых, а именно вторая, специально занималась вопросами социальной политики и располагалась в Бергамо. До определенного момента ОДК проявлял максимальную активность в создании сельских касс взаимопомощи по образцу касс Райффайзен[396] в Германии. Такое начинание оказалось успешным: в 1897 г. существовало уже 705 католических сельских касс, причем большая их часть располагалась в областях с преобладанием мелкого производства, т. е. в Северной и Центральной Ломбардии, а также в области Венето севернее Полезины. Развернутая католиками деятельность, направленная на защиту мелких предприятий и мелкой собственности в годы аграрного кризиса, во многом предопределила превращение этих областей в так называемые «белые» зоны, каковыми они остаются вплоть до наших дней, а также усилила в среде духовенства Ломбардии и Венецианской области стремление к реальному пониманию ситуации и насущных потребностей простых людей. Именно в данной среде родился и сформировал свои убеждения скромный священник Анджело Джузеппе Ронкалли (1881–1963), сохранивший их и после избрания его папой в 1958 г., принявшим имя Иоанн XXIII.
Однако деятельность «Опера деи конгресси» ограничивалась лишь организацией сельских касс и обществ взаимопомощи. Ведь «непримиримые» (так называли католиков, которые, в отличие от умеренных клерикалов, отказывались вступать в какие-либо отношения с Итальянским государством), стоявшие во главе ОДК, разумеется, не собирались поощрять ассоциации, которые ставили целью, как тогда говорилось, «сопротивление», или, как это называется сегодня, синдикализм. По их представлениям, рабочие и предприниматели должны были сотрудничать, а не бороться друг с другом. Впрочем, именно таков был еще завет папы Льва XIII в его знаменитой энциклике Rerum novarum[397], изданной в 1891 г. Однако другая часть католического движения была склонна по-новому, т. е. шире и более современно, оценивать миссию Католической церкви, а именно как мужественное служение католиков на благо общества и даже как борьбу за социализм. Причем эту борьбу следовало вести не просто в рамках еще одного оппозиционного движения, но само это движение должно было стать по-настоящему массовым, а значит — реальной альтернативой иной оппозиции. В накаленной атмосфере конца XIX в. выделилась группа католиков, возглавляемая молодым священником из Марке, поселившимся в Риме, который в 1898 г. основал журнал «Культура сочиале» радикального, даже воинствующего направления, созданный по образцу социалистического журнала «Критика сочиале». Имя этого священника — Ромоло Мурри (1870–1944). Его последователи, вскоре назвавшие себя «христианскими демократами», развили в 1898–1902 гг. активную пропагандистскую и организационную деятельность, и, кроме того, им удалось создать многочисленные католические «белые лиги»[398]. Цитаделью зарождавшегося католического синдикализма стали северные районы Италии, особенно Ломбардия, где было много текстильных фабрик, на которых работали главным образом женщины. К тому же значительную часть населения этих районов составляли крестьяне, традиционно являвшиеся основной опорой духовенства. Однако влияние христианской демократии и ее организаций сильно выросло и на Сицилии, где тогда впервые вступил на политическое поприще другой молодой священник, о котором впоследствии будут много говорить и который приобретет большую известность. Им был Луиджи Стурцо[399].
Однако позиция, официально занятая Католической церковью по отношению к руководимому Мурри движению, оказалась не слишком благосклонной. В частности, это движение сильно сковывали папские постановления, изданные в феврале 1902 г., а последовавший затем, в июле 1904 г. роспуск ОДК, на некоторое время вообще приостановил его деятельность. Вот почему и позднее католические организации поневоле вступили в политическую жизнь и оказались не на левом, а на правом фланге борьбы, т. е. в соответствии с интересами умеренных клерикалов, а вовсе не с ожиданиями христианских демократов.
Развитие социалистического движения скоро убедило нового папу Пия Х (1903–1914) в том, что сначала следует ослабить, а затем и окончательно отменить известное предписание, относившееся ко времени падения Порта Пиа, которое запрещало католикам участвовать в выборах. Напротив, верующих призвали объединить силы с защитниками установленного порядка от бунтовщиков и возмутителей спокойствия. Однако семя, брошенное христианскими демократами на заре XX в., все же принесло свои плоды. В начале века на политическую сцену вышли не только социалисты, но и католики.
Экономическое и промышленное развитие
Последняя четверть XIX в. стала для экономики капиталистической Европы эпохой «тощих коров» — периодом решительного спада производства и деградации. Однако, как известно, на рубеже двух столетий экономика вступила в новую фазу — фазу ускоренного развития и экспансии. А для Италии, которая, возможно, испытала на себе последствия недавнего спада даже сильнее, чем любая из европейских стран, этот новый экономический подъем стал отправной точкой для нового роста и настоящего «взлета».
Начиная примерно с 1896 г. все экономические показатели сохраняли устойчивую тенденцию к повышению. За период с 1896 по 1908 г. индекс годового прироста промышленной продукции Италии в целом заметно вырос и достиг 6,7 %, а по некоторым ведущим отраслям, например таким, как металлургия, химическая промышленность и машиностроение, он превысил 12 %. Впечатляющий подъем переживало производство автомобилей. Возникало отчетливое ощущение, что итальянские машиностроители, словно заглянув в будущее, могли узнать заранее, какое стремительное развитие получит эта отрасль в не столь отдаленные времена. Количество фирм, производивших автомобили, возросло с 7 в 1904 г. до внушительной цифры — 70 — в 1907 г. Уже тогда главной стала компания ФИАТ, основанная в 1899 г.: стоимость ее акций претерпела головокружительный рост и увеличилась за несколько лет с 25 до 1885 лир. Еще одной новой отраслью, созданной совсем недавно, стала энергетика. На ее развитие многие тогда смотрели с возрастающим, даже чрезмерным оптимизмом, видя в ней возможность освободить Италию от необходимости импорта крупных партий угля. Производство электроэнергии возросло со 100 млн киловатт-часов в 1898 г. до 950 млн киловатт-часов в 1907 г., причем ускоренные темпы роста сохранялись ив 1914 г., когда выработка электроэнергии достигла 2575 млн киловатт-часов.
Довольно быстро Италия превратилась из страны с абсолютным преобладанием сельского хозяйства, какой она оставалась еще в конце XIX в., в аграрно-индустриальную державу. Если в 1900 г. продукция аграрного сектора составляла 51,2 % ВВП, а промышленная продукция — лишь 20,2 %, то в 1908 г. разница между этими показателями значительно сократилась (она составила, соответственно, 43,2 и 26,1 %), причем наметившаяся тенденция с тех пор продолжала оставаться неизменной. Следует, однако, подчеркнуть, что лишь в 1930 г., впервые за всю историю Итальянского государства, объем промышленной продукции превысил объем продукции сельского хозяйства. Вследствие столь быстрого индустриального развития многие, особенно большие города Италии постепенно приобретали облик современных крупных промышленных центров. Прежде всего этот процесс происходил, естественно, в Северной Италии, где Милан стал уже на вполне законных основаниях претендовать на роль духовной и экономической столицы королевства. Что касается Турина, то с появлением там большого числа фабрик и автомобильных заводов он начал постепенно восстанавливать свой статус и значение, которое потерял после переноса столицы. Из крупного, но все же провинциального города, управляемого представителями местной аристократии и клира, он довольно быстро превратился в крупный промышленный центр, где развернули весьма активную деятельность предприимчивые и циничные буржуа. На Юге же лишь Неаполь имел своеобразный промышленный район — Баньоли, где в 1905 г. начал работать металлургический комбинат компании «Ильва».
Индустриальный подъем, охвативший Италию в 1900-х годах, ничуть не изменил, а даже, напротив, еще более определил особенности ее предпринимательства, которые сформировались в последние десятилетия XIX в. Учреждение смешанных банков по немецкому образцу, совершавших кредитные операции под залог движимого имущества для финансирования индустрии, стало еще одним фактором, указывавшим на зависимое и подчиненное положение промышленности по отношению к финансовой сфере. В результате большая часть «замороженных» средств банковского капитала вкладывалась в предприятия, обещавшие наивысшую и чаще всего немедленную головокружительную прибыль. Речь идет о так называемых «защищенных» отраслях, находившихся под особым покровительством государства, которые стали основой первого промышленного бума в Италии. Прежде всего это относилось к предприятиям черной металлургии, которые в результате ряда слияний и соглашений все больше превращались в самые настоящие тресты. Во главе этих организаций стояли либо старые предприятия Терни и Савоны, занимавшиеся вторичной переработкой сырья, либо недавно возникшие заводы в Пьомбино и Баньоли, работавшие в режиме полного цикла и использовавшие руду, которую ввозили с о. Эльба. Себестоимость продукции металлургического треста, в финансировании которого принимал активное участие Банка коммерчиале, значительно превышала цены на международном рынке, поэтому его предприятия работали в основном по государственному заказу. Государство полностью взяло под свою защиту и хлопчатобумажную промышленность, продукция которой выросла в 1900–1908 гг. с 118 602 до 179 776 тонн пряжи, а объем капиталовложений в эту отрасль возрос втрое. Столь же стремительно увеличилось в рассматриваемый период производство сахара, также находившееся под защитой государства, что привело в конце концов к кризису перепроизводства. Однако причиной кризиса явилось вовсе не насыщение рынка, поскольку годовое потребление сахара в Италии в 1913 г. составляло 3 кг на душу населения — один из самых низких в Европе показателей, — а высокая стоимость продукции. Но, вместо того чтобы снизить цены, сахарозаводчики пошли по другому пути и после 1913 г. сократили его производство вдвое.
Большую выгоду извлекало из протекционизма и судостроение, тесно связанное через компанию «Терни» с металлургией. Впрочем, и машиностроение, имевшее прочную базу и крепко стоявшее на ногах, не испытало бы такого бурного развития, которое оно переживало именно в эти годы, если бы не крупные госзаказы, явившиеся следствием национализации железных дорог.
Однако стремительный рост важнейших отраслей итальянской промышленности нельзя объяснить лишь осуществлением протекционистской политики. Необходимо учитывать еще один фактор: низкую стоимость рабочей силы.
В начале XX в. рабочие Италии были не только одними из самых низкооплачиваемых в Европе. Они имели также самый продолжительный рабочий день, что никак не регулировалось законодательно, а определялось исключительно сложившимися фактическими отношениями между работниками и нанимателями. К этому времени некоторые наиболее боевые и сплоченные категории трудящихся сумели в ходе забастовок добиться сокращения рабочего дня в среднем до 8 часов. Однако другие, менее защищенные категории трудящихся, среди которых преобладали женщины и выходцы из деревни, в частности ткачи, часто трудились по 12 часов и более. В ряде случаев рабочий день измерялся по традиционной формуле — от восхода до заката солнца. Что же касается заработной платы, то широкое применение женского и детского труда по-прежнему позволяло удерживать ее на низком уровне, несмотря на некоторое повышение жалованья в результате забастовок и выступлений рабочих начала XX в. Зарплата женщин и детей составляла примерно от трети до половины заработка взрослого мужчины-рабочего. Кроме того, в начале столетия не существовало никакой законодательно оформленной регламентации женского и детского труда, за исключением закона 1886 г., запрещавшего нанимать на работу детей моложе 9 лет. Лишь в 1902 г. возрастная планка была поднята до 12 лет, а также вводились некоторые ограничения в использовании женского труда. Однако закон 1902 г., который стал компромиссным вариантом при обсуждении двух проектов, представленных правящей партией и социалистами, весьма часто нарушался и в последующие годы.
Низкая заработная плата, продолжительный рабочий день, жесткие протекционистские таможенные пошлины, государственные заказы и сильное вмешательство государства — все это постоянно наводило на мысль о том, будто промышленность или, по крайней мере, некоторые ее отрасли были в Италии — по выражению Луиджи Эйнауди[400] «стране ремесленников и крестьян» — искусственным образованием, своего рода тепличным растением. Этот человек, а также Антонио Де Вити Де Марко[401], Гаэтано Сальвемини[402], другие ученые и публицисты потратили немало сил и энергии на то, чтобы разоблачить в глазах общественности непоследовательность и привилегии баронов индустрии — гигантов металлургической, хлопчатобумажной и сахарной промышленности, настоящих современных деспотов, чье благосостояние складывалось за счет потребителей, и в первую очередь за счет крестьян Южной Италии.
Тем не менее уже в течение длительного времени итальянская экономика развивалась весьма быстрыми темпами, причем государство начало регулировать экономическую сферу и было заинтересовано в этом самым непосредственным образом. Вот почему в сложившихся условиях ни одно правительство не смогло бы и далее осуществлять чисто либеристский курс, а все доводы сторонников либерализма в экономической политике, равно как и демократов-меридионалистов как бы взвешенно и убедительно они ни звучали, были все же лишь laudationes temporis acti — ностальгией по тому пути, по которому можно было идти когда-то, в иные времена, но который теперь был закрыт. Индустриальное развитие Италии, какой бы дорогой оно ни шло, стало уже свершившимся фактом. Свершившимся фактом стал также и процесс формирования промышленного пролетариата и — как следствие этого — пролетарского сознания. Именно на это и следовало сделать упор в борьбе за прогресс и обновление страны. По крайней мере, так рассуждали социалисты, и их доводы находили понимание у человека, который на протяжении более чем десяти лет сумел поддерживать равновесие в политической жизни Италии. Им был Джованни Джолитти.
«Система Джолитти»
В 1901–1909 гг. Джолитти стал главным действующим лицом в итальянской политической жизни — деятелем такого же масштаба, какими до него были Агостино Депретис и Камилло Бенсо Кавур. Заняв сначала ключевой пост в правительстве Джузеппе Дзанарделли, а по сути дела став «серым кардиналом» в политике страны, в ноябре 1903 г. он возглавил Совет министров и находился на этом посту до декабря 1909 г., за исключением лишь периода с марта 1905 по май 1906 г. В течение этого короткого отрезка времени в Италии сменили друг друга сначала кабинет Алессандро Фортиса, который был, по существу, лишь заместителем Дж. Джолитти, и правительство во главе с бывшим лидером парламентской оппозиции Сиднеем Соннино, находившееся у власти очень недолго.
Будучи достаточно опытным и давно пришедшим в политику человеком, Джолитти сразу же зарекомендовал себя как гибкий и предусмотрительный деятель, не чуждый эмпиризму и не гнушавшийся оппортунизмом, а также как хороший практик. Та непринужденность, с которой он, используя все дозволенные, а иногда и не вполне дозволенные методы, манипулировал парламентским большинством; та легкость, с которой он обеспечивал себе при голосовании поддержку депутатов некоторых оппозиционных фракций (так называемых «сателлитов») в обмен на ряд уступок для этих фракций; та беспринципность, с которой ему всегда удавалось опереться на политические клиентелы Юга; наконец, та точность и безошибочность, с которой ему удавалось заранее предсказать результаты выборов, особенно в южных избирательных округах страны, — все это объясняет тот факт, что Джолитти неоднократно обвиняли в «трансформизме». Дело дошло до того, что Сальвемини, один из наиболее воинствующих представителей меридионализма, даже навесил на него ярлык «министра преступного мира»[403]. В действительности Джолитти преуспел на этом поприще ничуть не больше, а, вероятно, даже меньше, чем все его предшественники. Зато в отличие от многих из них он все же имел твердые политические убеждения, никогда не терял в хитросплетениях повседневной политической жизни общих ориентиров и никогда не смешивал стратегию с тактикой.
В основе его взглядов лежало, как уже отмечалось, неприятие «имперской» внешней политики в любой ее форме, и в частности политики, проводимой Криспи, а также твердая уверенность в том, что, для того чтобы разрешить важнейшие внутренние проблемы, Италии необходимы спокойствие и мир. В своем внешнеполитическом курсе возглавляемый Джолитти кабинет министров, при активном участии министров иностранных дел Джулио Принетти и Томмазо Титтони, все больше отходил от абсолютной приверженности Тройственному союзу, за что ратовал Криспи. Прежде всего это проявилось в постепенном сближении Италии с крупнейшими европейскими державами, в первую очередь с Францией. Именно с ней в 1901–1902 гг. были подписаны два соглашения, закреплявшие сферу французских интересов в Марокко, а итальянских — в Ливии (Триполитания и Киренаика). Затем был достигнут ряд договоренностей с Англией. Впрочем, с этой страной Италия всегда поддерживала хорошие дипломатические отношения. Однако теперь Великобритания признала возможность установления итальянского протектората над Ливией. И наконец, было подписано соглашение с Россией. В 1904 г. президент Франции Э. Лубе был принят с особым радушием во время официального визита в Рим. А всего за год до этого, в 1903 г., гостем короля Италии оказался английский монарх Эдуард VII. Тогда же в Италию должен был прибыть с официальным визитом и русский царь Николай II, однако бурная кампания, развернутая социалистами и анархистами, привела к тому, что эта поездка была отложена до 1909 г.[404]
Таким образом, уходила в прошлое эпоха, когда, как во время правления кабинета Криспи, формирование внешнеполитического курса Италии сопровождалось острыми дебатами и разногласиями.
Наступал период наведения мостов и умиротворения. Удачное расположение звезд на политическом небосклоне способствовало созданию благоприятной ситуации, сложившейся на тот момент в политике и дипломатии. Теперь подул сильный ветер перемен и рассеял тучи крупных конфликтов и столкновений. Даже прусский канцлер Бернгард фон Бюлов вовсе не находил ничего дурного в том, чтобы Италия «станцевала тур вальса» вне Тройственного союза. Что касается колониальной политики, то, отказавшись от планов вторжения в Эфиопию и отложив на некоторое время решение вопроса об установлении опеки над Ливией, Италия ограничилась введением прямого управления в Сомали (1905), над которым уже давно был признан итальянский протекторат.
Осуществление страной подобного внешнеполитического курса, направленного на разрядку, позволило Джолитти уже в первом десятилетии XX в. проводить либеральную внутреннюю политику обновления, которого после «черных дней» 1898 г. ждала от него вся Италия. Премьер-министр все еще продолжал придерживаться убеждения в возможности возрождения и обновления снизу всего итальянского общества, и в первую очередь итальянской деревни, — ведь именно такова была одна из парадигм Рисорджименто. Однако он был менее всего доктринером и прежде всего политиком, а потому осознавал тот факт, что развитие промышленности Италии, в какой бы форме оно ни происходило, равно как и зарождавшееся рабочее движение, — это необратимые явления, которые нельзя повернуть вспять, а также и то, что индустрия и профсоюзы стали к тому времени наиболее организованными и динамичными силами общества. Именно поэтому приоритетным направлением политики Джолитти стали наведение мостов между либеральной буржуазией и теми, кто сплотился вокруг ИСП, и курс на сотрудничество между ними. Если бы итальянские промышленники могли проникнуться убеждением, что повышение заработной платы рабочим будет в конечном счете отвечать их собственным интересам, и если бы, кроме того, социалисты сумели обуздать и держать под контролем революционное нетерпение и бунтарские устремления масс, которые шли за ними, — тогда можно было бы надеяться на постепенное преодоление порочного круга нищеты и отсталости, в котором, как в тисках, были зажаты наиболее отсталые регионы и отрасли экономики Италии. В этом случае можно было бы ожидать и того, что созданный таким образом блок, куда вошли бы рабочие и предприниматели, социалисты и передовые либералы, обладал бы большой притягательной силой и поэтому смог бы преодолеть как эгоистические побуждения ретроградов, находившихся на самом верху социальной пирамиды, так и озлобленность униженных низов.
Сначала казалось, что этот смелый политический план имеет все шансы на успех: ведь перед лицом новой волны забастовок, охвативших страну в 1901–1902 гг., новый министр внутренних дел Джованни Джолитти отнюдь не потерял голову. Он не обращал внимания на настоятельные требования тех землевладельцев, которые, подобно графу Арривабене из Мантуи, по случаю забастовок выгоняли на работу своих волов, которых нарекли именами ненавистных руководителей крестьянских лиг. Он считал необходимым лишь осуществление контроля над тем, чтобы закон не нарушался обеими сторонами. Такая политика была абсолютно новой и непривычной для страны, где прежде бастующий в большинстве случаев считался едва ли не преступником. По-видимому, именно по этой причине в сельской местности стали проходить забастовки под лозунгом «Да здравствует Джолитти!». Теперь уже не только крестьяне и рабочие, участвовавшие в стачках и таким образом защищавшие свои интересы благодаря организованному ими стачечному движению, добились увеличения заработной платы и улучшения условий труда — завоеваний, которые еще за несколько лет до этого казались невозможными. Теперь уже все общество испытывало ощущение, что в Италии наконец что-то изменилось. Парламент стал заниматься вопросами, связанными с социальным законодательством, и обсуждал закон о труде женщин и детей, а также об учреждении Национальной палаты труда. В печати и в стране в целом проводились горячие дискуссии по таким важнейшим проблемам, как положение дел на Юге, всеобщее избирательное право, сокращение военных расходов.
Но этот новый политический курс вызывал и ожесточенное сопротивление. Наиболее непримиримыми и твердолобыми его противниками стали крупные землевладельцы Южной Италии и Паданской равнины, которые были застигнуты врасплох новой волной забастовок и проявляли крайнее упрямство, отказываясь идти на какие-либо уступки. К тому же, естественно, что не всех промышленников удалось убедить в уместности и своевременности повышения оплаты труда работникам. Многие из них подняли также волну протеста против принятия закона о женском и детском труде.
Наконец, противником взятого курса был и королевский двор. Правда, новый монарх не имел ярко выраженных реакционных убеждений своего предшественника и его энергичной супруги. Однако, обладая нерешительным и скрытным характером, он не мог противиться влиянию военных. Военные расходы поглощали весьма значительную часть государственного бюджета и не подлежали сокращению. В ходе трудовых конфликтов армейские части, вызванные для наведения порядка, часто открывали огонь по манифестантам. В общем, не проходило и года без того, чтобы в Италии не произошло, как тогда говорили, «массовой резни пролетариев».
Поэтому, когда во второй половине 1902 г. несколько ухудшилась экономическая конъюнктура, промышленники и землевладельцы воспользовались этим обстоятельством и перешли в контрнаступление. Штрейкбрехерство постепенно получало все большее распространение в ряде провинций, а более широкое применение сельскохозяйственных машин позволило хозяевам взять реванш и вернуться на отвоеванные позиции. Между тем рабочее движение терпело первые тяжелые поражения. Ведь все забастовки сельскохозяйственных рабочих в Паданской долине, проходившие весной-летом 1902 г., а также крупная стачка текстильных рабочих Комо в сентябре того же года закончились неудачей. Тем временем на Юге, в населенных пунктах Кандела в Апулии и Джарратана на Сицилии, где силы правопорядка дважды открывали огонь по манифестантам, убедительную победу почти повсеместно одержали прежние сторонники каморры и мафии. Перед лицом этих первых неудач, тем более горьких, что им предшествовало много славных побед, блок сил, которые прежде группировалось вокруг ИСП, начал раскалываться и распадаться на множество частей. Наиболее сплоченное ядро городского промышленного пролетариата, который был организован в рядах профсоюзов, созданных по отраслевому принципу, а также самые массовые провинциальные сельские федерации Паданской равнины, находившиеся под влиянием своих реформистских руководителей, продолжали надеяться на Джолитти и поддерживать его политику. Однако другие участники этого массового движения скоро начали поддаваться настроениям апатии и равнодушия, а в ряде случаев и разочарования и, как прежде, выражать недоверие государству. Они настаивали на том, чтобы палаты труда прибегли к такому решительному и грозному средству, как «всеобщая стачка», — лозунг, оказавшийся в тот период на слуху и во Франции, и в Италии. Что касается радикальной южной буржуазии, то и она также все больше отдалялась от ИСП, упрекая ее — и не без оснований — в том, что партия уже давно перестала интересоваться проблемами Юга и сосредоточилась исключительно на борьбе за узкокорпоративные интересы рабочих и крестьян Севера.
Очень скоро ИСП оказалась расколотой изнутри на несколько течений. Главными из них были реформисты, наиболее авторитетным и мудрым представителем которых стал Филиппо Турати. Реформисты выразили готовность продолжать негласное сотрудничество с Джолитти и по возможности даже воплотить это сотрудничество в практику прямого участия социалистов в работе правительства. Существовало также течение «непримиримых», или революционеров, откровенно призывавшее к лобовому столкновению. Наиболее заметными представителями этого течения были Энрико Ферри (1856–1929) и Артуро Лабриола (1873–1959). Последний, молодой неаполитанский публицист, который, попытавшись сначала, причем без особенного успеха, бороться против кланов и клиентелы, царивших в городском управлении, переселился в Милан и основал там газету «Л’Авангуардиа сочиалиста», где под видом идей увриеризма излагал свои мелкобуржуазные и экстремистские взгляды. На протяжении второй половины 1902 и в 1903 г. именно это последнее течение продолжало завоевывать позиции, несмотря на его разгром в августе 1902 г. на съезде ИСП, проходившем в г. Имола. Поэтому, когда в ноябре 1903 г. Джолитти официально пригласил Турати войти в состав нового кабинета, тому пришлось отказаться, поскольку, будучи умным политиком, он прекрасно понимал, что, дав согласие, он лишит себя последних остатков популярности. Несколько месяцев спустя друг Турати Биссолати был вынужден оставить пост редактора газеты «Аванти!», который теперь занял Ферри, а в апреле 1904 г. на съезде ИСП в Болонье революционное течение во главе с Лабриолой и самим Ферри получило большинство в партии. Прошло еще несколько месяцев, и глубокое разочарование и недовольство масс вылилось в первую в истории Италии всеобщую забастовку, проведенную по инициативе Палаты труда Милана, где преобладали сторонники Лабриолы, и организованную после очередной «массовой резни пролетариев» на Сардинии. Совершенно случайно первый день этой забастовки совпал с рождением наследника престола. Официальная пропаганда сделала все возможное для того, чтобы это «счастливое событие» стало поводом для всенародного ликования в Италии, что и было организовано правительством и навязано им сверху. Однако вместо этого состоялись демонстрации забастовщиков, которые противопоставили свой «пролетарский траур» «счастливому событию».
В создавшейся ситуации Джолитти был убежден в том, что это движение очень быстро иссякнет (что и произошло в действительности), поэтому он не поддался искушению ввести в стране чрезвычайное положение и не приостановил действующие законы. Когда же гроза прошла, он распустил парламент и назначил новые выборы, которые проходили под знаком возмущения здравомыслящих людей злодеяниями, совершенными толпой и отдельными бунтовщиками. Это привело к победе кандидатов от правительственного блока и ощутимому поражению социалистов. Именно поэтому новый папа Пий X согласился смягчить строгое соблюдение принципа non expedit, а в парламенте появилась первая фракция представителей от католического движения. Правда, в ватиканских кругах их стали называть «депутатами-католиками», вероятно для того, чтобы ослабить политическое значение данного события.
Однако Джолитти отказался от своих политических планов еще до этого. Ведь премьер-министр никак не хотел допустить, чтобы движение, в развитие которого он внес свой вклад, слабея, подорвало также его собственное влияние и политические позиции. Уйдя в отставку в марте 1905 г., Джолитти примерно в течение года давал возможность завоевать большинство и выработать общую программу своим противникам на правом фланге политической жизни, а также революционным руководителям ИСП, что они безуспешно попытались сделать. В этот период было сформировано правительство Сиднея Соннино, в состав которого вошли представители левых радикалов и за которое в ряде областей голосовали также и социалисты. Однако оно просуществовало очень недолго и ушло в отставку.
В мае 1906 г., воспользовавшись более благоприятной и подходящей для себя политической ситуацией, Джолитти вновь взял в свои руки бразды правления. Так начался наиболее длительный период его деятельности — до декабря 1909 г. К этому времени «система Джолитти» достигла своего апогея. Социалисты не входили в состав нового правительства, да они и не могли бы участвовать в его работе, поскольку уже сделали неудачный выбор и скомпрометировали себя откровенной поддержкой кабинета Соннино. Однако социалисты больше не проявляли враждебности и в отношении правительства Джолитти или даже оказывали ему поддержку в тех случаях, когда это не противоречило их программным установкам, тем более что реформистское направление, возглавляемое Турати и Биссолати, вновь получило большинство на партийном съезде во Флоренции в 1908 г. С другой стороны, создание в 1906 г. Всеобщей конфедерации труда (ВКТ)[405], все основатели и руководители которой также были реформистами, позволило лучше организовать руководство профсоюзным движением и даже перехватить инициативу отдельных палат труда. Более того, после этого практически исчезли наметившиеся в 1903–1905 гг. признаки застоя. А весьма благоприятная экономическая конъюнктура позволила, в свою очередь, вернуться к нормальной практике разрешения трудовых конфликтов. В то же время парламенту удалось добиться возобновления деятельности по созданию социального законодательства, и в частности принять новые законы об условиях труда на рисовых плантациях и на вредных производствах, в ночные часы и в праздничные дни, а также законы о трудовых соглашениях. Относительно ситуации на Юге были приняты специальные законы, касающиеся таких областей, как Сицилия, Калабрия и Базиликата, а еще раньше, в 1905 г., утвержден проект строительства водопровода в Апулии. После национализации железных дорог, осуществленной в 1905 г. министерством Алессандро Фортиса, настал черед национализации частных телефонных линий. Одним словом, это были годы хорошей работы и успешного правления.
Как будет показано далее, в конце долгой эпохи правления Джованни Джолитти вдруг зазвучал сигнал тревоги. Обстоятельства изменились под воздействием самых разных, зачастую противоборствующих сил. Воды политической жизни Италии вновь забурлили, и страна снова вступила в сложный период своей истории. Однако, прежде чем приступить к его анализу, было бы уместно ненадолго остановиться и оглянуться назад, чтобы оценить, какой путь прошла Италия за годы правления Джолитти.
«Малышка Италия»
Когда 29 июня 1906 г. министр финансов Л. Луццатти объявил о конверсии государственных ценных бумаг и о сокращении выплат по ним с 5 до 3,75 %, то все трибуны единодушно разразились овациями, а депутаты от всех партий и фракций начали восторженно обниматься прямо в зале заседаний палаты депутатов, в узком пространстве между креслами депутатов и правительства. Этому заявлению предшествовала продолжительная речь, которую произнес Луццатти перед депутатами и в которой министр обратил внимание на улучшение ситуации в финансовом мире, проиллюстрировав это многочисленными фактами и примерами, а также упомянул о высочайшей популярности государственных облигаций. Об этом событии подробно повествует Бенедетто Кроче в книге «История Италии». Таким образом, закончился наконец тот кошмар постоянного финансового дефицита, который омрачал первые годы существования единого Итальянского государства. Этот дефицит вновь дал о себе знать во время глубокого банковского кризиса, следствием которого стала целая череда банковских скандалов. Однако теперь положение кардинальным образом менялось. В Италии возникло ощущение того, что приближается эпоха процветания.
И в самом деле, в 1900-х годах условия жизни значительной части населения заметно улучшились. Предприниматели уже получили возможность в полной мере вкусить первые плоды благоприятной экономической конъюнктуры. Высококвалифицированные рабочие добились увеличения зарплаты и сокращения рабочего дня. Государственные служащие также почувствовали ощутимую прибавку к жалованью. Батраки и сезонные сельскохозяйственные рабочие видели, как начали успешно действовать, а в ряде случаев даже процветать их кооперативные объединения в развитых областях, расположенных в Паданской долине. Благодаря Джолитти кооперативы получили возможность брать подряды на общественные работы.
Конечно, для многих итальянцев все эти изменения вовсе не означали перехода к подлинному благосостоянию. Однако они, в общем, способствовали созданию хотя и умеренного, но вполне достойного, а временами и достаточно высокого жизненного уровня.
Постепенно пробивал себе дорогу буржуазный стиль жизни. Находилось время для всего понемногу: и для развлечений, таких разнообразных и характерных для итальянской «Прекрасной эпохи», и для отпуска на море или в горах, и для посещения театра, и для бесед. В области музыкального искусства огромную популярность завоевала нашумевшая в те годы опера Джакомо Пуччини «Богема», и публике полюбились ее буржуазные персонажи, движимые повседневными, мелкими страстями. Другой такой же нашумевшей оперой была «Мадам Баттерфляй», которую давали во всех театрах начиная с 1904 г. и которая стала своеобразной данью моде на экзотику таинственного и непостижимого Востока. Музыка была несложная, понятная, создававшая веселое настроение, а потому арии из этих опер, ставшие модными, распевали повсюду.
В поэзии же преобладали настроения смутно-неопределенные. В основном превозносились маленькие радости и изысканная меланхолия буржуазного образа жизни. А в распоряжении тех, кто искал более острых ощущений, было искусство футуристов, этих enfants terribles[406]того времени. Они объявили войну спагетти, воспевали красоту машин и их преимущества по сравнению с достоинствами Ники Самофракийской. На этом поприще основную славу снискал неподражаемый Габриеле Д’Аннунцио и его подруга, незабвенная и неповторимая «божественная» Элеонора Дузе[407], бывшая к тому времени дамой далеко не первой молодости.
Свои первые шаги совершал и другой новый, самый модный, современный и волновавший умы вид искусства — кинематограф. Ведь именно в Италии раньше, чем в какой-либо другой европейской стране, осознали грандиозные возможности этого способа художественного выражения. И сама киноиндустрия возникла в Италии гораздо раньше, чем в остальных государствах Европы. На так называемых studios (так тогда называли киностудии Рима, Милана и Турина) были созданы первые шедевры киноискусства, получившие всемирную известность исторические фильмы — «Кабирия», «Последние дни Помпеи», «Камо грядеши?». Тогда же появились и первые женщины — «вамп» мирового кино, в частности Франческа Бертини и Лида Борелли.
Возникает и еще один вид моды — спорт, особенно автомобильные гонки. В этом соревновании победу за победой одерживали итальянские марки автомобилей — «ФИАТ», «Мазерати», «Альфа Ромео», и закладывались основы процветания самых прославленных компаний. Что же до широкой публики, то для нее существовали футбол, который быстро приобрел огромную популярность, а также велосипедный спорт. Именно тогда стала регулярно проводиться знаменитая изнурительная велогонка «Джиро д’Италиа».
Впрочем, немало было и тех, у кого эта обывательская, опьяненная массовой культурой «Малышка Италия» (Italietta), не вызывала никаких чувств, кроме раздражения, скуки и неудовлетворенности. Они считали такую Италию ничтожной, бесцветной, лишенной импульсов. Однако, как будет сказано в следующем параграфе, после потрясений Первой мировой войны, тяжелого послевоенного периода и первых лет фашистской диктатуры оценки этой эпохи в корне изменятся. Вот когда многие итальянцы, оглядываясь на свое недавнее прошлое, с сожалением и даже ностальгией вспомнят «Малышку Италию» и эру Джолитти. Вот когда та ушедшая в прошлое Италия будет казаться им тихой, уютной гаванью, а то время — счастливой эпохой для скромных домохозяек, да и вообще чуть ли не золотым веком, когда лира обеспечивалась золотом, страсти были менее бурными, а чиновники — не такими продажными.
Пожалуй, лишь Бенедетто Кроче, как никому другому, удалось в полной мере воскресить на страницах своей «Истории Италии», первое издание которой увидело свет в 1927 г., образ той, прежней страны. Автор сумел подчеркнуть славу и достоинство той эпохи, ее непритязательность и скромность, и ему удалось показать времена, когда Италию еще не сотрясали политические бури, особенно такие ужасные, как война. Впрочем, едва ли кто-то мог бы сделать это лучше его. Ведь Кроче вырос и сформировался как личность именно тогда и впитал в себя все лучшее, что та эпоха заключала в себе. Поэтому неудивительно, что из-под его пера вышло лучшее описание времени «Малышки Италии». В самом деле, главное, что характеризует его forma mentis[408], созданную им философскую систему, — это ярко выраженная, хотя и, как бы парадоксально это ни звучало, стройная эклектика. Выработанная Кроче историософская концепция, предпринятое им новое прочтение философии гегелевского толка, введение категории избранных — все это результат удачного преломления в его мировоззрении различных установок. В мировоззрении этого мыслителя причудливо сплелись строгий и последовательный идеализм, присущий поколению интеллектуалов, переживших эпоху Рисорджименто, и элементы материализма, воспринятые им из той трактовки марксизма, который Кроче изучал в молодости. Его литературное наследие, вкусы, интерпретации идей, отображенных в многочисленных критических произведениях, были вполне традиционного толка. Что касается эстетики, то здесь — хотел сам философ того или нет — обоснование его теоретических представлений об интуитивной природе искусства послужили, к несчастью для Кроче, питательной почвой для возникновения различных течений фрагментизма и соответствовали самым ультрасовременным направлениям в новой итальянской литературе. Сама борьба этого интеллектуала против позитивистской культуры Италии являлась, по сути дела, еще и отражением противостояния между этими самыми современными направлениями и теми течениями, которые уже стали старомодными. Однако в конце концов, убедившись в дилетантстве и поверхностности этого нового авангарда, Кроче пересмотрел свои взгляды на него — ведь новаторством он, безусловно, был лишь в момент зарождения. Действительно, никто, кроме Кроче, не смог бы в такой полной мере овладеть искусством подлинного авангарда, облагороженным стариной и традициями. И никто не смог бы с таким блеском, как он, выразить идею о преемственности и сопричастности итальянской культуры с ее собственным прошлым. К сожалению, идея Кроче о самодостаточности итальянской культуры обернулась, увы, лишь провинциализмом у его куда менее великих эпигонов. Поэтому совершенно естественно, что в написанной им «Истории Италии» основой концепции и главной парадигмой стали идеи преемственности и восхваление умеренности, а также иренистический взгляд[409] на исторический процесс.
В действительности же эта Италия новой формации — обновленная, переживавшая как раз тогда эпоху своего формирования — скрывала за своим блестящим фасадом Италию прежних лет, которая по-прежнему оставалась страной крестьян и бедняков. Ведь едва ли можно всерьез говорить о сколько-нибудь значительном преодолении нищеты или об уменьшении связанного с этим отчаяния среди населения тех регионов страны, которые примыкали к наиболее развитым областям. Никакой особой разницы между показателями переписей 1901 и 1911 гг. не было. По-прежнему 34 % активного населения занимались сельскохозяйственным трудом, в то время как в промышленности было занято лишь 16,94 % итальянцев, причем понятие «лица, занятые в промышленности» трактовалось широко, так как в него включались и ремесленники, и рабочие, трудившиеся на предприятиях полуремесленного типа. В 1901 г. количество занятых в промышленном производстве составило 15,57 %, что свидетельствовало скорее о более быстрых темпах увеличения объемов продукции, чем о формировании промышленного пролетариата. По сути дела, Италия по-прежнему оставалась аграрной страной, населенной неграмотными крестьянами и горожанами, страной эмигрантов и массового оттока населения. Доля людей, не умевших читать и писать, была еще достаточно велика и составляла 38 %. Что касается эмиграции, то в первом десятилетии ХХ в. число ежегодно уезжавших из страны людей постоянно возрастало, и в 1913 г. оно достигло рекордной цифры в 873 тыс. человек. К этому времени число итальянцев, которые покинули родину после первого крупного сельскохозяйственного кризиса, составило уже 5–6 млн человек, и большая их часть происходила из южных провинций. Тщательное исследование условий жизни крестьян Юга, предпринятое по инициативе Джолитти, показало, что пресловутый «южный вопрос» актуален как никогда. Более того, экономическое и промышленное развитие итальянского Севера, которое происходило в те годы весьма быстрыми темпами, способствовало еще большему обострению этого вопроса и одновременно со всей определенностью указывало на стремление превратить Юг чуть ли не в полуколонию, подчиненную северному капиталу. Приведенные соображения представляют собой сжатое изложение лишь самых болезненных государственных проблем, а сколько еще острых вопросов стояло на повестке дня!
Кто знает, возможны ли были дальнейшее поступательное развитие и позитивные сдвиги в экономике, если бы страна продолжала следовать по пути, предложенному и начатому Дж. Джолитти, и осуществлять новый политический курс. Быть может, в этом случае удалось бы произвести ряд других преобразований и принять прогрессивные законы, чтобы разрубить наконец цепи отсталости, по-прежнему сковывавшие развитие большей части страны. Но эти времена заканчивались, политический климат в Италии заметно ухудшался, удачные для экономики годы прошли, а тучи на небосклоне все более сгущались. Уходила в прошлое целая эпоха — эпоха «жирных коров» итальянской экономики. Жаждали реванша силы, которые долгое время лишь изредка и осторожно напоминали о себе. Наступали времена для новых экспериментов.
Левые и правые противники Джолитти
1908 год стал во многих отношениях переломным моментом в современной истории Италии. И случилось это не только в связи с ужасным землетрясением, которое разрушило города Реджо-ди-Калабрия и Мессина. Аннексия Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины привела к серьезным дипломатическим последствиям сразу в нескольких странах и вызвала бурю возмущения в ирредентистски настроенных кругах. В результате этого произошел сдвиг в итальянском общественном мнении. Стало совершенно очевидно, что в международных отношениях грядут далеко не лучшие времена. И в связи с этим, основным направлением внешней политики Италии становилось то, насколько будут учитываться ее интересы, насколько заметное место займет страна в Европе и каким образом она впишется в европейский контекст с учетом новой расстановки сил в эпоху империализма.
Обстановка осложнялась не только в сфере международных отношений, но и внутри страны. Итогом этого стало ухудшение экономической конъюнктуры. Кризис 1907 г. затронул сначала металлургическую и автомобильную отрасли промышленности, что, в свою очередь, спровоцировало стремительное падение курсов акций и ценных бумаг, а также экстренное и весьма решительное вмешательство банков. В 1908 г. сходные явления дали о себе знать в текстильной и хлопчатобумажной промышленности ив производстве сахара. Впрочем, предпринятые банками неотложные меры по спасению этих отраслей и соглашения между промышленными и банковскими группами, направленные на создание трестов и концернов, позволили преодолеть самую тяжелую фазу экономического кризиса. В частности, этому способствовало учреждение треста в черной металлургии, Института хлопчатобумажной промышленности и концерна, объединившего предприятия по добыче и переработке серы.
Тем не менее все это отнюдь не изменило основной тенденции, поскольку в последовавшие за этим годы показатели роста производства на мелких предприятиях ремесленного и полуремесленного типа все же оказались значительно ниже, чем в предшествующее десятилетие. Так, расчеты продемонстрировали, что запять лет, с 1908 по 1913 г., их доля ежегодно уменьшалась в среднем на 2,4 %. И кроме того, не следует недооценивать тот факт, что экономические трудности, со всей отчетливостью проявившиеся в 1907–1908 гг., во многом способствовали развитию тенденции к концентрации средств производства, к его монополизации — процессу, быстро набиравшему обороты. Прямым следствием этого процесса стало усиление зависимости государства от крупного капитала, т. е. рост воздействия и даже давления на государство со стороны крупных трестов и отраслей промышленности, находившихся в сфере их влияния.
Поэтому не стоит удивляться тому, что в таких условиях оппозиция курсу Джолитти, естественно, находила благоприятную почву в итальянском обществе. Этому способствовала и обстановка нестабильности и всеобщей неуверенности в будущем.
В первую очередь дала о себе знать левая оппозиция. 1908 год был также годом самой ожесточенной борьбы итальянского профсоюзного движения. Тогда стачка батраков и арендаторов на многие месяцы парализовала экономическую деятельность в окрестностях Пармы (Пармская забастовка). Это была своеобразная проба пера нового политического движения — революционного анархосиндикализма, который уже сделал первые шаги и все более утверждался в рамках итальянского социализма. Среди руководителей и глашатаев этого движения надо особо отметить Артуро Лабриолу, вдохновителя всеобщей стачки 1904 г., и Альчесте Де Амичиса, секретаря Палаты труда Пармы, который стал одним из руководителей стачки 1908 г. В первую очередь А. Лабриола и А. Де Амичис обращались к теоретическим положениям Ф. Пеллутье[410] и Ж. Сореля с его работой «Размышления о насилии». Эти идеи довел до сведения широкой публики Б. Кроче. Лидеры анархо-синдикализма отстаивали идею о необходимости максимального сближения и взаимодействия между массами «производителей» и социалистическим движением, между профсоюзами и партией. Именно данное утверждение послужило основанием для решительной и обстоятельной критики в адрес реформистской «бюрократии». А это означало протест против политики ИСП и ВКТ, поскольку их возглавляли представители этой «бюрократии».
В 1906–1908 гг. движению анархо-синдикалистов удалось добиться раскола оппозиции и привлечь на свою сторону часть трудящихся, среди которых были и туринские рабочие, и крестьяне из районов Мантуи и Пармы, и наемные сельскохозяйственные рабочие Апулии. Полный провал Пармской забастовки, разумеется, стал серьезным ударом для синдикалистов, поскольку это способствовало укреплению влияния реформистов в руководстве партии и профсоюзов. Впрочем, едва ли можно утверждать, что синдикалистская установка на «прямое действие» прошла совсем бесследно и никак не повлияла на сознание итальянских бедняков и простонародья, которые куда в большей степени, чем пролетарские массы, представляли страну той эпохи. Именно эта Италия бедняков и простого люда сохраняла традиционное пристрастие к анархизму в большей степени, чем Италия пролетарская. Представители интеллектуального мира страны пребывали в состоянии неуверенности и демонстрировали предрасположенность к самым непредсказуемым действиям.
В числе сотрудников газет анархо-синдикалистского направления оказался в то время некий молодой учитель начальной школы, родившийся в одной из деревушек в районе Форли, автор страстной, зажигательной поэмы о Яне Гусе. Еще находясь в эмиграции, он познакомился в большей степени с богемной стороной жизни, чем с реальностью. Звали этого учителя Бенито Муссолини (1883–1945). В течение четырех лет он, с присущим ему сокрушительным темпераментом и порывистой натурой, возглавлял официальный печатный орган ИСП — газету «Аванти!». Излишне напоминать, кем этот человек стал впоследствии, ибо это известно всем. Однако стоит, пожалуй, вспомнить о том, что его головокружительная карьера явилась результатом стремительной смены курса с крайне левого на крайне правый. При этом Муссолини увлек за собой и многих ярых и убежденных анархо-синдикалистов.
В этом-то и заключалась типичная особенность итальянской общественной жизни в годы, предшествовавшие вступлению страны в Первую мировую войну. Крайне правые без труда смыкались с крайне левыми, а левые максималисты сходились с правыми националистами на почве общего неприятия политики Джолитти. Первое объединение националистических сил («Националистическая ассоциация») состоялось на Учредительном съезде во Флоренции в 1910 г., причем среди националистов было немало тех, кто прежде являлся сторонником социализма и разделял если и не непосредственно социалистическую идеологию, то, по крайней мере, различные идеи национального обновления. Самым активным рупором этих идей в периодике стала газета «Ла Воче», руководимая Джузеппе Преццолини[411]. Не стоит забывать, что первоначально национализм возник как одна из форм протеста и был только проявлением недовольства этой «Малышкой Италией» эры Джолитти, и лишь впоследствии, в ходе эволюции, в этом течении проявились неприкрыто авторитарные, империалистические тенденции. Но это произойдет позже, а пока националисты вместе со всеми поддерживали энергичный протест против официальной «Малышки Италии», засилья политиканов и масонства и хотели противопоставить ей Италию тружеников и производителей. С точки зрения националистов, рабочие и трудящиеся на деле не многим отличались от магнатов черной металлургии, которые, кстати, не скупились и щедро финансировали их движение. И тем не менее большое распространение получила звучавшая весьма убедительно идея о единстве интересов промышленных рабочих-производителей и предпринимателей-производителей. Их объединяло возмущение, которое давало возможность начать совместную борьбу против недальновидности, трусости и малодушия властей предержащих и мелкой буржуазии — тогдашнего социального триумфатора. Эта корпоративная солидарность, которая вскоре станет основой для создания официальной доктрины фашизма, быстро дала о себе знать и послужила точкой отсчета для сближения левой и правой оппозиции. Конечно, существовала масса противоречий, и ни один революционно настроенный социалист ни в коем случае не согласился бы на принятие программы, зовущей к колониальной экспансии и политике сильной руки, т. е. программы националистов. По крайней мере, на тот момент. Но, несмотря на все политические и программные различия, существовало общее ощущение беспокойства и даже всеобщего недовольства и гнева против реформистской Италии эры Джолитти, прозаической Италии, «презренной Италии». Именно эта Италия стала тем объектом, куда метил свои изящные, отточенные стрелы несравненный поэт, Его Превосходительство певец «новой Италии» — Габриеле Д’Аннунцио.
Это сегодня мы смотрим на него, с его замашками аристократа-парвеню, как на истинное воплощение интеллектуального упадка и реакционного искусства. Ибо язык его претенциозен, а преклонение перед идеей «сверхчеловека», даже культ «сверхчеловека», и культ эстетизма вызывают у нас именно такие чувства. Но многим современникам его эксгибиционизм представлялся свободой от предрассудков, культ моды — проявлением современности, — молодостью, а точнее юностью, превратившейся позднее в «джовинецца» (giovinezza[412]). Последователи Д’Аннунцио не были одиноки в своей тоске по другой, более великой Италии, не их одних вдохновлял страстный порыв, которым наполнены «Песни о заморских подвигах». Об этом же мечтало множество людей самых разных, порой противоположных политических убеждений: республиканцы, радикалы и даже социалисты. Пожалуй, к этому идейному движению принадлежала и большая часть тех представителей буржуазии и интеллектуалов, которые в 1915 г. вышли на площади с требованием вступления Италии в войну, если эта война, как заявили в своем манифесте футуристы, будет призвана «очистить мир». И если кто-то из них мечтал о возврате всех традиционных ценностей и о восстановлении традиционного сословного общества, а кое-кто — о том, чтобы изменить все путем взрыва и совершить всемирную революцию, то все вместе они жаждали бесславного конца «Малышки Италии» Джолитти.
Война с Ливией и всеобщее избирательное право
Но Джолитти вовремя почувствовал это изменение настроения. Так, под давлением экономических и финансовых кругов он был вынужден отказаться от своей идеи отмены монополии «Сочиета ди навигационе дженерале» на морские перевозки. Первоначально он задумал создание компании-конкурента, поддерживаемой государством. Разумеется, палата депутатов и представители промышленных и финансовых кругов объявили о своем резком несогласии с предложениями Джолитти. Вскоре он подал в отставку. На этот раз премьер-министр оставил управление страной на более долгий срок, чем в 1905–1906 гг., но тем больше шума произвело его возвращение в 1911 г. За время отсутствия Джолитти друг за другом последовали отставки второго кабинета С. Соннино, просуществовавшего совсем недолго, и правительства во главе с Л. Луццатти, умным и авторитетным знатоком экономических и финансовых проблем. Вновь заняв кресло премьер-министра, Джолитти быстро понял, насколько изменилась за прошедшее время обстановка. Прежние приемы не срабатывали; для того чтобы удержаться на плаву и остаться у власти, надо было играть по-крупному.
Так он и поступил. Когда в 1903 г. Джолитти впервые занял пост главы правительства, он объединился с социалистами. В данном случае это движение воплощал Биссолати, в то время вновь возглавивший газету «Аванти!». Джолитти пригласил войти в состав кабинета министров человека, известного своими симпатиями к реформизму. И на этот раз предложение не было принято, что, впрочем, не помешало выработке явно реформистской правительственной программы. Но повестке дня опять оказался законопроект времен правительства Л. Луццатти, авторство принадлежало министру народного просвещения Луиджи Кредаро. Теперь этот законопроект, предполагавший усиление государственного финансирования начальной школы и повышение заработной платы учителям, был утвержден. Несмотря на сопротивление либеристов и консерваторов, палата депутатов в апреле 1912 г. утвердила еще один законопроект, вводивший государственную монополию на страхование жизни. Но самым значительным новым начинанием Джолитти, без сомнения, была реформа избирательной системы.
Собственно, еще до возвращения Джолитти в недрах кабинета Луццатти был выработан законопроект, предусматривавший предоставление избирательного права всем гражданам (мужского пола), умеющим читать и писать. Джолитти пошел еще дальше и предложил распространить избирательное право и на неграмотных, достигших 30 лет и прошедших военную службу. Это, конечно, была попытка преодолеть то явное преимущество, которое социалисты получали на выборах в Северной Италии и среди городских жителей. Противовесом им могли стать крестьяне из южных провинций, которые отдавали свои голоса или под строгим надзором доверенных людей хозяина (mazzieri), или если дело происходило в сельских районах Венецианской области или Ломбардии — то под контролем священника. Как бы то ни было, 25 мая 1912 г. реформа была проведена через парламент. Это означало всеобщее избирательное право для мужского населения страны, т. е. было удовлетворено традиционное политическое требование итальянских демократов и социалистов.
Однако этот образовавшийся левый крен вскоре был нейтрализован появлением на политической арене человека, отвечавшего чаяниям националистических сил, противников Джолитти с правого фланга. На съезде националистов во Флоренции Луиджи Федерцони призвал итальянское правительство в скорейшем будущем дипломатическим путем взять в залог Ливию. Значительную роль в этом процессе играли вопросы финансовой выгоды, в частности Банко ди Рома, кредитного института, тесно связанного с Ватиканом. И дело было не только в том, что у папского престола имелся свой интерес в Ливии, но и в том, что президентом этого банка являлся Эрнесто Пачелли, происходивший из того же семейства, что и папа Пий XII (годы понтификата: 1939–1958).
Джолитти опасался, что какая-либо другая европейская держава может выдвинуть претензии в отношении Ливии, поскольку в конце концов Франция захватила Марокко. Поэтому он дал ход делу совместно со своим министром иностранных дел Сан-Джулиано, известным консерватором «старой школы». В 1911 г. была объявлена война Турции. Она закончилась год спустя признанием итальянского суверенитета над Ливией и над Додеканесскими островами[413].
Не в пример предыдущим колониальным войнам, эта война пользовалась популярностью в глазах самой широкой общественности. Националисты бурно приветствовали возвращение Италии в лоно средиземноморской политики в духе Древнего Рима. Католики видели в итало-турецкой войне новый крестовый поход против неверных, а значительная часть общественности, в основном на Юге, рассматривала ливийские земли в качестве прибежища для тысяч трудящихся, земли обетованной для эмигрантов. И лишь немногие деятели не социалистической ориентации, такие, как Гаэтано Сальвемини, предостерегали, что Ливия вовсе не столь привлекательна, как представлялось воображению, разгоряченному умело ангажированной пропагандой; что этот гигантский замок на песке может обернуться для Италии куда большими потерями, чем выгодами. Сама ИСП была настроена антивоенно, а молодой Муссолини занимался организацией демонстраций протеста против отправки солдат в Ливию. Протест заключался в том, что его участники препятствовали отправлению поездов. Но и среди социалистов, особенно на Юге, было немало тех, кто поддерживал колониальную политику правительства. В целом идея войны была популярна, по крайней мере до тех пор, пока из рассказов вернувшихся ее участников не стало ясно, что Ливия на самом деле не имеет плодородных земель, лишена воды и покрыта песками.
Эйфория начала рассеиваться, и вместе с этим пришло осознание того, что война, продлившаяся дольше, чем предполагалось, стоила государству слишком дорого, так как убытки от истраченных 512 млн лир (по официальным источникам) никак нельзя было покрыть с помощью доходов от новых владений. Кроме того, там не прекращалась внутренняя партизанская война, которую вели арабские племена, и для отражения их нападений требовались постоянное присутствие в Ливии значительного воинского контингента и новые финансовые вливания. Тогда же развеялась призрачная надежда крестьян на приобретение дешевой земли.
Революционно настроенные социалисты быстро разобрались в этой обстановке рухнувших иллюзорных ожиданий. На съезде ИСП в Реджо-Эмилии в июле 1912 г. реформистское течение, лидировавшее с 1908 г., потерпело поражение. Те, кто публично высказался в пользу войны, такие как Леонида Биссолати и Иваноэ (Иване) Бономи (1873–1951), были исключены из партии. Руководство печатным органом ИСП газетой «Аванти!» было передано Б. Муссолини. На этом посту он в полной мере проявил свои способности трибуна, в результате тираж издания вырос в 3 раза.
Джолитти очень беспокоило усиление радикальных настроений, глубокое ощущение всеобщего недовольства. Тревогу ему внушали и грядущие выборы, первые в истории Италии, которые предстояло провести в условиях всеобщего избирательного права. Поэтому кандидаты-либералы заключили ряд соглашений с представителями католического движения. В результате католики в случае угрозы победы на выборах кандидата от социалистов, республиканцев или радикалов обещали голосовать за кандидата от либералов. Разумеется, обязательства были обоюдными: католики получили гарантии, что в палате депутатов либералы не будут голосовать, к примеру, за разрешение развода или за отделение школы от Церкви. Это и был так называемый «пакт Джентилони»[414], названный по имени президента Итальянского католического избирательного союза. Католическая партия могла гордиться достигнутым успехом: пакт был подписан 228 избранными членами парламента. Действительно, в северных провинциях сильнее были позиции социалистов, а священнослужители еще сохраняли высокую степень влияния на население, и здесь вклад голосов католиков в победу был значителен. На Юге же сработали традиционные схемы, что лишний раз доказало: привычная для этих регионов система создания клиентелы, методы запугивания, увы, не потеряли своей актуальности и в условиях введения всеобщего избирательного права.
Как бы то ни было, Джолитти с честью вышел из этой тяжелой ситуации. Он добился серьезного перевеса: на его стороне оказались 300 депутатов в противовес 160 от левой оппозиции, из которых 78 были социалистами. Националисты получили только 3 мандата, а католики добились 30 мест. Но едва ли можно было считать достигнутые успехи обнадеживающими: превосходство являлось скорее мнимым. Вся эта коалиция была крайне неоднородной, и слишком немногое объединяло ее участников. Действительно, что могло быть истинно общего у католиков с убежденными антиклерикалами, у либералов, поддерживавших Джолитти и склонных к компромиссу, с социалистами и «молодыми либералами», представителями недавно образованного политического течения, явно симпатизировавшего националистам и авторитарной направленности их программы? Что же касалось аморфной массы представителей околоправительственных кругов, то их сиюминутная приверженность Джолитти совсем не гарантировала от того, что завтра эти люди не переметнутся к его преемникам. Премьер-министру понадобилось немного времени, чтобы это себе уяснить, и тогда он обнародовал положения «пакта Джентилони», которые до того держались в тайне. Это поставило страну на грань переворота со стороны радикалов и вызвало взрыв антиклерикальных настроений. Но и на этот раз Джолитти предпочел не идти на открытую конфронтацию, а признать свою долю вины в происшедшем и отступить, как это неоднократно случалось и раньше. В конце концов к нему вновь и вновь обращались за помощью.
Но только не на этот раз. Джолитти вернулся к власти лишь семь лет спустя, в последний раз и очень ненадолго. К тому времени положение было уже качественно иным: Италия пережила войну, политические потрясения, и старому лидеру трудно было понять нюансы новой ситуации. Уже в 1912 г. он стал утрачивать связь с реальностью, слишком полагаясь на собственную способность к маневру. Джолитти надеялся с помощью введения всеобщего избирательного права завоевать симпатии социалистов, и в результате только окончательно потерял поддержку националистов и консерваторов. А война в Ливии, совершенно не способствовавшая примирению с этими последними, кроме того, привела к окончательному разрыву с самими социалистами. Линия политического отчуждения пролегала как справа, так и слева от Джолитти. Он уже не мог контролировать те мощные политические силы, которые сам же и вызвал к жизни. Идеал его Италии, «Малышки Италии», и старые методы больше не действовали. «Система Джолитти» окончательно рухнула. И самое достоверное тому подтверждение — факт, что сам ее основатель не понял этого вовремя.